ДВЕ РОДИНЫ
Почетный гражданин Кемеровской области Ярослав Маркович Панчишин оставил заметный след в истории Кузбасса. Его парадная форма пестрит наградами.
Работать он начал в комсомоле. В 1957 году Заводский райком ВЛКСМ, первым секретарем которого был Панчишин, победил в общесибирском смотре-конкурсе, проводимом с целью отбора делегатов на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, который стал важным событием в жизни СССР, знаменуя собой падение «железного занавеса».
Окончив Новосибирскую ВПШ (высшую партийную школу), Я. Панчишин немало поездил по Кузбассу в роли инструктора обкома КПСС. В середине 1960-х годов он возглавлял горисполком молодого и весьма проблемного тогда Междуреченска. Затем 15 лет (1971-1986) руководил областным управлением бытового обслуживания населения, которое от допотопного состояния промкооперации довел до уровня, отвечающего требованиям времени.
Впервые Я. Панчишин ступил на кемеровскую землю 22 июня 1951 года, в день своего 25-летия. Со ступенек вагона сошел молодой человек в военной гимнастерке, с двумя чемоданами в руках. Получилось так, что семь лет он служил в Германии, женился на кемеровчанке, попавшей туда как молодой специалист (геолог), и теперь решил погостить у родителей жены.
В городе, который с непривычки показался ему грязным и захолустным, Панчишин остался навсегда. Постепенно Кемерово захватил все его помыслы и стал второй родиной.
Но и первая никогда не покидала его душу, оживая тысячью воспоминаний. Родился Ярослав Маркович по ту сторону от границы СССР. Годы его детства прошли в Северной Буковине, принадлежавшей Румынии и населенной десятками разных народов, прежде всего – украинцами. Румыны навязывали людям свой менталитет, культуру, язык. Дома Ярослав говорил по-украински, а в школе – только по-румынски.
Отец его воевал в коннице Буденного, на советско-польской войне 1920 года попал в плен, где отведал панских побоев и унижений. Выжив и вернувшись в родное село Звенячку, он не особо скрывал большевистские убеждения, вследствие чего натерпелся и от румынской полиции, которая периодически таскала его на допросы и кормила баландой в каталажках.
Экономически жизнь села строилась на натуральном крестьянском хозяйстве. Заработать немного леев удавалось лишь в каменоломне и на сахарном заводе, принадлежавшем королеве-матери. Завод стоял километров за восемь от села и действовал четыре месяца в году, пока шла переработка свеклы.
Село, стоящее на высоком берегу Днестра, с исторических времен всегда жестоко страдало от военных действий из-за пролегшей сквозь него стратегической дороги на Варшаву и в Западную Европу.
Напротив, за рекой, раскинулся красивый польский город-курорт Залещики. Капитальный мост через Днестр, выходивший прямо на Залещики, румыны и поляки построили на равных паях. На его торжественное открытие в 1933 году приехали принц-наследник Михай, супруга Кароля II Елена (мать Михая) и королева-мать Мария (бабушка Михая). Умиляя королевских особ, на мосту с песенками и стишками выступили местные нарядные дети. И среди них – мальчик по имени Ярослав Панчишин, которого ласково погладили по головке.
Начиная с этого года, когда к власти в Германии пришел Гитлер, коричневая зараза стала расползаться повсюду, где только встречала теплый прием. В Звенячку приезжал сам будущий фашистский маршал Антонеску, который ораторствовал с телеги против евреев. Молодые парни начали устраивать ночные факельные шествия и громить еврейские улочки. Взрослые с тревогой говорили о политике, Гитлере и неизбежной войне. Мальчишки играли в войну часами.
Большинство буковинского населения мечтало о воссоединении с СССР. В июле 1940 года Румыния приняла ультимативные требования советского правительства, и в Черновицкую область вступили части Красной армии, принеся с собой новые порядки, которые, впрочем, понравились далеко не всем. До большой войны оставался год.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Ярослав родился первым из восьмерых детей Панчишиных. Обличьем он пошел в отца – такой же рыжеватый, крепкий груздок. С его необычайной любознательностью и безотказной памятью он отлично учился и с чувством счастливого предвкушения уроков ходил в школу. Но отец, который кормил семью, нуждался в помощнике. Так что первенцу приходилось и корову пасти, и лошадь запрягать, и вилами ворочать, и, в общем, делать все по хозяйству. Вставал он задолго до восхода солнца.
К 15-летию сына мама сшила ему костюм из плахты (парусиновой ткани, применявшейся на сахарном заводе для фильтрации свекловичной пульпы). Как он прошел по деревне! Как ему хотелось, чтобы все его увидели! Как брюки шуршали! До этого он ходил в заплатках и обносках от отца.
До дня рождения Ярослав три недели отработал в геодезической партии. Вместе с ним рабочими устроились еще двое подростков, но его поставили старшим. Начальствовал над ними всеми 20-летний Александр Иванович Чащин, только что закончивший геодезический техникум.
Геодезисты взяли инструменты и пошли на утес, чтобы под предлогом работы немного перекусить в честь именинника. Повеселились, глядя в окуляр теодолита на Залещики и обсуждая прелесть паненок. Сели на полянке со своими припасами. Мама дала три литра ягодного морса, шмат сала, два десятка яиц и шкалик горилки для начальника.
Было часов 9 утра. В небе ни единого облачка. И… что это? В кустах блеск штыков и пятна зеленых фуражек. Пограничники!
– Смотрите!
– Тихо! Всем сидеть! – скомандовал Чащин.
К ним решительно приблизились трое с грозными лицами. Командир ощупал всех подозрительным взглядом. Но, увидев перед собой пацанов, сначала растерялся.
– Кто старший?
Он отвел Чащина в сторону, что-то сказал, и пограничники сразу удалились. Александр с перепуганным видом приказал быстро сматываться. До села было с полкилометра через поля спелой кукурузы, колосящейся ржи и отцветающего картофеля. Скорее домой!
До крайних домов оставалось немного, когда небо в один миг потемнело, словно солнце зашло за тучу. Вверху послышался гул. Пацаны задрали головы и увидели над собой много-много самолетов с длинными крыльями и черными крестами. Они летели низко и начали высыпать бомбы. Вокруг загрохотало, засвистели осколки, от ударных волн земля вздыбливалась и с шуршанием обметывала ноги, словно веником. Хлопцы заметили друг на друге кровь. Навстречу им шел молодой лейтенант, не тот, который выходил из кустов, а другой. И они увидели, как человек упал без половины черепа, снесенной осколком…
Через несколько часов в изуродованное бомбами село подошли танки и пушки, которые тянули лошади. Множество солдат сновало туда-сюда среди суматохи и ажиотажа. На центральной площади вкопали столб и прикрепили громкоговоритель. Стал стекаться народ, ожидая выступления Сталина. Жители голосили, подступали к прибывшему начальству с вопросами. Кто нас бомбил? Почему? Никто не давал вразумительного ответа.
– Подождем, скажут!
Захрипел динамик, послышался голос. Объявили, что выступать будет министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов.
– Почему не Сталин? Где товарищ Сталин? Что с ним случилось?
Ярослав и другие хлопцы бегали всюду и были в курсе всего происходящего. Уже на второй день начали прибывать на полуторках сотни забинтованных раненых. Десятки разрозненных групп усталых, оборванных красноармейцев прошли, кляня войну и то, что с ними случилось. Но при этом они заключали:
– Мы еще вернемся! Еще отомстим!
Семья Панчишиных обосновалась на жительство в просторном подвале их каменного дома, но только кроме Ярослава, не поддающегося никаким запретам. Он участвовал в рытье окопов, подносе боеприпасов, бегал с поручениями военных, как и вся группа «Гаврошей». Позицию непрерывно бомбили и обстреливали, не давая ни минуты передышки.
Но… через несколько дней русские спешно отступили. Появились венгры. Они вели себя корректно, хотя сразу же начали искать большевиков. Предвидя это, Панчишин-старший скрылся и вернулся лишь через год, при румынах.
А те будто и не уходили. Тот же директор школы, тот же поп, тот же нотариус. И вахмистр, ходивший с карабином за спиной. Отца снова начали таскать по инстанциям.
ПРИЗЫВ
Село стояло разбитое, голод и нужда пришли в каждый крестьянский дом. Казалось, лихолетью не будет конца. Люди думали только о том, как выжить. Когда был восстановлен разбомбленный сахарный завод, подростки ринулись туда. 15-летних принимали разнорабочими с 12-часовым рабочим днем и половинной оплатой труда. От безвыходности Ярославу пришлось согласиться.
В декабре 1943 года жители Звенячки услышали канонаду, увидели клубы дыма и сполохи разрывов. Ночью румыны мгновенно исчезли, а утром село разбудил все нарастающий рокот.
Приближение сотни танков было так неожиданно, что жители испугались и попрятались. Но ленивые, одиночные пушечные выстрелы давали надежду, что громящего все вокруг боя не будет.
Ярослав с неразлучным другом и соседом Тарасом выбрались из подвала, чтобы разведать ситуацию. Прямо в панчишинском дворе стояли два танка и возле них солдаты-москали. Никого не остерегаясь, они громко разговаривали и пацанам очень обрадовались, позвали к себе, угостили сахаром и сухарями. Спросили, где взрослые, послали за ними.
Все – вместе с соседями десятка четыре человек – в выложенном сводом из камня-известняка подвале всполошились. Родители с руганью накинулись на парубков, которые кричали, что пришли русские, и показывали сахар и сухари.
Женщины засуетились, выбираясь наружу. Солдаты тут же дали им крупу, масло, тушенку, попросили сварить обед. Ликование жителей смешивалось со слезами, надеждой и недоверием – а это теперь навсегда?..
Оказывается, первая гвардейская танковая армия, выполнив задачу по окружению крупной немецкой группировки в районе Тернополя, направлялась в сторону Львова и польской границы. А дорога – через Звенячку.
Призывной контингент – от 17 до 52 лет – без промедления собрали в здании школы. Медицинский осмотр сводился к немногим вопросам.
– Ноги целы? Глаза есть? Годен!
Призывники разошлись по домам, чтобы через два часа явиться с котомками, харчем на трое суток и вещами. Их предупредили, что опоздание на пять минут будет считаться дезертирством. И тогда трибунал.
Ярославу Панчишину было 17 лет и 5 месяцев. Он радовался, что повзрослел и идет на фронт, будет носить винтовку. Дядя (брат отца) отговаривал его. Как председатель сельсовета он мог дать бронь. Многие и оставались по брони на сахарном заводе. Но уговоры не действовали на юного, малого ростом воина.
До Черновцов колонна человек в триста шла пешком. Рядом с Ярославом отсчитывали версты его отец (тоже мобилизованный) и друг Тарас. Расселили их в камерах и подсобках лишь недавно опустевшей румынской тюрьмы.
Капитальный каменный забор высился на 4-5 метров с колючей проволокой наверху и заостренными пиками. Как они с Тарасом перелезли, Панчишин не помнит. Может быть, веревкой зацепились за пики. Им ведь и по отвесным скалам приходилось карабкаться к гнездам орлов, так что не привыкать.
Зачем они сбежали? Узнали, что будут возвращаться в Залещики, затем поездом – в Тернополь (где еще шли бои) и на Киев. Подумали с Тарасом и решили, что на обратном пути снова вольются в строй. Когда шли домой, в голове зудила мысль об отце: ведь он остался там!
С чем-то щемящим на сердце Ярослав приближался к отчему дому. Дверь кухни была приоткрыта, мама пекла хлеб…
Расчет оправдался, назавтра в три часа колонна прошла по деревенской дороге, но лейтенант встретил беглецов с гневными, налитыми кровью глазами и давай их стращать.
– Под трибунал отдам! Расстреляем! Дезертирство!
– Какой я дезертир? Я к маме пошел!
– Какая тебе мама! Становись в строй!
Вдоль дороги тянулся лесочек. Мост через Днестр сохранился в целости. Часов через пять на станцию пришел поезд с вагонами-телятниками, людей погрузили.
Ехали стоя или сидя на своих торбах. В Дарнице (сейчас это район Киева, а тогда она была сельским райцентром) состав разбомбили. Ярослав с Тарасом побежали на кукурузное поле. Когда все стихло, вернулись к разбитым вагонам. На вечерней поверке не досчитались многих.
Эшелон с новыми вагонами взял направление на Смоленск и прибыл на станцию Песчаная, километрах в пяти от Козельска. Разместили группу среди руин монастыря Оптиной пустыни, в котором уцелели лишь кое-какие полуподвальные помещения. Помыли в бане, выдали обмундирование.
КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА
Отца перевели в стройбат. Он работал на заготовке бревен для блиндажей. Сын приходил к нему и помогал работать, обрубал сучья огромных сосновых стволов. По четверо-пятеро человек брали бревно и тащили в расположение учебной части.
Отбой! Люди раздеваются и ложатся в ровик, выкопанный в полу большой землянки. Все на правом боку с поджатыми коленками. Под головой вещмешок или котелок. Через час-полтора старшина вопит:
– Внимание! На левый бок повернуться!
Часа через два снова «тревога». Снова в лес, тащить бревна. Саперы строят жилище. На следующий день готова еще одна землянка на целую роту, 150-170 человек.
Светает, рота выскакивает на зарядку и бегает раздетая по снегу. Торсы обмываются в проруби на Жиздре, растираются полотенцами – и бегом назад.
Построение – и на завтрак, но… только через штурмовую полосу. Пока не преодолеешь все препятствия, в столовую не попадешь. Нельзя задеть проволоку, чтобы не зазвенел колокольчик. А гимнастический конь выше маленького солдата. Несколько раз он не мог его взять. И вдруг как разбежался – перепрыгнул не касаясь! Старшина даже рассмеялся. Так произошло преодоление «коня».
На завтрак давали буквально воду-кипяток с сухариками, ломтик хлеба, граммулек двадцать селедки и два кусочка сахара. Селедку съедали и с головой. Иногда появлялась перловая каша. В кружках варили картошку, если она была, и в обед бросали ее в голый суп без жиров и мяса.
От голода являлись призраки. Идешь по тропинке, и мама хлеб подает. Сжимаешь маленький хлебный шарик. Съедаешь их один за другим и все равно не наедаешься. «А можно ли вообще насытиться хлебом? – возникало мысленное сомнение. – Нельзя».
Заморены, затасканы, сна нет… Каждый день занятия, день и ночь. Ползая по-пластунски, разгребали картошку, если попадется на поле, и радовались любой, хоть с горошину. Если продукты порой не подвозили, доходило до поедания ворон.
На бойце противогаз, две гранаты, винтовка-трехлинейка, патроны, лопата…
– Равняйсь! Смирно! … Газы! (Противогаз на себя). Приготовиться к бегу!
Землянка служила газовой камерой, куда загоняли целый взвод. Некоторых выносили, кто неплотно надел противогаз.
Марш-бросок бегом. Здоровенные парни впереди не выдерживали и грохались оземь, заплетаясь ногами. Их клали на машину и метров двести везли. Ярослав ни разу на этой машине не катался.
Однажды всех собрали для выдачи обмундирования. Получили новехонькие кальсоны, рубашки, майки, обмотки, красные кожаные английские ботинки с крючками для шнурков. Мечта!
И снова занятия.
– Вправо по одному на расстоянии трех шагов друг за другом марш!
Бегут к разорванному на две части мосту. Надо с первой половины прыгнуть в воду, чтобы попасть на другую. Со штыком падать страшно. С винтовкой вообще страшно, ее терять нельзя. Прыгать в новых ботинках и шинели?
– Я не буду!
– …мать! Вперед!
Старший лейтенант идет с кулаками.
– Я не буду!
– Ты что, на фронте будешь выбирать, куда падать?!
Достает пистолет.
– Я тебя могу за невыполнение приказа!..
Бултых! Пропасть метра три до воды. А надо еще ползти под проволокой и врываться на второй этаж здания. В новой шинели… Полз и плакал. Обидно… Панчишин так разочаровался в армии.
Он и не знал, что до присяги нет права применять репрессии. Потом командир подошел с неофициальным выражением лица.
– Новое обмундирование! Милый мой! Мы отдаем жизни, а ты – «обмундирование»…
После принятия присяги солдат уже совсем не принадлежал себе, а только Родине.
– Смирно! Для приема присяги шагом марш! …Распишись! Бегом марш!
В Козельске отец провожал его на фронт.
В армии Панчишин выделялся первобытной чистотой души. Не матерился, не курил, табак и спирт отдавал другим. Поэтому вокруг него воссиял дружеский ореол.
– Славку не троньте!
Один фитиль повел себя страшно оскорбительно.
– Эй, хохленок! Ну-ка сбегай, помой котелок!
Взбешенный «хохленок» запустил ложкой и разрезал длинному обе губы. Капая на снег кровью, тот грозил убийством, но за пацана сразу заступились. И никто больше не обзывал. Через полгода он уже чисто говорил по-русски «с уральским акцентом».
В МИНОМЕТНОЙ РОТЕ
Дальше пути их с Тарасом разошлись. Воевали они далеко друг от друга. После войны Тарас вернулся в Звенячку, где вскоре скончался от ран…
Панчишина отправили на 1-й Белорусский фронт. Бойцов напутствовали:
– Вы едете завершать операцию по изгнанию немецко-фашистских захватчиков с нашей родной земли и освобождению братского белорусского народа от вражеского ига…
Почти пять суток ехали в вагонах-телятниках, передвигаясь только ночью.
Днем отстаивались в поле, на полустанках, в лесных массивах, замаскировавшись ветками. Проезжали десятки деревень и городов с одними печными трубами под луной и звездами, ужасаясь масштабу разрушений и клокоча ненавистью, жаждой мщения озверелому врагу.
Высадились ночью где-то в районе Могилева. Пополнение строем повели вглубь леса. Разместили в готовые окопы и обещали скорый ужин. Не евшие три дня бойцы забылись в мыслях о еде. Но ожидание прервал сильный фашистский огонь. Ржание лошадей и крики людей разламывали душу. Лошади ржали страшно, как сотня плачущих детей. Прижимаясь к трясущейся земле в бушующем пекле, Ярослав не чувствовал никакого спасения. Когда все кончилось, в живых и здоровых осталась лишь половина новобранцев, и он среди них. Те, кому повезло, побежали за кониной, вырезали мясо. Ухитрились развести костер без дыма и устроили пир.
Панчишин служил в стрелковой дивизии, пулеметчиком станкового пулемета. В начале февраля 1944 года полк вышел на марш и протопал пятьсот километров пешком. Вещмешок, сухари, сахар… Сухой паек на три дня.
Командир роты взял Панчишина ординарцем, то есть как честному человеку доверил ему свой вещмешок. Весивший 49 кг Ярослав нес его плюсом к своему снаряжению и, значит, нес на себе все 48… Правда, старший лейтенант отрезал ему кусок сала.
– Выносливый боец! – сказал он.
Затем Ярослав командовал минометным расчетом (82мм). Ориентировку подает командир отделения. Примерно пять ориентиров.
– Ориентир номер один! Буссоль поднять!
Вся батарея вскакивает. Если противник замолчал на час-полтора, значит попали.
Когда Панчишин пришел на фронт, в нем жило убеждение, что солдат не имеет права струсить. И был случай. Заряжающий, торопясь, опустил мину в ствол взрывателем вниз. За доли секунды весь расчет отпрыгнул в окоп, а он, Ярослав, остался. Снаряд не взорвался. Один случай из миллиона!
– Героический пацан! – разнеслось по всей части.
Его признали за отчаянного смельчака и начали почтительно относиться те, кто постарше. Многие хотели увидеть его и поздравить.
Наверное, магические силы вроде ангелов-хранителей берегли этого бойца.
– Слава, сбегай за вещмешком, там соль есть…
Только отбежал, как всех, кто сидел у костра, на котором варились консервы, накрыло снарядом.
Утром идешь, смеешься, шутишь с кем-то, а через час его нет… Над тобой постоянно: у-у-у-у-у-у! К этому привыкаешь.
У Ярослава выработалось прямо-таки сверхъестественное чутье на обстрелы. Казалось бы, это противоречит законам физики, но он слышал звук еще до того, как пролетел снаряд (а снаряд летит быстрее звука), и мог определить, где будет взрыв.
Он вел офицерскую команду с подполковником во главе на КП батальона. Перебредали горную речушку по щиколотку глубиной. Чистая вода, камушки… Тонкий пронзительный звук.
– Ложись!
Офицеры недоуменно посмотрели на него. Но через секунду бухнуло. Бил немецкий миномет, прозванный нашими солдатами «Ванюшей». Короткий ствол, стабилизатор – цилиндр длиной с метр. Набитая толом болванка, как репа. Когда труба ударялась об землю, убойная сила осколков достигала до 60 метров. Удар шел понизу.
Панчишину помнится отеческое отношение старших к младшим.
– Сынок, не лезь… Будь аккуратнее…
И беспощадное отношение к малейшей эгоистической слабости в человеческом существе. Он видел, как солдат пошел за хлебом. Обычно за посланным идут двое «хвостов». Хлеб был с довесками. Посланный довесок проглотил. Эти двое доложили. Солдата расстреляли перед строем…
Ярослав Панчишин:
– Такова доля солдата. Шинель, кирзуха с портянками. Мороз, сутки на улице. Промерзнешь так, что портянки не отдерешь. Не будешь знать, что такое тепло. Если паек до тебя доберется, то хорошо. И каждые полчаса бомбят. Трое суток, бывает, не привезут еду. Ползешь к убитой снарядом лошади, отрежешь конины, сколько можешь. Прикладываешь кусок к горячему от стрельбы стволу миномета и хоть чуть-чуть поджаришь.
Съедали пищевой концентрат, а на бумаге от пакетов писали письма. В них всегда ютилась хотя бы крапинка действительности, которую не могла вычеркнуть цензура. Иногда, правда, кроме привета ничего не оставалось, все замазывалось черной мастикой.
Два события стали знаменательными для Ярослава Панчишина в Западной Белоруссии. После атаки, когда он бежал от воронки к воронке, но ни разу не залегал, к его гимнастерке на груди прикрепили гвардейский знак.
Второе: прямо в окопе состоялся прием в комсомол. Пригибаясь под свистом пуль, в расположение роты занырнул майор с планшетом, на котором и было написано заявление, определившее судьбу будущего энергичного комсомольского работника. Тут же, в окопе, сделали фотоснимок для комсомольского билета.
КАТУКОВЦЫ
С началом наступления в Польше Панчишина ранило осколком в голень. Ковыляя пешком до госпиталя, который находился на станции Мазовейка, он познакомился с попутчиком – тунгусом Петровым. В свои двадцать лет тот не сохранил во рту ни одного зуба. Маленький, разбитной, рожица селедкой, ноги кривые.
Отлежав в госпитале, они оба получили направления в запасной полк.
На станции подали поезд с вагонами-телятниками.
– Давай захватывать вагон! – рванул к поезду бывалый Петров.
Встали у дверей. Налетает с полсотни поляков, которые торопятся уехать подальше от места боевых действий.
– Сало е? Бимбара (самогон) е? – воинственно зарычал Петров.
– Е!
– С каждого по полкило сала и по ноль-пять бимбары!
– Да нас с тобой расстреляют! Как мародеров! – испугался Ярослав.
– Не бойся!
Из запасного полка пополнение разбирали «купцы» на плацу.
– Танкисты есть? Выходи! Саперы?..
Подполковник с каждым коротко беседовал. Спрашивал, где и как проходили подготовку. Ярослав заявил, что в 1-й танковой армии.
– Не понял, поясни.
– В 1943-м ваша армия призвала меня служить. Нас обучали в прифронтовой полосе…
– А откуда ты?
– С Черновицкой области.
Подполковник засмеялся.
– Вот так встреча! Ты черновицкий?
– Так точно!
– А сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– А ты знаешь, что наша армия носит почетное имя – Черновицкая? И не думай, что в армии можно небритым ходить!
– Нет, не знал, товарищ подполковник…
Он ощупал рукой мягкую поросль на подбородке. Брились заточенной жестью от консервных банок.
– Минометы изучал?
– Да.
– Временно пойдешь в батальон минометов, а когда останешься на переоформление, переведем в танковый.
Отобрали 11 человек. Ярославу хотелось затащить с собой закадычного приятеля Петрова, который идти в катуковскую армию не соглашался ни в какую.
– Я же не танкист!
– Пошли, пошли!
Двинулись в путь по лесам плохо протоптанными тропами. Тот, кто вел, не обратил внимания на лишнего человека. Но на привале удивился.
– А ты откуда взялся?
Почетный гражданин Кемеровской области Ярослав Маркович Панчишин оставил заметный след в истории Кузбасса. Его парадная форма пестрит наградами.
Работать он начал в комсомоле. В 1957 году Заводский райком ВЛКСМ, первым секретарем которого был Панчишин, победил в общесибирском смотре-конкурсе, проводимом с целью отбора делегатов на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, который стал важным событием в жизни СССР, знаменуя собой падение «железного занавеса».
Окончив Новосибирскую ВПШ (высшую партийную школу), Я. Панчишин немало поездил по Кузбассу в роли инструктора обкома КПСС. В середине 1960-х годов он возглавлял горисполком молодого и весьма проблемного тогда Междуреченска. Затем 15 лет (1971-1986) руководил областным управлением бытового обслуживания населения, которое от допотопного состояния промкооперации довел до уровня, отвечающего требованиям времени.
Впервые Я. Панчишин ступил на кемеровскую землю 22 июня 1951 года, в день своего 25-летия. Со ступенек вагона сошел молодой человек в военной гимнастерке, с двумя чемоданами в руках. Получилось так, что семь лет он служил в Германии, женился на кемеровчанке, попавшей туда как молодой специалист (геолог), и теперь решил погостить у родителей жены.
В городе, который с непривычки показался ему грязным и захолустным, Панчишин остался навсегда. Постепенно Кемерово захватил все его помыслы и стал второй родиной.
Но и первая никогда не покидала его душу, оживая тысячью воспоминаний. Родился Ярослав Маркович по ту сторону от границы СССР. Годы его детства прошли в Северной Буковине, принадлежавшей Румынии и населенной десятками разных народов, прежде всего – украинцами. Румыны навязывали людям свой менталитет, культуру, язык. Дома Ярослав говорил по-украински, а в школе – только по-румынски.
Отец его воевал в коннице Буденного, на советско-польской войне 1920 года попал в плен, где отведал панских побоев и унижений. Выжив и вернувшись в родное село Звенячку, он не особо скрывал большевистские убеждения, вследствие чего натерпелся и от румынской полиции, которая периодически таскала его на допросы и кормила баландой в каталажках.
Экономически жизнь села строилась на натуральном крестьянском хозяйстве. Заработать немного леев удавалось лишь в каменоломне и на сахарном заводе, принадлежавшем королеве-матери. Завод стоял километров за восемь от села и действовал четыре месяца в году, пока шла переработка свеклы.
Село, стоящее на высоком берегу Днестра, с исторических времен всегда жестоко страдало от военных действий из-за пролегшей сквозь него стратегической дороги на Варшаву и в Западную Европу.
Напротив, за рекой, раскинулся красивый польский город-курорт Залещики. Капитальный мост через Днестр, выходивший прямо на Залещики, румыны и поляки построили на равных паях. На его торжественное открытие в 1933 году приехали принц-наследник Михай, супруга Кароля II Елена (мать Михая) и королева-мать Мария (бабушка Михая). Умиляя королевских особ, на мосту с песенками и стишками выступили местные нарядные дети. И среди них – мальчик по имени Ярослав Панчишин, которого ласково погладили по головке.
Начиная с этого года, когда к власти в Германии пришел Гитлер, коричневая зараза стала расползаться повсюду, где только встречала теплый прием. В Звенячку приезжал сам будущий фашистский маршал Антонеску, который ораторствовал с телеги против евреев. Молодые парни начали устраивать ночные факельные шествия и громить еврейские улочки. Взрослые с тревогой говорили о политике, Гитлере и неизбежной войне. Мальчишки играли в войну часами.
Большинство буковинского населения мечтало о воссоединении с СССР. В июле 1940 года Румыния приняла ультимативные требования советского правительства, и в Черновицкую область вступили части Красной армии, принеся с собой новые порядки, которые, впрочем, понравились далеко не всем. До большой войны оставался год.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Ярослав родился первым из восьмерых детей Панчишиных. Обличьем он пошел в отца – такой же рыжеватый, крепкий груздок. С его необычайной любознательностью и безотказной памятью он отлично учился и с чувством счастливого предвкушения уроков ходил в школу. Но отец, который кормил семью, нуждался в помощнике. Так что первенцу приходилось и корову пасти, и лошадь запрягать, и вилами ворочать, и, в общем, делать все по хозяйству. Вставал он задолго до восхода солнца.
К 15-летию сына мама сшила ему костюм из плахты (парусиновой ткани, применявшейся на сахарном заводе для фильтрации свекловичной пульпы). Как он прошел по деревне! Как ему хотелось, чтобы все его увидели! Как брюки шуршали! До этого он ходил в заплатках и обносках от отца.
До дня рождения Ярослав три недели отработал в геодезической партии. Вместе с ним рабочими устроились еще двое подростков, но его поставили старшим. Начальствовал над ними всеми 20-летний Александр Иванович Чащин, только что закончивший геодезический техникум.
Геодезисты взяли инструменты и пошли на утес, чтобы под предлогом работы немного перекусить в честь именинника. Повеселились, глядя в окуляр теодолита на Залещики и обсуждая прелесть паненок. Сели на полянке со своими припасами. Мама дала три литра ягодного морса, шмат сала, два десятка яиц и шкалик горилки для начальника.
Было часов 9 утра. В небе ни единого облачка. И… что это? В кустах блеск штыков и пятна зеленых фуражек. Пограничники!
– Смотрите!
– Тихо! Всем сидеть! – скомандовал Чащин.
К ним решительно приблизились трое с грозными лицами. Командир ощупал всех подозрительным взглядом. Но, увидев перед собой пацанов, сначала растерялся.
– Кто старший?
Он отвел Чащина в сторону, что-то сказал, и пограничники сразу удалились. Александр с перепуганным видом приказал быстро сматываться. До села было с полкилометра через поля спелой кукурузы, колосящейся ржи и отцветающего картофеля. Скорее домой!
До крайних домов оставалось немного, когда небо в один миг потемнело, словно солнце зашло за тучу. Вверху послышался гул. Пацаны задрали головы и увидели над собой много-много самолетов с длинными крыльями и черными крестами. Они летели низко и начали высыпать бомбы. Вокруг загрохотало, засвистели осколки, от ударных волн земля вздыбливалась и с шуршанием обметывала ноги, словно веником. Хлопцы заметили друг на друге кровь. Навстречу им шел молодой лейтенант, не тот, который выходил из кустов, а другой. И они увидели, как человек упал без половины черепа, снесенной осколком…
Через несколько часов в изуродованное бомбами село подошли танки и пушки, которые тянули лошади. Множество солдат сновало туда-сюда среди суматохи и ажиотажа. На центральной площади вкопали столб и прикрепили громкоговоритель. Стал стекаться народ, ожидая выступления Сталина. Жители голосили, подступали к прибывшему начальству с вопросами. Кто нас бомбил? Почему? Никто не давал вразумительного ответа.
– Подождем, скажут!
Захрипел динамик, послышался голос. Объявили, что выступать будет министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов.
– Почему не Сталин? Где товарищ Сталин? Что с ним случилось?
Ярослав и другие хлопцы бегали всюду и были в курсе всего происходящего. Уже на второй день начали прибывать на полуторках сотни забинтованных раненых. Десятки разрозненных групп усталых, оборванных красноармейцев прошли, кляня войну и то, что с ними случилось. Но при этом они заключали:
– Мы еще вернемся! Еще отомстим!
Семья Панчишиных обосновалась на жительство в просторном подвале их каменного дома, но только кроме Ярослава, не поддающегося никаким запретам. Он участвовал в рытье окопов, подносе боеприпасов, бегал с поручениями военных, как и вся группа «Гаврошей». Позицию непрерывно бомбили и обстреливали, не давая ни минуты передышки.
Но… через несколько дней русские спешно отступили. Появились венгры. Они вели себя корректно, хотя сразу же начали искать большевиков. Предвидя это, Панчишин-старший скрылся и вернулся лишь через год, при румынах.
А те будто и не уходили. Тот же директор школы, тот же поп, тот же нотариус. И вахмистр, ходивший с карабином за спиной. Отца снова начали таскать по инстанциям.
ПРИЗЫВ
Село стояло разбитое, голод и нужда пришли в каждый крестьянский дом. Казалось, лихолетью не будет конца. Люди думали только о том, как выжить. Когда был восстановлен разбомбленный сахарный завод, подростки ринулись туда. 15-летних принимали разнорабочими с 12-часовым рабочим днем и половинной оплатой труда. От безвыходности Ярославу пришлось согласиться.
В декабре 1943 года жители Звенячки услышали канонаду, увидели клубы дыма и сполохи разрывов. Ночью румыны мгновенно исчезли, а утром село разбудил все нарастающий рокот.
Приближение сотни танков было так неожиданно, что жители испугались и попрятались. Но ленивые, одиночные пушечные выстрелы давали надежду, что громящего все вокруг боя не будет.
Ярослав с неразлучным другом и соседом Тарасом выбрались из подвала, чтобы разведать ситуацию. Прямо в панчишинском дворе стояли два танка и возле них солдаты-москали. Никого не остерегаясь, они громко разговаривали и пацанам очень обрадовались, позвали к себе, угостили сахаром и сухарями. Спросили, где взрослые, послали за ними.
Все – вместе с соседями десятка четыре человек – в выложенном сводом из камня-известняка подвале всполошились. Родители с руганью накинулись на парубков, которые кричали, что пришли русские, и показывали сахар и сухари.
Женщины засуетились, выбираясь наружу. Солдаты тут же дали им крупу, масло, тушенку, попросили сварить обед. Ликование жителей смешивалось со слезами, надеждой и недоверием – а это теперь навсегда?..
Оказывается, первая гвардейская танковая армия, выполнив задачу по окружению крупной немецкой группировки в районе Тернополя, направлялась в сторону Львова и польской границы. А дорога – через Звенячку.
Призывной контингент – от 17 до 52 лет – без промедления собрали в здании школы. Медицинский осмотр сводился к немногим вопросам.
– Ноги целы? Глаза есть? Годен!
Призывники разошлись по домам, чтобы через два часа явиться с котомками, харчем на трое суток и вещами. Их предупредили, что опоздание на пять минут будет считаться дезертирством. И тогда трибунал.
Ярославу Панчишину было 17 лет и 5 месяцев. Он радовался, что повзрослел и идет на фронт, будет носить винтовку. Дядя (брат отца) отговаривал его. Как председатель сельсовета он мог дать бронь. Многие и оставались по брони на сахарном заводе. Но уговоры не действовали на юного, малого ростом воина.
До Черновцов колонна человек в триста шла пешком. Рядом с Ярославом отсчитывали версты его отец (тоже мобилизованный) и друг Тарас. Расселили их в камерах и подсобках лишь недавно опустевшей румынской тюрьмы.
Капитальный каменный забор высился на 4-5 метров с колючей проволокой наверху и заостренными пиками. Как они с Тарасом перелезли, Панчишин не помнит. Может быть, веревкой зацепились за пики. Им ведь и по отвесным скалам приходилось карабкаться к гнездам орлов, так что не привыкать.
Зачем они сбежали? Узнали, что будут возвращаться в Залещики, затем поездом – в Тернополь (где еще шли бои) и на Киев. Подумали с Тарасом и решили, что на обратном пути снова вольются в строй. Когда шли домой, в голове зудила мысль об отце: ведь он остался там!
С чем-то щемящим на сердце Ярослав приближался к отчему дому. Дверь кухни была приоткрыта, мама пекла хлеб…
Расчет оправдался, назавтра в три часа колонна прошла по деревенской дороге, но лейтенант встретил беглецов с гневными, налитыми кровью глазами и давай их стращать.
– Под трибунал отдам! Расстреляем! Дезертирство!
– Какой я дезертир? Я к маме пошел!
– Какая тебе мама! Становись в строй!
Вдоль дороги тянулся лесочек. Мост через Днестр сохранился в целости. Часов через пять на станцию пришел поезд с вагонами-телятниками, людей погрузили.
Ехали стоя или сидя на своих торбах. В Дарнице (сейчас это район Киева, а тогда она была сельским райцентром) состав разбомбили. Ярослав с Тарасом побежали на кукурузное поле. Когда все стихло, вернулись к разбитым вагонам. На вечерней поверке не досчитались многих.
Эшелон с новыми вагонами взял направление на Смоленск и прибыл на станцию Песчаная, километрах в пяти от Козельска. Разместили группу среди руин монастыря Оптиной пустыни, в котором уцелели лишь кое-какие полуподвальные помещения. Помыли в бане, выдали обмундирование.
КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА
Отца перевели в стройбат. Он работал на заготовке бревен для блиндажей. Сын приходил к нему и помогал работать, обрубал сучья огромных сосновых стволов. По четверо-пятеро человек брали бревно и тащили в расположение учебной части.
Отбой! Люди раздеваются и ложатся в ровик, выкопанный в полу большой землянки. Все на правом боку с поджатыми коленками. Под головой вещмешок или котелок. Через час-полтора старшина вопит:
– Внимание! На левый бок повернуться!
Часа через два снова «тревога». Снова в лес, тащить бревна. Саперы строят жилище. На следующий день готова еще одна землянка на целую роту, 150-170 человек.
Светает, рота выскакивает на зарядку и бегает раздетая по снегу. Торсы обмываются в проруби на Жиздре, растираются полотенцами – и бегом назад.
Построение – и на завтрак, но… только через штурмовую полосу. Пока не преодолеешь все препятствия, в столовую не попадешь. Нельзя задеть проволоку, чтобы не зазвенел колокольчик. А гимнастический конь выше маленького солдата. Несколько раз он не мог его взять. И вдруг как разбежался – перепрыгнул не касаясь! Старшина даже рассмеялся. Так произошло преодоление «коня».
На завтрак давали буквально воду-кипяток с сухариками, ломтик хлеба, граммулек двадцать селедки и два кусочка сахара. Селедку съедали и с головой. Иногда появлялась перловая каша. В кружках варили картошку, если она была, и в обед бросали ее в голый суп без жиров и мяса.
От голода являлись призраки. Идешь по тропинке, и мама хлеб подает. Сжимаешь маленький хлебный шарик. Съедаешь их один за другим и все равно не наедаешься. «А можно ли вообще насытиться хлебом? – возникало мысленное сомнение. – Нельзя».
Заморены, затасканы, сна нет… Каждый день занятия, день и ночь. Ползая по-пластунски, разгребали картошку, если попадется на поле, и радовались любой, хоть с горошину. Если продукты порой не подвозили, доходило до поедания ворон.
На бойце противогаз, две гранаты, винтовка-трехлинейка, патроны, лопата…
– Равняйсь! Смирно! … Газы! (Противогаз на себя). Приготовиться к бегу!
Землянка служила газовой камерой, куда загоняли целый взвод. Некоторых выносили, кто неплотно надел противогаз.
Марш-бросок бегом. Здоровенные парни впереди не выдерживали и грохались оземь, заплетаясь ногами. Их клали на машину и метров двести везли. Ярослав ни разу на этой машине не катался.
Однажды всех собрали для выдачи обмундирования. Получили новехонькие кальсоны, рубашки, майки, обмотки, красные кожаные английские ботинки с крючками для шнурков. Мечта!
И снова занятия.
– Вправо по одному на расстоянии трех шагов друг за другом марш!
Бегут к разорванному на две части мосту. Надо с первой половины прыгнуть в воду, чтобы попасть на другую. Со штыком падать страшно. С винтовкой вообще страшно, ее терять нельзя. Прыгать в новых ботинках и шинели?
– Я не буду!
– …мать! Вперед!
Старший лейтенант идет с кулаками.
– Я не буду!
– Ты что, на фронте будешь выбирать, куда падать?!
Достает пистолет.
– Я тебя могу за невыполнение приказа!..
Бултых! Пропасть метра три до воды. А надо еще ползти под проволокой и врываться на второй этаж здания. В новой шинели… Полз и плакал. Обидно… Панчишин так разочаровался в армии.
Он и не знал, что до присяги нет права применять репрессии. Потом командир подошел с неофициальным выражением лица.
– Новое обмундирование! Милый мой! Мы отдаем жизни, а ты – «обмундирование»…
После принятия присяги солдат уже совсем не принадлежал себе, а только Родине.
– Смирно! Для приема присяги шагом марш! …Распишись! Бегом марш!
В Козельске отец провожал его на фронт.
В армии Панчишин выделялся первобытной чистотой души. Не матерился, не курил, табак и спирт отдавал другим. Поэтому вокруг него воссиял дружеский ореол.
– Славку не троньте!
Один фитиль повел себя страшно оскорбительно.
– Эй, хохленок! Ну-ка сбегай, помой котелок!
Взбешенный «хохленок» запустил ложкой и разрезал длинному обе губы. Капая на снег кровью, тот грозил убийством, но за пацана сразу заступились. И никто больше не обзывал. Через полгода он уже чисто говорил по-русски «с уральским акцентом».
В МИНОМЕТНОЙ РОТЕ
Дальше пути их с Тарасом разошлись. Воевали они далеко друг от друга. После войны Тарас вернулся в Звенячку, где вскоре скончался от ран…
Панчишина отправили на 1-й Белорусский фронт. Бойцов напутствовали:
– Вы едете завершать операцию по изгнанию немецко-фашистских захватчиков с нашей родной земли и освобождению братского белорусского народа от вражеского ига…
Почти пять суток ехали в вагонах-телятниках, передвигаясь только ночью.
Днем отстаивались в поле, на полустанках, в лесных массивах, замаскировавшись ветками. Проезжали десятки деревень и городов с одними печными трубами под луной и звездами, ужасаясь масштабу разрушений и клокоча ненавистью, жаждой мщения озверелому врагу.
Высадились ночью где-то в районе Могилева. Пополнение строем повели вглубь леса. Разместили в готовые окопы и обещали скорый ужин. Не евшие три дня бойцы забылись в мыслях о еде. Но ожидание прервал сильный фашистский огонь. Ржание лошадей и крики людей разламывали душу. Лошади ржали страшно, как сотня плачущих детей. Прижимаясь к трясущейся земле в бушующем пекле, Ярослав не чувствовал никакого спасения. Когда все кончилось, в живых и здоровых осталась лишь половина новобранцев, и он среди них. Те, кому повезло, побежали за кониной, вырезали мясо. Ухитрились развести костер без дыма и устроили пир.
Панчишин служил в стрелковой дивизии, пулеметчиком станкового пулемета. В начале февраля 1944 года полк вышел на марш и протопал пятьсот километров пешком. Вещмешок, сухари, сахар… Сухой паек на три дня.
Командир роты взял Панчишина ординарцем, то есть как честному человеку доверил ему свой вещмешок. Весивший 49 кг Ярослав нес его плюсом к своему снаряжению и, значит, нес на себе все 48… Правда, старший лейтенант отрезал ему кусок сала.
– Выносливый боец! – сказал он.
Затем Ярослав командовал минометным расчетом (82мм). Ориентировку подает командир отделения. Примерно пять ориентиров.
– Ориентир номер один! Буссоль поднять!
Вся батарея вскакивает. Если противник замолчал на час-полтора, значит попали.
Когда Панчишин пришел на фронт, в нем жило убеждение, что солдат не имеет права струсить. И был случай. Заряжающий, торопясь, опустил мину в ствол взрывателем вниз. За доли секунды весь расчет отпрыгнул в окоп, а он, Ярослав, остался. Снаряд не взорвался. Один случай из миллиона!
– Героический пацан! – разнеслось по всей части.
Его признали за отчаянного смельчака и начали почтительно относиться те, кто постарше. Многие хотели увидеть его и поздравить.
Наверное, магические силы вроде ангелов-хранителей берегли этого бойца.
– Слава, сбегай за вещмешком, там соль есть…
Только отбежал, как всех, кто сидел у костра, на котором варились консервы, накрыло снарядом.
Утром идешь, смеешься, шутишь с кем-то, а через час его нет… Над тобой постоянно: у-у-у-у-у-у! К этому привыкаешь.
У Ярослава выработалось прямо-таки сверхъестественное чутье на обстрелы. Казалось бы, это противоречит законам физики, но он слышал звук еще до того, как пролетел снаряд (а снаряд летит быстрее звука), и мог определить, где будет взрыв.
Он вел офицерскую команду с подполковником во главе на КП батальона. Перебредали горную речушку по щиколотку глубиной. Чистая вода, камушки… Тонкий пронзительный звук.
– Ложись!
Офицеры недоуменно посмотрели на него. Но через секунду бухнуло. Бил немецкий миномет, прозванный нашими солдатами «Ванюшей». Короткий ствол, стабилизатор – цилиндр длиной с метр. Набитая толом болванка, как репа. Когда труба ударялась об землю, убойная сила осколков достигала до 60 метров. Удар шел понизу.
Панчишину помнится отеческое отношение старших к младшим.
– Сынок, не лезь… Будь аккуратнее…
И беспощадное отношение к малейшей эгоистической слабости в человеческом существе. Он видел, как солдат пошел за хлебом. Обычно за посланным идут двое «хвостов». Хлеб был с довесками. Посланный довесок проглотил. Эти двое доложили. Солдата расстреляли перед строем…
Ярослав Панчишин:
– Такова доля солдата. Шинель, кирзуха с портянками. Мороз, сутки на улице. Промерзнешь так, что портянки не отдерешь. Не будешь знать, что такое тепло. Если паек до тебя доберется, то хорошо. И каждые полчаса бомбят. Трое суток, бывает, не привезут еду. Ползешь к убитой снарядом лошади, отрежешь конины, сколько можешь. Прикладываешь кусок к горячему от стрельбы стволу миномета и хоть чуть-чуть поджаришь.
Съедали пищевой концентрат, а на бумаге от пакетов писали письма. В них всегда ютилась хотя бы крапинка действительности, которую не могла вычеркнуть цензура. Иногда, правда, кроме привета ничего не оставалось, все замазывалось черной мастикой.
Два события стали знаменательными для Ярослава Панчишина в Западной Белоруссии. После атаки, когда он бежал от воронки к воронке, но ни разу не залегал, к его гимнастерке на груди прикрепили гвардейский знак.
Второе: прямо в окопе состоялся прием в комсомол. Пригибаясь под свистом пуль, в расположение роты занырнул майор с планшетом, на котором и было написано заявление, определившее судьбу будущего энергичного комсомольского работника. Тут же, в окопе, сделали фотоснимок для комсомольского билета.
КАТУКОВЦЫ
С началом наступления в Польше Панчишина ранило осколком в голень. Ковыляя пешком до госпиталя, который находился на станции Мазовейка, он познакомился с попутчиком – тунгусом Петровым. В свои двадцать лет тот не сохранил во рту ни одного зуба. Маленький, разбитной, рожица селедкой, ноги кривые.
Отлежав в госпитале, они оба получили направления в запасной полк.
На станции подали поезд с вагонами-телятниками.
– Давай захватывать вагон! – рванул к поезду бывалый Петров.
Встали у дверей. Налетает с полсотни поляков, которые торопятся уехать подальше от места боевых действий.
– Сало е? Бимбара (самогон) е? – воинственно зарычал Петров.
– Е!
– С каждого по полкило сала и по ноль-пять бимбары!
– Да нас с тобой расстреляют! Как мародеров! – испугался Ярослав.
– Не бойся!
Из запасного полка пополнение разбирали «купцы» на плацу.
– Танкисты есть? Выходи! Саперы?..
Подполковник с каждым коротко беседовал. Спрашивал, где и как проходили подготовку. Ярослав заявил, что в 1-й танковой армии.
– Не понял, поясни.
– В 1943-м ваша армия призвала меня служить. Нас обучали в прифронтовой полосе…
– А откуда ты?
– С Черновицкой области.
Подполковник засмеялся.
– Вот так встреча! Ты черновицкий?
– Так точно!
– А сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– А ты знаешь, что наша армия носит почетное имя – Черновицкая? И не думай, что в армии можно небритым ходить!
– Нет, не знал, товарищ подполковник…
Он ощупал рукой мягкую поросль на подбородке. Брились заточенной жестью от консервных банок.
– Минометы изучал?
– Да.
– Временно пойдешь в батальон минометов, а когда останешься на переоформление, переведем в танковый.
Отобрали 11 человек. Ярославу хотелось затащить с собой закадычного приятеля Петрова, который идти в катуковскую армию не соглашался ни в какую.
– Я же не танкист!
– Пошли, пошли!
Двинулись в путь по лесам плохо протоптанными тропами. Тот, кто вел, не обратил внимания на лишнего человека. Но на привале удивился.
– А ты откуда взялся?
| Далее