Толпа и красота
Летят года, как птахи быстрокрылые, не успел оглянуться, а уже пара лет отлетела в прошлое. И снова представилась возможность поехать на Байкал, полюбившийся мне, омыть лицо и руки его обжигающей водой. У нас в Кузбассе весна нынче пакостная – дожди и холода, холода и дожди, по прогнозам же в Иркутске ожидалось тепло и солнце, так что была даже надежда не только омыть отдельные части тела, но и целиком погрузиться.
Уезжал в дождь, но он не портил моего настроения, прекрасного в ожидании встреч в поезде, а особенно в Иркутске.
Около года назад познакомился с главным редактором журнала писателей Иркутской области «Сибирь» Анатолием Григорьевичем Байбородиным, правда пока общались по телефону, но вот я еду туда и надеюсь познакомиться лично с ним и литераторами Иркутска.
Помня предыдущее путешествие, я был полон надежд на доверительное общение с попутчиками, долгие беседы о жизни и немало удивился, когда увидел в нашем отсеке из шести спальных мест по обеим сторонам прохода всего одного пассажира, довольно полного молодого человека, едущего в Тайшет. Сам он из Красноярска, работает в Тайшете мастером на стройке, а сейчас возвращается из двухдневной поездки к другу в наш город. Роман не очень разговорчив, да и поколения наши далековато отстоят одно от другого.
В родной области поезд часто останавливается, заселена она очень уж плотно, города близко стоят, и в каждом кто-то садится. Ещё не стемнело, а все места уже заняты. Напротив меня на нижней полке уместилась бабуся солидных годов, ей ровно восемьдесят, а над ней расположилась… хотел написать внучка, но поразмыслив, решил, что всё же правнучка, на вид ей не больше двадцати, не могла же мама родить её в сорок лет. Настя общительна, на впалых щеках часто рождается улыбка, делая аскетичное лицо милее, вот эта её улыбчивость и подвела меня.
Знакомство началось хорошо, они рассказывали о себе, поездке к родне в Кузбасс, своём замечательном Гусиноозёрске, что находится недалеко от Улан-Удэ. Бабушка ругала свою дырявую память, она приготовила и забыла взять семена лопуха, в Забайкалье он не растёт, там зимой ветра, снега почти нет, видимо, лопух вымерзает. Бабуля хотела посадить его в теплице, а потом рассадить, теперь придётся просить родню выслать семечки бандеролью.
А я всё посматривал на Настю, причёска у ней больно уж необычная. Русые почти до плеч волосы заплетены во множество косичек, да ладно бы просто заплетены, сейчас это не диво, у ней в косички вплетены полиэтиленовые нити, причём разноцветные, и мне сразу пришло сравнение её причёски с пластмассовой метлой, в которой вместо древесных прутьев закреплены синтетические нити разных цветов, у нас на работе такие используются.
Когда Настя встряхивала головой, искусственные вставки глухо постукивали, пластиковая метла стучит так же.
Вначале мне было неудобно задавать ей вопросы о причёске, но постепенно разговор становился более откровенным, и бес меня дёрнул за язык:
– А скажи, пожалуйста, зачем ты себе такое соорудила на голове?
Мы сидели на нижних полках, я – на своей, а она – рядом с лежащей прабабкой или бабкой.
В глазах девицы искреннее недоумение:
– Ну как зачем? Это же красиво! И я зарабатываю этим себе на жизнь.
Наверное, теперь недоумение построилось на моём лице и отразилось в глазах.
– Красиво?! Разве такое может быть красивым? Это же не природное!
Заметил, как впалощёкое лицо каменело, как колко заискрили тёмные зрачки, и остановиться бы мне, однако привычка, вероятно, не всегда приятная собеседникам, докапываться до сути не дала, даже когда она ответила резковато:
– Это вам не красиво, а девушкам нравится, и они за красоту платят.
– А что это тебе и им даёт? – тут же осознал, что вопрос задан неправильно и уточнил: – Я хотел сказать, что это даёт для сердца, для души, ведь когда делаешь что-то по-настоящему красивое, тогда на душе и на сердце радость.
А Настя уже смотрела на меня неприязненно, хмыкнула, в голосе жестяные нотки:
– При чём здесь сердце и душа, сейчас так модно. Вы в этом ничего не понимаете.
Подразумевалась моя дремучесть в современной моде.
Я обдумывал ответ, а она добавила:
– Надо же чем-то выделяться из толпы.
Эта фраза и дала мне подсказку.
– Вообще-то во все времена выделялись из, как ты говоришь, толпы своими способностями: умом, знаниями, трудолюбием, героизмом, а выделяться серьгой с кулак в носу или размалёванным во все цвета радуги лицом – это варварство, так делают дикари Полинезии или Амазонии. Получается, современная молодёжь уподобляется им? А смысл какой в этом?
Собеседница всё же сдержалась и ответила вполне достойно, хотя губки-то дёргались и ноздри вздувались:
– А вы уверены, что мне интересно с вами разговаривать?
Тут я одумался:
– Настя, прости, я не хотел тебя обидеть.
Бабушка глядела на нас с укором.
До самого Иркутска добрые отношения с попутчицей у меня так и не восстановились.
Жена наготовила мне в дорогу достаточно всякой снеди, но я всё ждал, когда же понесёт по вагону весёлая говорливая буфетчица какую-нибудь выпечку и напитки, не дождался. Подумал, просто не дошла до нашего вагона, он первый в составе, хотя в билете напечатано: «Седьмой».
В дороге, кроме разговоров, чем занимаются? Вот именно, едят и спят, поел обжаренную в духовке курочку – и на боковую, виды за окном все смотрены-пересмотрены.
Утром в окне тоже особо интересного ничего не увидел. Вскоре въехали в Красноярский край, и я подсознательно выглядывал так понравившиеся мне поля цветущего иван-чая. Не увидел, рано ещё, начало июня, и весна стояла холодная, всё понимаю, а печаль накатила.
Крупные города, где поезд стоит подолгу, стали реже, и мне, как и другим заядлым курильщикам, пришлось завязывать губы бантиком и терпеть по три-четыре часа. Борьба с курением в стране не утихла – могли «застукать» даже между вагонами и оштрафовать, да как-то и стыдновато седому мужику, словно пацану, сидеть на корточках на лязгающих и шевелящихся под ногами стальных пластинах и быстро затягиваться сигаретой, пуская дым вниз, к бешено проносящейся земле, а потом поспешно выскакивать в тамбур и прокашливаться, делая при этом вид, будто стоишь и любуешься убегающими назад пейзажами.
Красноярск. И, как в прежний приезд, идёт дождь. Разносчицу выпечки я так и не дождался, поэтому решил сходить на вокзал, может, куплю чего-нибудь съестного для разнообразия, курица уже надоела и пироги домашние приелись. Вокзал довольно вместительный, но мне он ещё в первый раз показался мрачноватым, хотя в нём немало разных торговых и прочих точек.
Набрёл на одно кафе, а там прямо за прилавком в большущей сковороде пекут блины, купил три, мне их черноокая и пышногрудая сударыня, продавец, подала горячими в бумажной тарелке. На перроне оглядел наш состав, состоящий из семи вагонов, вагона-ресторана не было. На мой вопрос проводница ответила, что его забрали на чемпионат мира по футболу. Так что, если пассажир не запасся в дорогу пропитанием, ему придётся либо покупать «Роллтон» у проводницы по очень завышенной цене, либо хватать в вокзальных и перронных павильонах хоть что-нибудь съедобное, опять же втридорога.
Это одна сторона проблемы, но есть и другая, тоже связанная с мировым футбольным праздником. Сама по себе идея провести в России такое мероприятие замечательна. Простые люди, болельщики, должны общаться между собой непосредственно на трибунах, на улицах города, там, где не довлеет над ними идеология и государственная политика. Если к нам приедет миллиона два-три болельщиков и туристов из самых разных и дальних стран, то они смогут пообщаться с нами, жителями России, чуть-чуть понять нас, приобщиться к нашей жизни, к нашей культуре и традициям, и это будет прекрасно, потому что человека, увидевшего Россию изнутри, будет весьма затруднительно оболванить западным СМИ, а они ещё и донесут информацию до своих родственников, друзей и знакомых.
Безусловно, с наплывом гостей возникнет немало трудностей, их надо кормить-поить, разместить и развлекать. Но мы же готовились к чемпионату несколько лет, строили стадионы, тренировочные базы, прочую инфраструктуру, и это тоже замечательно, хотя бы таким способом хоть что-то построить в государстве, кроме торговых и развлекательных комплексов. Может быть, после чемпионата при разумном руководстве спортивные сооружения будут востребованы. Однако почему не озаботились нехваткой вагонов-ресторанов для собственного народа?
Новые попутчики
Лежу или сижу, не то что скучно – тоскливо. Поговорить не с кем, да не попусту, абы о чём, с серьёзным бы человеком побеседовать о жизни, работе, бедах-невзгодах, только в таких откровенных разговорах человек и раскрывается пошире да поглубже. Роман почти до самого Красноярска спал, бабуля тоже постоянно в полудрёме, Настя уткнулась в мобильник, боковые сиденья пустовали. Лишь после Красноярска их заняли двое мужчин, оба немолодые, загорелые. По разговору мужиков я понял, что они работают на «железке» и едут на рабочий объект. Работяги, они мне интересны, и я постарался без навязчивости встроиться в беседу.
В Новокузнецке оба бывали, они по работе исколесили полстраны, были не так давно на БАМе в командировке. Серьёзные товарищи, специалисты, управляют железнодорожной техникой, по-моему, рельсоукладчиками.
Зарплата не столь и высокая для профессионалов с большим стажем работы, 30 тысяч рублей, и это не «на руки», а общая, из неё ещё вычтут немало. Командировочные им давно не платят, какие-то путевые или разъездные начисляют, но эти надбавки меньше командировочных.
Сейчас мужики едут на станцию, где будут менять железнодорожный путь во время «окна», работу надо сделать быстро и аккуратно, а они даже не знают, с кем будут работать. Мои собеседники едут из одного места, рабочие-путейцы – из другого, а откуда пригонят технику, они и не знают. Получается, РЖД не выгодно содержать ремонтные бригады постоянного состава, с бору по сосенке собирают на ремонт, поэтому работы часто проводят некачественно, в спешке и без подготовки. Кстати, мужички рассказали, как на участок БАМа, где проводили большие работы, собирали специалистов-путейцев чуть не со всей России. Они и сейчас не уверены, туда ли едут, рации не выдают, а по телефону толком было не разобрать название станции. Да, и это РЖД, которые как только не расхваливают в СМИ.
Жаль, но часа через три мужики сошли, при подъезде к станции они выглядывали в окно. На путях, в стороне от нас, стояли платформы с секциями из рельсов со шпалами, путеукладочная техника. Мои кратковременные собеседники узнали своих, мы распрощались. Удачи вам, труженики.
На этой же остановке зашёл китаец. Худой, с сильно выступающими костями под глазницами, из вещей только пакет, сел на освободившееся место, огляделся исподлобья.
Я подумал, раз он едет один по российской глубинке, то должен знать русский язык и решил с ним заговорить:
– Дружище, куда едешь?
Едва я заговорил, на лицо китайца мгновенно натянулась широкая улыбка, будто он закрылся резиновой маской, так же быстро поднялась ладонь на уровень плеча и покачалась влево-вправо, из улыбки выпало:
– Ноу, ноу.
Значит, не понимает по-русски, это печально, хотел послушать жителя Поднебесной и ему что-нибудь сказать.
В Тайшете сошёл Роман, пожелал мне счастливого пути.
Позже я лежал на своей полке и, поскольку китаец находился в поле моего зрения, поневоле наблюдал за ним. Интересные выводы получились из наблюдений. Русский он знал точно, это я понял по его реакции на некоторые слова Насти, недружелюбные слова. Китаец катал по скулам злые желваки, на замечание проводницы об оставленных в проходе туфлях он маской осклабился и убрал их под лавку. Довольно долго сидел потихоньку, не поднимая высоко голову, и из-под опущенных век оглядывал нас и соседнее купе, цепко, изучающе.
Потом посмотрел на наручные часы, достал из пакета мобильный телефон, стал смотреть в окно, в какой-то момент снял заоконный пейзаж, через некоторое время повторил операцию. Затем китаец стал играть в телефонную игру. Это можно было понять по его поведению, он быстро работал пальцами, нажимая кнопки, иногда нервно бросал телефон на столик, смотрел в окно, потом снова хватал чёрную коробку, и процесс продолжался. Так ведут себя игроманы, люди больные, рабы своих виртуальных страстей.
В какой-то момент мой сосед всё же выключил телефон, разобрал постель на второй полке, снял ветровку, достал из пакета бутылку с жидкостью, отпил и полез на своё спальное место.
Я подумал, что он собрался спать, однако китаец опять взял в руки телефон и игра продолжилась. Мне было жалко человека, попавшего в тяжелейшую психологическую зависимость, особенно когда увидел, с каким усилием он выключил своего мучителя.
В вагоне погасили верхнее освещение, лишь одна лампа дневного света светила в полнакала, обитатели вагона погрузились в сон, а мне не спалось, думал о китайце, о техническом «прогрессе», который вместо того, чтобы нести людям благо, явно и неостановимо разлагает человечество духовно и нравственно.
Почему-то вспомнилась маленькая деревенька Спицино, там поезд ближе к вечеру простоял одну минуту. Поодаль от пустой бетонной платформы за невысоким штакетником у грядки стояла ширококостная и полногрудая сибирская баба в светлой лёгкой кофте и тёмной юбке. Ноги её широко расставлены. Она из-под ладони смотрела на поезд, а мне показалось, что она смотрит на меня и будто вопрошает: «Куда тебя несёт по белу свету, человече? Чего тебе дома не сидится, не работается? Пора страдная подошла, надо землю обихаживать, семенами засевать её, кормилицу, а вы всё мчитесь, сами не зная куда».
Вполне можно было предположить такой монолог, принимая во внимание её позу. Даже стало неудобно за своё праздно проводимое время. И ещё вспомнил, что название деревеньки – «Спицино» было ниже и мельче написано по-английски.
Память подсказала – а ведь абсолютно все названия, даже крошечных полустанков, на всём пути были повторены на английском! Спрашивается, для чего? Мысль о толпах иностранцев, прямо мечтающих посетить Спицино, можно отмести сразу как абсурдную. А не приучают ли нас, русских, таким способом к языку будущих хозяев?
Русские города уже переполнены англоязычной рекламой, от неоновой и лазерной в столице до вывесок и рекламных плакатов в провинции, молодёжь наша почти поголовно ходит в майках с английскими надписями, отечественные бизнесмены тоже норовят своей компании обозвать по-аглицки, теперь вот и до географии добрались.
А не преувеличиваю ли я? Убеждённо сам себе отвечаю: «Нет, не преувеличиваю, скорее даже недооцениваю». Работа идёт по всем направлениям, и русский язык является одним из наиглавнейших. Разве просто так российские банки свои эсэмэски абонентам печатают английскими буквами? Даже православный телеканал «Союз» благодарит за помощь точно такими же буквами!
Вагон плавно покачивается, колёса тихо постукивают. Наплывает сон.
Иркутск встретил непогодой
В Иркутске дождь. Всё повторяется, я опять стою под узеньком навесом павильона у вокзала, курю, потом звоню, вызываю такси. Только в этот раз мне ехать не на окраину города, а куда-то дальше, в какое-то Марково. Там меня будет ждать добрая знакомая и одна из героинь моего предыдущего очерка, Татьяна. Мы с ней все эти два года постоянно созванивались, и, когда я собрался ехать в Иркутск, она твёрдо сказала, что остановиться я должен именно у неё. Ну что ж, меня это устраивает. Оглянулся по сторонам и вдруг увидел под навесиком соседнего павильона своего попутчика, китайца, он держал около уха телефон.
Некоторые места узнавал, особенно в центре, но потом пошли незнакомые кварталы. Наконец, город остался позади, после длинного спуска машина свернула налево, у перекрёстка на оранжевом столбе-указателе большими буквами: «Маркова». Я так и не выяснил, как правильно называть «Марково» или «Маркова», где-то обозначают с «а», а где-то с «о». Даже в Союзе писателей мне не смогли точно сказать. Но я буду писать как привычнее: «Марково». Минут через десять езды въехали в посёлок, беленькие весёлые пятиэтажки, большой магазин, и у входа стоит Таня. Она с сумкой и двумя пятилитровыми пластиковыми бутылками воды в прозрачной упаковке. Поздоровались, Таня села в машину и попросила молодого скуластого хмурого водителя довезти нас до трубы. Он, видимо, знал, где это, мы поехали, часто сворачивая то влево, то вправо, но двигались всё время вниз и остановились у теплотрассы, в том месте, где через трубы перекинут высокий, в шесть или семь ступенек, металлический мостик с перилами, дома остались сзади и вверху, впереди никакого жилья видно не было.
Я рассчитался с таксистом, и мы, оба нагруженные, тронулись в путь. Моросило, ноги скользили на мокром металле ступенек, если бы не наваренные поперёк арматурины, было бы проблемно подниматься, тем более что руки заняты сумками и нет возможности держаться за перила. Я толком не понимал, куда мы идём, впереди, за мостиком, лежало то ли болото, то ли пойма реки, и неузенькая, на глаз – метров пятьсот до холма на той стороне.
Прошли немного по глинисто-травяному пологому склону и ступили на деревянный тротуар, самый настоящий, из моего детства. Мы пацанами на таком играли весной, он быстрее вытаивал из-под снега, и, когда кругом ещё лежала грязища, доски уже успевали просохнуть и согреться, было хорошо даже просто ходить по ним.
Уже бодрее зашагал по мокрым доскам, не обращая внимания на торчащие кое-где гвозди, а впереди меня ждала речка Кая и мост через неё, кривоватый и шевелящийся под ногами. Но речушка замечательная, быстроструйная, метров пяти шириной, со стайками мальков на отмели. За речкой болотистая пойма ещё долго тянулась до сосняка, поднимающегося на холм и заполняющего весь горизонт. Мы иногда останавливались, отдыхали и говорили. Таня встала спозаранку, напекла блинов и пошла меня встречать, пока внучка спит.
Соснячок чудесный, высокий и светлый, а под ним склон холма порос земляникой, сейчас она только набирает цвет и радует глаз. Воротина садового общества открыта, заходим в огороженное низенькой изгородью из редких столбиков с натянутой меж ними колючей проволокой в две нитки садоводчество. Мне неприятно видеть рядом с соснами колючку, но, думается, такая огорожа предусмотрена от домашней скотины, а не от людей. Слева, вдоль ограды идёт в подъём гравийная дорога, направо от неё – лучики улиц, вторая – наша, четвёртый дом справа – наш.
Домик невелик снаружи, но смотрится основательным, приятен глазам светлым тоном стен, обшитых вагонкой. Из живности у Татьяны лишь кошка Люська и троё её детишек в коробке из-под обуви. Котята недавно только открыли глаза и начинают осваивать окружающий мир. Застеклённая веранда, кухня с электропечкой, столом и кроватью у окна. Налево – большая комната, освещаемая двумя окнами во двор, – вот и весь дом Тани. Для одной – с избытком, для супружеской пары – в аккурат, а для детной семьи тесноват будет. Татьяна одинока, муж умер года три назад, не здесь, они тогда жили в Нижнеудинском районе, после его смерти Таня и переехала сюда, поближе к сыну и дочери, проживающим в Иркутске. На квартиру в городе или Марково не хватило денег, но здесь ей нравится, особенно летом.
Внучка к нашему приходу уже проснулась, но лежала в постели с телефоном. Ей восемь лет, зовут Лера, она светленькая и быстроглазая, гостю рада – свежий человек, с бабушкой ей, видать, скучно. Мы позавтракали, Лера пошла в комнату играть с котятами, а я собрался поговорить с Татьяной, надо решить вопросы проживания и питания. Однако разговор закончился, едва начавшись, Таня решительно пресекла даже попытку заговорить о деньгах, заявив, что я её гость и не надо обижать хозяйку. Мне везёт на хороших людей, особенно в поездках по России, я уже к этому привык и воспринимаю такие отношения как норму, так было в счастливые времена Советского Союза, а вот сейчас это скорее исключение, но, опять же, простые люди в основе своей личностной остались добрыми и честными. Просто существующие в обществе товарно-денежные отношения вынуждают их поступать вопреки совести, и они постепенно меняются.
Часов в десять позвонил Байбородину, и мы договорились, что к тринадцати ноль-ноль я подъеду в Дом литераторов Иркутска. Анатолий объяснил, как добраться, имея ориентиром художественный музей, в котором я прежде бывал, а улица Степана Разина – рядышком.
На улице разненастилось серьёзно, и я мысленно похвалил себя за надетую под мою неразлучную спутницу, кожаную безрукавку, тёплую толстовку.
В пойме ветер, холодный и мокрый, сильными толчками то подгонял меня, то пытался остановить.
Настроение опять свалилось в хандру, всё потому, что путь до остановки автобуса по такой погоде показался долгим и скверным, а о том, что мне теперь почти каждый день предстояло спускаться по скользкой тропинке, задевая мокрые кусты и траву, полкилометра идти по пляшущему под ногами тротуару, подниматься крутовато и долго к шоссе, а там надо было дождаться автобуса и почти час ехать до города и по нему, старался не думать, а если вспомнить, что вечером всё нужно будет проделать в обратном порядке. Нет, лучше думать о хорошем. И я с усилием переключился мыслями на скорую встречу. Я же еду к писателям Иркутска, очень хотел этого, и меня там ждут.
Помогло, душевная хмарь рассеялась, стало веселее.
Два года назад писательская организация Иркутской области находилась в областной библиотеке. Помню, как искал тогда её, в то время родное помещение, особняк XIX века, был на ремонте более трёх лет и только в этом году его возвратили писателям.
Стою у входной двери, курю от волнения, чувствую себя мальчуганом, которому предстоит встать перед суровыми взрослыми экзаменаторами. Открыл тяжёлую дверь и замер. Представлялся в воображении просторный холл, а передо мной, сразу от порога, вознеслась мраморная лестница во всю ширину пространства, наверху, на площадке, пусто. С робостью начинаю подниматься, медленно, пугаясь собственных шагов в тишине, затаившейся, возможно, ещё с позапрошлого века.
Летят года, как птахи быстрокрылые, не успел оглянуться, а уже пара лет отлетела в прошлое. И снова представилась возможность поехать на Байкал, полюбившийся мне, омыть лицо и руки его обжигающей водой. У нас в Кузбассе весна нынче пакостная – дожди и холода, холода и дожди, по прогнозам же в Иркутске ожидалось тепло и солнце, так что была даже надежда не только омыть отдельные части тела, но и целиком погрузиться.
Уезжал в дождь, но он не портил моего настроения, прекрасного в ожидании встреч в поезде, а особенно в Иркутске.
Около года назад познакомился с главным редактором журнала писателей Иркутской области «Сибирь» Анатолием Григорьевичем Байбородиным, правда пока общались по телефону, но вот я еду туда и надеюсь познакомиться лично с ним и литераторами Иркутска.
Помня предыдущее путешествие, я был полон надежд на доверительное общение с попутчиками, долгие беседы о жизни и немало удивился, когда увидел в нашем отсеке из шести спальных мест по обеим сторонам прохода всего одного пассажира, довольно полного молодого человека, едущего в Тайшет. Сам он из Красноярска, работает в Тайшете мастером на стройке, а сейчас возвращается из двухдневной поездки к другу в наш город. Роман не очень разговорчив, да и поколения наши далековато отстоят одно от другого.
В родной области поезд часто останавливается, заселена она очень уж плотно, города близко стоят, и в каждом кто-то садится. Ещё не стемнело, а все места уже заняты. Напротив меня на нижней полке уместилась бабуся солидных годов, ей ровно восемьдесят, а над ней расположилась… хотел написать внучка, но поразмыслив, решил, что всё же правнучка, на вид ей не больше двадцати, не могла же мама родить её в сорок лет. Настя общительна, на впалых щеках часто рождается улыбка, делая аскетичное лицо милее, вот эта её улыбчивость и подвела меня.
Знакомство началось хорошо, они рассказывали о себе, поездке к родне в Кузбасс, своём замечательном Гусиноозёрске, что находится недалеко от Улан-Удэ. Бабушка ругала свою дырявую память, она приготовила и забыла взять семена лопуха, в Забайкалье он не растёт, там зимой ветра, снега почти нет, видимо, лопух вымерзает. Бабуля хотела посадить его в теплице, а потом рассадить, теперь придётся просить родню выслать семечки бандеролью.
А я всё посматривал на Настю, причёска у ней больно уж необычная. Русые почти до плеч волосы заплетены во множество косичек, да ладно бы просто заплетены, сейчас это не диво, у ней в косички вплетены полиэтиленовые нити, причём разноцветные, и мне сразу пришло сравнение её причёски с пластмассовой метлой, в которой вместо древесных прутьев закреплены синтетические нити разных цветов, у нас на работе такие используются.
Когда Настя встряхивала головой, искусственные вставки глухо постукивали, пластиковая метла стучит так же.
Вначале мне было неудобно задавать ей вопросы о причёске, но постепенно разговор становился более откровенным, и бес меня дёрнул за язык:
– А скажи, пожалуйста, зачем ты себе такое соорудила на голове?
Мы сидели на нижних полках, я – на своей, а она – рядом с лежащей прабабкой или бабкой.
В глазах девицы искреннее недоумение:
– Ну как зачем? Это же красиво! И я зарабатываю этим себе на жизнь.
Наверное, теперь недоумение построилось на моём лице и отразилось в глазах.
– Красиво?! Разве такое может быть красивым? Это же не природное!
Заметил, как впалощёкое лицо каменело, как колко заискрили тёмные зрачки, и остановиться бы мне, однако привычка, вероятно, не всегда приятная собеседникам, докапываться до сути не дала, даже когда она ответила резковато:
– Это вам не красиво, а девушкам нравится, и они за красоту платят.
– А что это тебе и им даёт? – тут же осознал, что вопрос задан неправильно и уточнил: – Я хотел сказать, что это даёт для сердца, для души, ведь когда делаешь что-то по-настоящему красивое, тогда на душе и на сердце радость.
А Настя уже смотрела на меня неприязненно, хмыкнула, в голосе жестяные нотки:
– При чём здесь сердце и душа, сейчас так модно. Вы в этом ничего не понимаете.
Подразумевалась моя дремучесть в современной моде.
Я обдумывал ответ, а она добавила:
– Надо же чем-то выделяться из толпы.
Эта фраза и дала мне подсказку.
– Вообще-то во все времена выделялись из, как ты говоришь, толпы своими способностями: умом, знаниями, трудолюбием, героизмом, а выделяться серьгой с кулак в носу или размалёванным во все цвета радуги лицом – это варварство, так делают дикари Полинезии или Амазонии. Получается, современная молодёжь уподобляется им? А смысл какой в этом?
Собеседница всё же сдержалась и ответила вполне достойно, хотя губки-то дёргались и ноздри вздувались:
– А вы уверены, что мне интересно с вами разговаривать?
Тут я одумался:
– Настя, прости, я не хотел тебя обидеть.
Бабушка глядела на нас с укором.
До самого Иркутска добрые отношения с попутчицей у меня так и не восстановились.
Жена наготовила мне в дорогу достаточно всякой снеди, но я всё ждал, когда же понесёт по вагону весёлая говорливая буфетчица какую-нибудь выпечку и напитки, не дождался. Подумал, просто не дошла до нашего вагона, он первый в составе, хотя в билете напечатано: «Седьмой».
В дороге, кроме разговоров, чем занимаются? Вот именно, едят и спят, поел обжаренную в духовке курочку – и на боковую, виды за окном все смотрены-пересмотрены.
Утром в окне тоже особо интересного ничего не увидел. Вскоре въехали в Красноярский край, и я подсознательно выглядывал так понравившиеся мне поля цветущего иван-чая. Не увидел, рано ещё, начало июня, и весна стояла холодная, всё понимаю, а печаль накатила.
Крупные города, где поезд стоит подолгу, стали реже, и мне, как и другим заядлым курильщикам, пришлось завязывать губы бантиком и терпеть по три-четыре часа. Борьба с курением в стране не утихла – могли «застукать» даже между вагонами и оштрафовать, да как-то и стыдновато седому мужику, словно пацану, сидеть на корточках на лязгающих и шевелящихся под ногами стальных пластинах и быстро затягиваться сигаретой, пуская дым вниз, к бешено проносящейся земле, а потом поспешно выскакивать в тамбур и прокашливаться, делая при этом вид, будто стоишь и любуешься убегающими назад пейзажами.
Красноярск. И, как в прежний приезд, идёт дождь. Разносчицу выпечки я так и не дождался, поэтому решил сходить на вокзал, может, куплю чего-нибудь съестного для разнообразия, курица уже надоела и пироги домашние приелись. Вокзал довольно вместительный, но мне он ещё в первый раз показался мрачноватым, хотя в нём немало разных торговых и прочих точек.
Набрёл на одно кафе, а там прямо за прилавком в большущей сковороде пекут блины, купил три, мне их черноокая и пышногрудая сударыня, продавец, подала горячими в бумажной тарелке. На перроне оглядел наш состав, состоящий из семи вагонов, вагона-ресторана не было. На мой вопрос проводница ответила, что его забрали на чемпионат мира по футболу. Так что, если пассажир не запасся в дорогу пропитанием, ему придётся либо покупать «Роллтон» у проводницы по очень завышенной цене, либо хватать в вокзальных и перронных павильонах хоть что-нибудь съедобное, опять же втридорога.
Это одна сторона проблемы, но есть и другая, тоже связанная с мировым футбольным праздником. Сама по себе идея провести в России такое мероприятие замечательна. Простые люди, болельщики, должны общаться между собой непосредственно на трибунах, на улицах города, там, где не довлеет над ними идеология и государственная политика. Если к нам приедет миллиона два-три болельщиков и туристов из самых разных и дальних стран, то они смогут пообщаться с нами, жителями России, чуть-чуть понять нас, приобщиться к нашей жизни, к нашей культуре и традициям, и это будет прекрасно, потому что человека, увидевшего Россию изнутри, будет весьма затруднительно оболванить западным СМИ, а они ещё и донесут информацию до своих родственников, друзей и знакомых.
Безусловно, с наплывом гостей возникнет немало трудностей, их надо кормить-поить, разместить и развлекать. Но мы же готовились к чемпионату несколько лет, строили стадионы, тренировочные базы, прочую инфраструктуру, и это тоже замечательно, хотя бы таким способом хоть что-то построить в государстве, кроме торговых и развлекательных комплексов. Может быть, после чемпионата при разумном руководстве спортивные сооружения будут востребованы. Однако почему не озаботились нехваткой вагонов-ресторанов для собственного народа?
Новые попутчики
Лежу или сижу, не то что скучно – тоскливо. Поговорить не с кем, да не попусту, абы о чём, с серьёзным бы человеком побеседовать о жизни, работе, бедах-невзгодах, только в таких откровенных разговорах человек и раскрывается пошире да поглубже. Роман почти до самого Красноярска спал, бабуля тоже постоянно в полудрёме, Настя уткнулась в мобильник, боковые сиденья пустовали. Лишь после Красноярска их заняли двое мужчин, оба немолодые, загорелые. По разговору мужиков я понял, что они работают на «железке» и едут на рабочий объект. Работяги, они мне интересны, и я постарался без навязчивости встроиться в беседу.
В Новокузнецке оба бывали, они по работе исколесили полстраны, были не так давно на БАМе в командировке. Серьёзные товарищи, специалисты, управляют железнодорожной техникой, по-моему, рельсоукладчиками.
Зарплата не столь и высокая для профессионалов с большим стажем работы, 30 тысяч рублей, и это не «на руки», а общая, из неё ещё вычтут немало. Командировочные им давно не платят, какие-то путевые или разъездные начисляют, но эти надбавки меньше командировочных.
Сейчас мужики едут на станцию, где будут менять железнодорожный путь во время «окна», работу надо сделать быстро и аккуратно, а они даже не знают, с кем будут работать. Мои собеседники едут из одного места, рабочие-путейцы – из другого, а откуда пригонят технику, они и не знают. Получается, РЖД не выгодно содержать ремонтные бригады постоянного состава, с бору по сосенке собирают на ремонт, поэтому работы часто проводят некачественно, в спешке и без подготовки. Кстати, мужички рассказали, как на участок БАМа, где проводили большие работы, собирали специалистов-путейцев чуть не со всей России. Они и сейчас не уверены, туда ли едут, рации не выдают, а по телефону толком было не разобрать название станции. Да, и это РЖД, которые как только не расхваливают в СМИ.
Жаль, но часа через три мужики сошли, при подъезде к станции они выглядывали в окно. На путях, в стороне от нас, стояли платформы с секциями из рельсов со шпалами, путеукладочная техника. Мои кратковременные собеседники узнали своих, мы распрощались. Удачи вам, труженики.
На этой же остановке зашёл китаец. Худой, с сильно выступающими костями под глазницами, из вещей только пакет, сел на освободившееся место, огляделся исподлобья.
Я подумал, раз он едет один по российской глубинке, то должен знать русский язык и решил с ним заговорить:
– Дружище, куда едешь?
Едва я заговорил, на лицо китайца мгновенно натянулась широкая улыбка, будто он закрылся резиновой маской, так же быстро поднялась ладонь на уровень плеча и покачалась влево-вправо, из улыбки выпало:
– Ноу, ноу.
Значит, не понимает по-русски, это печально, хотел послушать жителя Поднебесной и ему что-нибудь сказать.
В Тайшете сошёл Роман, пожелал мне счастливого пути.
Позже я лежал на своей полке и, поскольку китаец находился в поле моего зрения, поневоле наблюдал за ним. Интересные выводы получились из наблюдений. Русский он знал точно, это я понял по его реакции на некоторые слова Насти, недружелюбные слова. Китаец катал по скулам злые желваки, на замечание проводницы об оставленных в проходе туфлях он маской осклабился и убрал их под лавку. Довольно долго сидел потихоньку, не поднимая высоко голову, и из-под опущенных век оглядывал нас и соседнее купе, цепко, изучающе.
Потом посмотрел на наручные часы, достал из пакета мобильный телефон, стал смотреть в окно, в какой-то момент снял заоконный пейзаж, через некоторое время повторил операцию. Затем китаец стал играть в телефонную игру. Это можно было понять по его поведению, он быстро работал пальцами, нажимая кнопки, иногда нервно бросал телефон на столик, смотрел в окно, потом снова хватал чёрную коробку, и процесс продолжался. Так ведут себя игроманы, люди больные, рабы своих виртуальных страстей.
В какой-то момент мой сосед всё же выключил телефон, разобрал постель на второй полке, снял ветровку, достал из пакета бутылку с жидкостью, отпил и полез на своё спальное место.
Я подумал, что он собрался спать, однако китаец опять взял в руки телефон и игра продолжилась. Мне было жалко человека, попавшего в тяжелейшую психологическую зависимость, особенно когда увидел, с каким усилием он выключил своего мучителя.
В вагоне погасили верхнее освещение, лишь одна лампа дневного света светила в полнакала, обитатели вагона погрузились в сон, а мне не спалось, думал о китайце, о техническом «прогрессе», который вместо того, чтобы нести людям благо, явно и неостановимо разлагает человечество духовно и нравственно.
Почему-то вспомнилась маленькая деревенька Спицино, там поезд ближе к вечеру простоял одну минуту. Поодаль от пустой бетонной платформы за невысоким штакетником у грядки стояла ширококостная и полногрудая сибирская баба в светлой лёгкой кофте и тёмной юбке. Ноги её широко расставлены. Она из-под ладони смотрела на поезд, а мне показалось, что она смотрит на меня и будто вопрошает: «Куда тебя несёт по белу свету, человече? Чего тебе дома не сидится, не работается? Пора страдная подошла, надо землю обихаживать, семенами засевать её, кормилицу, а вы всё мчитесь, сами не зная куда».
Вполне можно было предположить такой монолог, принимая во внимание её позу. Даже стало неудобно за своё праздно проводимое время. И ещё вспомнил, что название деревеньки – «Спицино» было ниже и мельче написано по-английски.
Память подсказала – а ведь абсолютно все названия, даже крошечных полустанков, на всём пути были повторены на английском! Спрашивается, для чего? Мысль о толпах иностранцев, прямо мечтающих посетить Спицино, можно отмести сразу как абсурдную. А не приучают ли нас, русских, таким способом к языку будущих хозяев?
Русские города уже переполнены англоязычной рекламой, от неоновой и лазерной в столице до вывесок и рекламных плакатов в провинции, молодёжь наша почти поголовно ходит в майках с английскими надписями, отечественные бизнесмены тоже норовят своей компании обозвать по-аглицки, теперь вот и до географии добрались.
А не преувеличиваю ли я? Убеждённо сам себе отвечаю: «Нет, не преувеличиваю, скорее даже недооцениваю». Работа идёт по всем направлениям, и русский язык является одним из наиглавнейших. Разве просто так российские банки свои эсэмэски абонентам печатают английскими буквами? Даже православный телеканал «Союз» благодарит за помощь точно такими же буквами!
Вагон плавно покачивается, колёса тихо постукивают. Наплывает сон.
Иркутск встретил непогодой
В Иркутске дождь. Всё повторяется, я опять стою под узеньком навесом павильона у вокзала, курю, потом звоню, вызываю такси. Только в этот раз мне ехать не на окраину города, а куда-то дальше, в какое-то Марково. Там меня будет ждать добрая знакомая и одна из героинь моего предыдущего очерка, Татьяна. Мы с ней все эти два года постоянно созванивались, и, когда я собрался ехать в Иркутск, она твёрдо сказала, что остановиться я должен именно у неё. Ну что ж, меня это устраивает. Оглянулся по сторонам и вдруг увидел под навесиком соседнего павильона своего попутчика, китайца, он держал около уха телефон.
Некоторые места узнавал, особенно в центре, но потом пошли незнакомые кварталы. Наконец, город остался позади, после длинного спуска машина свернула налево, у перекрёстка на оранжевом столбе-указателе большими буквами: «Маркова». Я так и не выяснил, как правильно называть «Марково» или «Маркова», где-то обозначают с «а», а где-то с «о». Даже в Союзе писателей мне не смогли точно сказать. Но я буду писать как привычнее: «Марково». Минут через десять езды въехали в посёлок, беленькие весёлые пятиэтажки, большой магазин, и у входа стоит Таня. Она с сумкой и двумя пятилитровыми пластиковыми бутылками воды в прозрачной упаковке. Поздоровались, Таня села в машину и попросила молодого скуластого хмурого водителя довезти нас до трубы. Он, видимо, знал, где это, мы поехали, часто сворачивая то влево, то вправо, но двигались всё время вниз и остановились у теплотрассы, в том месте, где через трубы перекинут высокий, в шесть или семь ступенек, металлический мостик с перилами, дома остались сзади и вверху, впереди никакого жилья видно не было.
Я рассчитался с таксистом, и мы, оба нагруженные, тронулись в путь. Моросило, ноги скользили на мокром металле ступенек, если бы не наваренные поперёк арматурины, было бы проблемно подниматься, тем более что руки заняты сумками и нет возможности держаться за перила. Я толком не понимал, куда мы идём, впереди, за мостиком, лежало то ли болото, то ли пойма реки, и неузенькая, на глаз – метров пятьсот до холма на той стороне.
Прошли немного по глинисто-травяному пологому склону и ступили на деревянный тротуар, самый настоящий, из моего детства. Мы пацанами на таком играли весной, он быстрее вытаивал из-под снега, и, когда кругом ещё лежала грязища, доски уже успевали просохнуть и согреться, было хорошо даже просто ходить по ним.
Уже бодрее зашагал по мокрым доскам, не обращая внимания на торчащие кое-где гвозди, а впереди меня ждала речка Кая и мост через неё, кривоватый и шевелящийся под ногами. Но речушка замечательная, быстроструйная, метров пяти шириной, со стайками мальков на отмели. За речкой болотистая пойма ещё долго тянулась до сосняка, поднимающегося на холм и заполняющего весь горизонт. Мы иногда останавливались, отдыхали и говорили. Таня встала спозаранку, напекла блинов и пошла меня встречать, пока внучка спит.
Соснячок чудесный, высокий и светлый, а под ним склон холма порос земляникой, сейчас она только набирает цвет и радует глаз. Воротина садового общества открыта, заходим в огороженное низенькой изгородью из редких столбиков с натянутой меж ними колючей проволокой в две нитки садоводчество. Мне неприятно видеть рядом с соснами колючку, но, думается, такая огорожа предусмотрена от домашней скотины, а не от людей. Слева, вдоль ограды идёт в подъём гравийная дорога, направо от неё – лучики улиц, вторая – наша, четвёртый дом справа – наш.
Домик невелик снаружи, но смотрится основательным, приятен глазам светлым тоном стен, обшитых вагонкой. Из живности у Татьяны лишь кошка Люська и троё её детишек в коробке из-под обуви. Котята недавно только открыли глаза и начинают осваивать окружающий мир. Застеклённая веранда, кухня с электропечкой, столом и кроватью у окна. Налево – большая комната, освещаемая двумя окнами во двор, – вот и весь дом Тани. Для одной – с избытком, для супружеской пары – в аккурат, а для детной семьи тесноват будет. Татьяна одинока, муж умер года три назад, не здесь, они тогда жили в Нижнеудинском районе, после его смерти Таня и переехала сюда, поближе к сыну и дочери, проживающим в Иркутске. На квартиру в городе или Марково не хватило денег, но здесь ей нравится, особенно летом.
Внучка к нашему приходу уже проснулась, но лежала в постели с телефоном. Ей восемь лет, зовут Лера, она светленькая и быстроглазая, гостю рада – свежий человек, с бабушкой ей, видать, скучно. Мы позавтракали, Лера пошла в комнату играть с котятами, а я собрался поговорить с Татьяной, надо решить вопросы проживания и питания. Однако разговор закончился, едва начавшись, Таня решительно пресекла даже попытку заговорить о деньгах, заявив, что я её гость и не надо обижать хозяйку. Мне везёт на хороших людей, особенно в поездках по России, я уже к этому привык и воспринимаю такие отношения как норму, так было в счастливые времена Советского Союза, а вот сейчас это скорее исключение, но, опять же, простые люди в основе своей личностной остались добрыми и честными. Просто существующие в обществе товарно-денежные отношения вынуждают их поступать вопреки совести, и они постепенно меняются.
Часов в десять позвонил Байбородину, и мы договорились, что к тринадцати ноль-ноль я подъеду в Дом литераторов Иркутска. Анатолий объяснил, как добраться, имея ориентиром художественный музей, в котором я прежде бывал, а улица Степана Разина – рядышком.
На улице разненастилось серьёзно, и я мысленно похвалил себя за надетую под мою неразлучную спутницу, кожаную безрукавку, тёплую толстовку.
В пойме ветер, холодный и мокрый, сильными толчками то подгонял меня, то пытался остановить.
Настроение опять свалилось в хандру, всё потому, что путь до остановки автобуса по такой погоде показался долгим и скверным, а о том, что мне теперь почти каждый день предстояло спускаться по скользкой тропинке, задевая мокрые кусты и траву, полкилометра идти по пляшущему под ногами тротуару, подниматься крутовато и долго к шоссе, а там надо было дождаться автобуса и почти час ехать до города и по нему, старался не думать, а если вспомнить, что вечером всё нужно будет проделать в обратном порядке. Нет, лучше думать о хорошем. И я с усилием переключился мыслями на скорую встречу. Я же еду к писателям Иркутска, очень хотел этого, и меня там ждут.
Помогло, душевная хмарь рассеялась, стало веселее.
Два года назад писательская организация Иркутской области находилась в областной библиотеке. Помню, как искал тогда её, в то время родное помещение, особняк XIX века, был на ремонте более трёх лет и только в этом году его возвратили писателям.
Стою у входной двери, курю от волнения, чувствую себя мальчуганом, которому предстоит встать перед суровыми взрослыми экзаменаторами. Открыл тяжёлую дверь и замер. Представлялся в воображении просторный холл, а передо мной, сразу от порога, вознеслась мраморная лестница во всю ширину пространства, наверху, на площадке, пусто. С робостью начинаю подниматься, медленно, пугаясь собственных шагов в тишине, затаившейся, возможно, ещё с позапрошлого века.
| Далее