Нина Ягодинцева. Вечерний круг

* * *

Вернись в тот сон, где ты была

Любима и светла от счастья,

Где Богородица прошла

В окно к соседке постучаться,



Где тайну нянчит белый сад

И на ветру смеются вишни,

Где материнский лёгкий плат

Печали шёлковые вышили…



Ты помнишь – всхлипнуло дитя,

Когда калитка заскрипела,

Сухою веткою тебя

За сердце яблоня задела –



И словно чёрным чертежом

Вдруг отчеркнула безвозвратно:

В каком-то городе чужом

Ты сны чужие смотришь жадно,



И эти кровь, и смерть, и блуд,

Придуманные воспалённо,

В твой сад, пока ещё зелёный,

Волною огненной идут.





* * *

И даже сердца – нет, не жалко,

Не жалко, нет!

Упали розы полушалка

В глубокий снег…



Что я скажу ночам бессонным

Об этом дне?

Он светит, точно нарисован

На полотне.



Но золотой тропинкой сада

Не я бегу,

А полотно небрежно смято –

И всё в снегу.



Поднять, стряхнуть, накинуть снова –

И до избы,

Где ткут суровую основу

Моей судьбы.



Где всё – и старость, и усталость,

И шлях в пыли.

А розы на снегу остались –

Не мне цвели



Зарёй горячей, незакатной,

Чужой судьбой…

Любви и смерти не загадывай –

Они с тобой.







Вечерний круг



1.

Я выбираю заново ту судьбу:

Закат империи, столица её, весна.

Тверской бульвар с проталинами в снегу,

Читалка Литинститута, где я одна



Перевожу поэтические суры

О предстоянии человека перед Творцом…

Март потихоньку подтапливает дворы,

И над разомкнутым бульварным кольцом



Молчаливые птицы закладывают вираж,

Соединяя собою разъятый круг.

Бумагу жёстко царапает карандаш,

Выписывая ряды угловатых букв,



И воздух гудит отпущенною струной,

Тугой тетивой, пославшей стрелу в полёт…

Ты входишь тихо. Садишься рядом со мной.

Ты говоришь: не плачь, ничего, пройдёт.



Конечно, прошло. И мы пятнадцать лет уже врозь,

По разные, кажется, стороны той струны –

Ещё тогда моё сердце оборвалось

Любовью, тоской и смертельным чувством вины.



Но почему они возвратились ко мне сейчас,

В две тысячи одиннадцатом, зимой?

Так почтальон приходит и, не стучась,

В дверную щель подсовывает письмо,



Белым ослепительным уголком

Срезающее неосторожный взгляд…

Дверь отворяю – пусто. Под потолком

Лампочки вывернутые горят.



Урал. Челябинск. Общага под Новый год.

Кругом бутылки из-под пива, и в них бычки.

Страна умирать не хочет. Она живёт

В бессрочной коме. Открой теперь и прочти,



Что было написано в тысяча девятьсот

Восемьдесят четвёртом, с каких высот

Летела в стаю пущенная стрела

И круг её вечерний разорвала…



2.

Всё на продажу или навыворот.

Фьючерсы, курсы валют, тоска.

Жизнь в супермаркете молча выберет

Смерть. Почему-то ещё пока



Чудится воздух – весенний, солнечный,

Птичий – опора для хрупких крыл,

Детская радость до самой полночи…

Утром проснёшься – и всё забыл.

3.

Ужас возвращения в средневековье.

Будни пахнут пивом, пылью и кровью.

Бесчисленные гадания и камланья,

Сожженья заживо, побиванья камнями…



Мир рационален ровно настолько,

Чтобы снова затеять вавилонскую стройку,

Добраться, спросить у Бога: Ты ещё там?

Пора платить по счетам!



4.

Разве я знала, что нашей любви мне хватит на долгую-долгую жизнь потом?

Одной растить и учить детей, ремонтировать ветхий дом,

Смотреть по ТV репортажи с пляжей Египта, из пламени Ливии,

с японских АЭС?

Моя любовь навсегда останется здесь,

На этой горькой земле, вымирающей каждый день, чтобы просто жить.

В потоках липкой, политой синтетическим шоколадом лжи.

В рекламных слоганах, мерзких наклейках с чужими буквами, ливнях, снах…

Моя любовь принимает всё, даже детский нелепый страх,

Что однажды и эта жизнь рассыплется в прах.



5.

Вечером после ливня стрижи встают на крыло.

Небо к сырому закату краешком прилегло,

Тёмным неровным краешком, неряшливой бахромой…

Тучи идут домой.



Так проходят грозы – дай Бог, чтоб наша прошла…

Капельку дождевую стрижонок смахнул с крыла,

Рванулся куда-то в сторону – не бойся, малыш, держись!

Иногда непогода длится целую жизнь.

Это ведь как получится, что выпадет на роду…

Только останься в небе, у Господа на виду.



От января до июля – видишь, крылом подать.

Кто были вечерние птицы – надо ли нам гадать?

Новые народились, и город уже другой.

От ливня до снегопада – только взмахнуть рукой.



Поэтому неподвижно у распахнутого окна

Стою одна.



6.

Несбывшегося больше. И оно,

По счастью, никому не суждено.



Оно в прохладом воздухе разлито,

Засыпано опавшею листвой,

Оно приходит молча, как молитва,

И тайно обретает голос твой.



И кажется, оно дано тебе лишь:

Взлетай, как тот неловкий юный стриж!

Ты говоришь – и сам себе не веришь,

Ты веришь лишь тому, что говоришь.



Никто не обещал тебе покоя,

Но вот они – воздушные пути!

А сбудется – лети! – совсем другое.

Совсем другое сбудется. Лети.

Храм



Видно, крепко небо помнило

Злую удаль здешних мест:

Трижды в купол била молния,

Трижды сбрасывала крест.



Трижды с долгими моленьями

Вновь увенчивали храм.

Уминали прах коленями,

Лбы крестили по утрам,



А потом порою шаткою

В зябкой розовой пыли

Появились со взрывчаткою –

Заложили, подожгли…



Только стёкла мелко брызнули!

Но когда растаял дым,

Над приземистыми избами

Храм вознёсся, невредим,



Всеми главами точёными

Над быльём и вороньём –

Только лики стали чёрными

В гневе горестном своём.



Пронеслись десятилетия –

Мастерская, школа, склад…

Всё прожили – не заметили

Обретений и утрат.



Но однажды встала молния

Вместо прежнего креста,

В колокольное безмолвие

Пала горькая звезда, –



Загудел набат над крышами,

Поднял стаи на крыло,

И очнулись, и услышали:

Горе-горькое пришло.



А куда с крутого берега? –

Только в воды Иртыша…

И не заново поверила –

Болью вздрогнула душа:



Копоть смыли, сажу счистили,

Сцеловали боль и гнев,

В самой светлой Божьей истине

Усомниться не посмев…









* * *

Тоске не выискать обновы –

Ну разве что среди полей

У края полога льняного

Увидеть журавлей,



Домой летящих бездорожьем

Весны небесной и земной…

О Господи, как осторожно

Ты говоришь со мной



О неизбежном и суровом,

О неизбывном и родном!

Не словом, Господи, не словом,

А словно сном…



Так заслоняют лёгкой тканью

Свет, обжигающий глаза –

И не бывает проще тайны,

И разгадать нельзя.



* * *

Первый заморозок. Сны

В глубине согретых комнат.

Так далёко до весны,

Что её никто не помнит.



Над долиною речной

Гаснет лучик обречённый,

И травою-тишиной

Зарастает двор мощёный.



А проснёшься поутру –

И глаза открыть не хочешь:

Дождь полощет на ветру

Рваный плащ осенней ночи,



И плывёт сквозь потолок,

Нарастая в нежной силе,

Голубиный топоток,

Шелест лёгких шестикрылий …





* * *

Какая-то птица счастливая пела…

Бессонница длила неведомый путь.

И смутное, робкое сердце не смело

За чёрную кромку зари заглянуть.



А ночь провожала свои караваны –

Они бездорожьем брели в никуда,

Туда, где восходила и пламенем рваным

Тоску прожигала чужая звезда.



И кровь закипала, почуяв чужое,

И запах металла по воздуху плыл.

И шли, растопырив стальные чешуи,

Армады холодных и страшных светил…



Но птица счастливая пела! И ветви

Пустынных дорог становились черней,

И лёгкие тёплые волны рассвета

Одна за другою вставали над ней.