Владислав Емельяненко
* * *
Надеваешь однажды
Утром пальто
И мелочью забытой
Чувства
Звенят
* * *
Память скисла
Даже комната морщится
Бабушка
Смешная
Сидит за столом
В руке стакан
На лице
Усы
Молочные
* * *
А смерть все поет
Мол
Молчи
Молчи
Мол чего пересказываешь
Мой шепот в ночи
Листку
За столом
С ним не место тебе
Ты прислушайся
Чайник уже зашумел
И припрятаны пряники
С имбирем
Нерожденный твой братик
Их нам
Приберег
Ты же знаешь
Ты знаешь
Что он
В ночи
Смотрит из зеркала
И молчит
Ты же помнишь
Ты помнишь
Как в шесть утра
Я
Убаюкивала
Тебя
При рождении
Мол
Молчи
Молчи
Голосов здесь и так хватает в ночи
Но
Немоту пространства разрезал плач
Будто бы не ребенок
Мир
Закричал
* * *
Подходит поэт к реке,
И странная просьба
С ним:
– Мол,
Река,
Нареки,
На речном наречии
Нареки.
Только молчит река,
Что-то шумит.
А ей
Просьба
В ответ:
– Мол,
Не молчи, река
(Бьется о берег речь).
Изреки
На речном наречии,
Ну хоть что-нибудь
Изреки.
Только молчит река.
Плещется окунь в ней.
Плюнул поэт,
А с ним
Плюнула просьба
Вслед.
Только молчит река.
Бормочут в бреду
Ветра:
– Дурак ты, поэт,
Дурак.
Не река это вовсе, а
Земля,
Захлебнувшаяся
Водой.
Дмитрий Ячменев
* * *
Внеси хоть капельку добра
В тот мир, что миром не назвать,
Где завтра хуже, чем вчера,
Где в правде принуждают лгать,
Где неба черного режим
Нам заслоняет солнца свет,
Где не живем мы, а бежим
За жизнью той, которой нет,
За чистым воздухом и сном,
В котором тишь и благодать,
За счастьем, ждущим за углом,
За ролью, что нам не сыграть.
* * *
Всю жизнь мою вмещает чемодан,
Он полон тем, что было, пуст – что будет.
И все мое богатство – чудный хлам,
Палитра чувств, эмоций и иллюзий.
Для сотни жизни хватит и одной,
Коль чемодан твой бережно наполнен.
Играй, артист! В партере слезы, вой.
И горький чай в уютной грим-уборной.
Марина Худякова
* * *
Читать забытые стихи
Как бередить могилы,
И строки, скрыты и тихи,
Вновь проникают в жилы.
И как фантомы люди те,
Что были на страницах,
И в этой странной темноте
Их воскресают лица.
* * *
Дикий запах тайги,
Мед цветочных полей,
До еловой руки
Я тянусь все сильней.
Ветер в легкие влил
Сладость хвои и грез,
И свободу дарил
Мне ручей горных слез.
Татьяна Панарина
* * *
Ребенок, убежавший от снарядов,
Живущий в полосе прифронтовой,
Не зная, оказался в центре ада.
И некому скомандовать: «Домой!»
Глядит, по обе стороны стреляют.
Сидит себе тихонечко в траве,
Рукой от страха уши закрывает
И хочет убежать к своей семье.
Они его давно, наверно, ищут.
Им выстрелы сегодня не страшны.
Иначе уже завтра СМИ напишут:
«Ребенок, не вернувшийся с войны».
Молчат поэты
Молчат поэты. Нечего сказать?
Отнюдь не потому молчат поэты,
Потупив взгляд и отведя глаза
Как-будто от всего земного света.
И если в горле ком, а в сердце вой,
То, маскируясь под любым предлогом,
Молчат они наедине с собой,
Ведь высказать им надо слишком много...
* * *
Когда ты брел с потухшими глазами
По улицам ночным, считая звезды,
Ты все же верил, что любить не поздно
И жить не поздно. Но, вдыхая воздух,
Надежду вместе с листьями ногами
Безжалостно пинал ты от досады,
Что в этом мире никому не нужен,
Что редкие снежинки в небе кружат
И падают в чернеющие лужи,
Разлитые по краю эстакады.
Как зверь душа рычала и кричала,
Не отыскав привычного уюта
В озябшем теле. Но одним маршрутом
С тобой незримо я прошлась как будто
И, как малютку, на руках качала.
Елена Андронова
Все пройдет
Бывает, что рикошета ноль, а ты
выложилась на пятерку.
Так больно о стену режешься, будто целуешь
терку,
Так обжигаешься, будто тоннами глыбы
греешь.
Остается надеяться, что все пройдет.
Ты надеешься, но не веришь.
Пропускаешь немного дней.
Совершает обход Земля,
Наступает весна, градус уже чуть выше ноля.
Его сердце снова бурлит Катунью, разбивая
все льды Алтая.
Он в объятьях твоих воскрес.
Ты улыбаешься, расцветая.
Эмоция
Малое можется, многого хочется.
Тянутся годы, не успеваю опомниться.
Глохну от тишины,
Дохну от одиночества,
Пухну от голода по эмоциям.
Нужно больше людей, больше ярости и любви,
Утопиться в политональности и дисгармонии.
Я наконец познаю себя и мир,
Мир наконец узнает, о чем мне больно.
Оваций требует смелое творчество,
А робкому сердцу от страха бы уколоться.
Я
Глохну от тишины,
Дохну от одиночества.
Доктор, скажите, как называется эта эмоция?
* * *
Надеваешь однажды
Утром пальто
И мелочью забытой
Чувства
Звенят
* * *
Память скисла
Даже комната морщится
Бабушка
Смешная
Сидит за столом
В руке стакан
На лице
Усы
Молочные
* * *
А смерть все поет
Мол
Молчи
Молчи
Мол чего пересказываешь
Мой шепот в ночи
Листку
За столом
С ним не место тебе
Ты прислушайся
Чайник уже зашумел
И припрятаны пряники
С имбирем
Нерожденный твой братик
Их нам
Приберег
Ты же знаешь
Ты знаешь
Что он
В ночи
Смотрит из зеркала
И молчит
Ты же помнишь
Ты помнишь
Как в шесть утра
Я
Убаюкивала
Тебя
При рождении
Мол
Молчи
Молчи
Голосов здесь и так хватает в ночи
Но
Немоту пространства разрезал плач
Будто бы не ребенок
Мир
Закричал
* * *
Подходит поэт к реке,
И странная просьба
С ним:
– Мол,
Река,
Нареки,
На речном наречии
Нареки.
Только молчит река,
Что-то шумит.
А ей
Просьба
В ответ:
– Мол,
Не молчи, река
(Бьется о берег речь).
Изреки
На речном наречии,
Ну хоть что-нибудь
Изреки.
Только молчит река.
Плещется окунь в ней.
Плюнул поэт,
А с ним
Плюнула просьба
Вслед.
Только молчит река.
Бормочут в бреду
Ветра:
– Дурак ты, поэт,
Дурак.
Не река это вовсе, а
Земля,
Захлебнувшаяся
Водой.
г. Кемерово
Дмитрий Ячменев
* * *
Внеси хоть капельку добра
В тот мир, что миром не назвать,
Где завтра хуже, чем вчера,
Где в правде принуждают лгать,
Где неба черного режим
Нам заслоняет солнца свет,
Где не живем мы, а бежим
За жизнью той, которой нет,
За чистым воздухом и сном,
В котором тишь и благодать,
За счастьем, ждущим за углом,
За ролью, что нам не сыграть.
* * *
Всю жизнь мою вмещает чемодан,
Он полон тем, что было, пуст – что будет.
И все мое богатство – чудный хлам,
Палитра чувств, эмоций и иллюзий.
Для сотни жизни хватит и одной,
Коль чемодан твой бережно наполнен.
Играй, артист! В партере слезы, вой.
И горький чай в уютной грим-уборной.
г. Прокопьевск
Марина Худякова
* * *
Читать забытые стихи
Как бередить могилы,
И строки, скрыты и тихи,
Вновь проникают в жилы.
И как фантомы люди те,
Что были на страницах,
И в этой странной темноте
Их воскресают лица.
* * *
Дикий запах тайги,
Мед цветочных полей,
До еловой руки
Я тянусь все сильней.
Ветер в легкие влил
Сладость хвои и грез,
И свободу дарил
Мне ручей горных слез.
г. Ленинск-Кузнецкий
Татьяна Панарина
* * *
Ребенок, убежавший от снарядов,
Живущий в полосе прифронтовой,
Не зная, оказался в центре ада.
И некому скомандовать: «Домой!»
Глядит, по обе стороны стреляют.
Сидит себе тихонечко в траве,
Рукой от страха уши закрывает
И хочет убежать к своей семье.
Они его давно, наверно, ищут.
Им выстрелы сегодня не страшны.
Иначе уже завтра СМИ напишут:
«Ребенок, не вернувшийся с войны».
Молчат поэты
Молчат поэты. Нечего сказать?
Отнюдь не потому молчат поэты,
Потупив взгляд и отведя глаза
Как-будто от всего земного света.
И если в горле ком, а в сердце вой,
То, маскируясь под любым предлогом,
Молчат они наедине с собой,
Ведь высказать им надо слишком много...
* * *
Когда ты брел с потухшими глазами
По улицам ночным, считая звезды,
Ты все же верил, что любить не поздно
И жить не поздно. Но, вдыхая воздух,
Надежду вместе с листьями ногами
Безжалостно пинал ты от досады,
Что в этом мире никому не нужен,
Что редкие снежинки в небе кружат
И падают в чернеющие лужи,
Разлитые по краю эстакады.
Как зверь душа рычала и кричала,
Не отыскав привычного уюта
В озябшем теле. Но одним маршрутом
С тобой незримо я прошлась как будто
И, как малютку, на руках качала.
г. Тайга
Елена Андронова
Все пройдет
Бывает, что рикошета ноль, а ты
выложилась на пятерку.
Так больно о стену режешься, будто целуешь
терку,
Так обжигаешься, будто тоннами глыбы
греешь.
Остается надеяться, что все пройдет.
Ты надеешься, но не веришь.
Пропускаешь немного дней.
Совершает обход Земля,
Наступает весна, градус уже чуть выше ноля.
Его сердце снова бурлит Катунью, разбивая
все льды Алтая.
Он в объятьях твоих воскрес.
Ты улыбаешься, расцветая.
Эмоция
Малое можется, многого хочется.
Тянутся годы, не успеваю опомниться.
Глохну от тишины,
Дохну от одиночества,
Пухну от голода по эмоциям.
Нужно больше людей, больше ярости и любви,
Утопиться в политональности и дисгармонии.
Я наконец познаю себя и мир,
Мир наконец узнает, о чем мне больно.
Оваций требует смелое творчество,
А робкому сердцу от страха бы уколоться.
Я
Глохну от тишины,
Дохну от одиночества.
Доктор, скажите, как называется эта эмоция?
г. Березовский
Марина Сычева
Тигрицы
– Мам, ну есть же водопровод! – крикнула Алина в глубину дома и перевела взгляд на экран. – Она опять с речушки воды натаскала. Смотри, два полных ведра. – Развернула телефон так, чтобы стоящие в сенях ведра было видно. – Ты бы поговорил с ней...
– Привычка, старикам сложно перестроиться. Позже мама оценит. – Экранный Дима поправил оранжевую каску и улыбнулся; глаза под тяжелыми веками превратились в две треугольные щелочки. – Как ты? Справляешься?
Алина опустилась на ступеньку (интернет стабильно работал только на крыльце, в доме связь прерывалась) и вздохнула. Грузить мужа-вахтовика жалобами не хотелось.
– Приходится... Слушай, тут поговаривают, золотодобычу откроют. И набирать персонал будут из местных...
– Папа! – зазвенело в недрах дома.
Зашлепали босые ноги по половицам, на Алину накатило детское, обнимательное.
Ева повисла на спине Алины, ткнула в улыбающееся лицо экранного папы альбомом:
– Смотри! Я нарисовала!
Дима сделал испуганное лицо, закрыл глаза ладонями:
– Боюсь-боюсь! Какой страшный тигр!
– Пап, тигра не страшная! (Алинино замечание: «Ева, не коверкай слова!» – потонуло в смехе.) Тигра красивая!
– А ты самая смелая, раз не испугалась его рисовать! – Дима обернулся, отвлекшись на кого-то по ту сторону экрана. – Все, мне пора. Пока, любимые мои! Маму целуйте.
– И тигру! – выпалила Ева.
Экранный Дима исчез, Алина обняла дочь и вздохнула снова. Хорошо бы, открыли рудник. А то какая семья: Ева отца только в телефоне и видит.
– Алиночка, ты не ругайся.
В сени вышла свекровь. Низенькая старуха, сухая и плосколицая. Алина глянула на цветастый заношенный халат свекрови. Новый, хлопковый, так и лежал на полке, даже бирочка на месте.
– В речушке-то вода живая. А эта ваша трубная как знать откуда.
Вычистить кухню – первая работа в доме. Почистить газовую плиту. Оттереть стол: наливая чай, мама неизменно проливала заварку. И никогда не вытирала. То ли не видела бурых разводов, то ли не хотела видеть.
Зато за привычной работой не нужно думать. Точнее, можно думать о чем угодно. Сегодня мысли были тревожные.
Еве четыре. Еще год-два, и нужно переезжать в город. Алина бы и сейчас переехала, да не по средствам им. И мама с обжитого места сниматься не хочет. Упрямится. Дима ее одну не оставит.
Нет, здесь тоже жить можно. Хозяйства Алина не боится, даже любит порой. Но, сама когда-то уехавшая из деревни, она помнит, как трудно было эту деревню из себя вытравить. Как посмеивались в университете над ее говором городские, как тяжело было после универа зацепиться, остаться, а не вернуться в глушь. И что толку? В итоге она здесь: деревня другая – суть та же. Поехала за мужем, которого рядом раз в три-четыре месяца увидишь.
– Конечно, милая. Дело благое. Ты мне только пальчиком ткни – где, я и подпишу...
Услышав это, Алина встрепенулась, наскоро сполоснула руки и вышла во двор.
– Здравствуй, Тома, – поздоровалась и уперла кулаки в боки.
Высокая, в старомодном костюме, Тома держала планшет с бумагами. Мама щурилась, смотрела в листы, но ручка в ее морщинистых пальцах уже нырнула в колпачок, значит, подписать успела.
– Что у вас тут за благие дела?
– Алина, и ты подпишись. Слышала же: старый рудник хотят запускать, прииски. Только о золоте и думают! Это же скажется... на тайге, на экологии. У нас тут краснокнижные тигры, – веско сказала Тома и протянула Алине планшет.
– Нельзя тигров прогонять, тигры – душа леса. Они тут раньше нас живут, человека не трогают, знают, что за человека поплатятся. – Свекровь закивала, глядя на протянутые бумаги.
– Нет, вы с ума сошли все со своими тиграми – заботитесь о них больше, чем о людях! Дикие кошки и подвинуться могут. Уйдут глубже в лес, не страшно. А мы? Мама, а Дима? Прииск, рудник – что там будет? – это рабочие места, развитие региона. Может, школу отремонтируют, наконец люди бежать из поселка перестанут. И Дима здесь устроился бы, не пропадал на своих вахтах. А вы...
Тома хмурится, словно не понимает. Мама смотрит странно – грустно и жалостно. Но Алине уже плевать, она отправляется яростно отскребать кухню.
На стене два ряда детских рисунков: домики, палка-палка-огуречные семьи, портреты не то мам, не то принцесс, динозавр и фиолетовая птица в желтом небе. Евину работу Алина находит легко. Черно-оранжевая кошка с огромными зелеными глазами.
– Алин, сейчас твоя прибежит. О, ты рисунки смотришь! – Катерина, совсем еще молодая воспитательница, всегда светилась улыбкой. Наверное, потому они почти сразу перешли на «ты», хоть и не дружили. – Ева у тебя молодец: и нарисовала, и целую историю рассказала про охотника и тигриную принцессу. Похоже, сказка местная. Читаешь ей много?
Алина поморщилась. Увлечение дочери тиграми превращалось в манию.
– Это не я, это бабушка.
– Ну конечно, она же у вас коренная. Кстати, не ходите на речушку: там следы видели. Всех предупреждаю.
– У нас же водопровод. – Алина пожала плечами, еще раз посмотрела на семьи палка-палка-огуречиков и спросила: – Твой же тоже вахтовик, да?
Алина перебрала светлые волосики дочери и подтолкнула ее к комнате:
– Иди, включай мультики!
После разговора с Катериной было смутно: Алина пыталась подсчитать, сколько их таких, вахтовых жен, в поселке. Сбивалась. Побыть бы одной. На кухне возилась свекровь. Алина заглянула, скривила губы: полная кастрюля начищенной картошки, только червоточинки мама не вырезает. Теперь все заново перебирать.
– Мам, вы бы поменьше Еве голову забивали сказками. К чему это? Пользы ноль.
Свекровь молчала, блестела влажными глазами.
– Идите отдыхать, я сама доделаю тут. И на речушку не ходите больше!
Острый кончик ножа с треском входил в картофельную плоть. Алина вырезала червоточинки, а казалось – свои проблемы. Выплескивала раздражение. Мать как дитя малое – сказки рассказывает. И хозяйство-то у нее не убогое, справляется, да все какими-то странными методами. А Алина следи да переделывай.
Плюхнув последний ломтик в воду, Алина громыхнула кастрюлю на плиту, чиркнула спичкой и повернула вентиль. Голубой ореол лизнул дно кастрюли.
Ладно, сегодня она переборщила все же. Маму расстроила. Но раздражение пока не пускало искать примирения. Зато тревожила идея.
Алина заглянула в зал и чуть не выругалась. Опять тигр. Словно мир сговорился против нее! Замерла, глядя в недовольную, злую морду на экране.
– Закон джунглей гласит, – мурчит с ленцой и самодовольством черная кошка.
– Каждый сам за себя – вот закон джунглей! – перебивает тигриный прихвостень.
Ева смотрит как завороженная, тянет руку к экрану. Алина улыбается: смотри, моя хорошая, тут тигр правильный. Такой, какой должен быть.
Прав Табаки: каждый сам за себя. Так почему бы не попробовать переиграть всех тигров и их защитников разом?
– Помнишь, я тебе про золотодобычу говорила?
Завязавшаяся инициатива жжется, успехом хочется делиться, и потому Алина набирает Диму в неурочный час. Присаживается на ступеньку и тут же вскакивает, ей не сидится.
– Я прошлась по вахтовым женам, поговорила. Будем писать обращение, такой ведь шанс для поселка! А наши, представляешь? Тома всех стариков обошла: защитим тигров! Тигров, понимаешь?
– Подожди, Алин, подожди. – Дима чешет нахмуренную бровь. – Ведь рудник навредит экологии. У нас же охотхозяйство под боком, люди едут со всего света на дикую природу смотреть, фотографий тигров, оленей, медведей сколько. Это же... такая огромная часть региона! Жизни!
– И ты туда же! Да для людей надо делать, для людей! Охотхозяйство? Ничего мы с него не видим. Там ведь штат – несколько человек. Работы нет в поселке. Сам знаешь!
Экранный Дима молчит, смотрит жалостно так – в его лице проступают черты матери. Алина смаргивает, говорить трудно.
– Я просто хочу, чтобы муж был рядом. Чтобы Ева росла с отцом. Рядом. Понимаешь?
И нажимает отбой.
Котенок. Тянется к воде. На лапах стоит твердо, но движения еще неловкие.
Не учуяла сразу. Теперь – любопытно.
Заросли густые, скрывают хорошо.
Пахнет нелеснó. Избыточным буйнотравьем, дымом, как все недозвери, и – мягким, нежным.
Крадусь.
– Мам. – Алина старательно прячет покрасневшие глаза. – Где Ева? Во дворе не видать...
Свекровь аккуратно втыкает иголку в ткань. Вышивка едва начата, светло-оранжевый краешек, но Алине кажется, что сюжет будет тот же – тигры.
– Она на речушку пошла играть.
– Ева!
Не рык. Не рев. Жалкое. Добычное.
На берег с той стороны потока выскакивает недозверица. Самка. И котенок у воды – ее.
Спина наливается силой. Мне ленно. Мне сыто. Но нелепый котенок так близко...
Недозверица видит котенка, спешит к нему неловко, оступается – напрягаю лапы. Она замечает.
Не бежит. Не бросается к котенку. Смотрит. Тúгрится.
И я смотрю.
Нелепая недозверица. Ни сильных лап. Ни когтей. Ни клыков. И все же – тигрится.
Чую в ее запахе, в ее взгляде:
– Мы с тобой...
Янтарные глаза, снизу подведенные черным. В лопатках играют мышцы. Подрагивает хвост.
Тигрица.
У воды – тигрице хватит и прыжка – Ева. Притихла. Только не кричи, родная. Не дергайся.
Алина находит янтарные глаза.
Уходи... Ты же тоже, наверное, мать... Или будешь.
Уходи. Не смей даже. Брошусь. Ногтями, зубами, чем угодно.
А с губ срывается неожиданное, едва слышное:
– Мы с тобой... одной крови.
Тигрица моргает. Напряжение в ее спине ослабевает. Она делает шаг назад. В зарослях мелькает полосатый бок. И, выгнувшись в дугу, тигрица прыгает в чащу.
Алина смотрит в лес. Ждет. Секунду, две, может, три – ушла, она ушла! – и кидается к дочери:
– Ева?
Руки, ноги, плечи – цела. Алина целует дочь в макушку, прижимает к себе, страшно отпустить. Жива.
– Мама! Я тигру видела там. А ты?
Алина всхлипывает.
– Мама, ты плачешь? Это потому, что тигра красивая?
– Конечно, родная. Тигра очень красивая.
г. Кемерово
Тигрицы
– Мам, ну есть же водопровод! – крикнула Алина в глубину дома и перевела взгляд на экран. – Она опять с речушки воды натаскала. Смотри, два полных ведра. – Развернула телефон так, чтобы стоящие в сенях ведра было видно. – Ты бы поговорил с ней...
– Привычка, старикам сложно перестроиться. Позже мама оценит. – Экранный Дима поправил оранжевую каску и улыбнулся; глаза под тяжелыми веками превратились в две треугольные щелочки. – Как ты? Справляешься?
Алина опустилась на ступеньку (интернет стабильно работал только на крыльце, в доме связь прерывалась) и вздохнула. Грузить мужа-вахтовика жалобами не хотелось.
– Приходится... Слушай, тут поговаривают, золотодобычу откроют. И набирать персонал будут из местных...
– Папа! – зазвенело в недрах дома.
Зашлепали босые ноги по половицам, на Алину накатило детское, обнимательное.
Ева повисла на спине Алины, ткнула в улыбающееся лицо экранного папы альбомом:
– Смотри! Я нарисовала!
Дима сделал испуганное лицо, закрыл глаза ладонями:
– Боюсь-боюсь! Какой страшный тигр!
– Пап, тигра не страшная! (Алинино замечание: «Ева, не коверкай слова!» – потонуло в смехе.) Тигра красивая!
– А ты самая смелая, раз не испугалась его рисовать! – Дима обернулся, отвлекшись на кого-то по ту сторону экрана. – Все, мне пора. Пока, любимые мои! Маму целуйте.
– И тигру! – выпалила Ева.
Экранный Дима исчез, Алина обняла дочь и вздохнула снова. Хорошо бы, открыли рудник. А то какая семья: Ева отца только в телефоне и видит.
– Алиночка, ты не ругайся.
В сени вышла свекровь. Низенькая старуха, сухая и плосколицая. Алина глянула на цветастый заношенный халат свекрови. Новый, хлопковый, так и лежал на полке, даже бирочка на месте.
– В речушке-то вода живая. А эта ваша трубная как знать откуда.
Вычистить кухню – первая работа в доме. Почистить газовую плиту. Оттереть стол: наливая чай, мама неизменно проливала заварку. И никогда не вытирала. То ли не видела бурых разводов, то ли не хотела видеть.
Зато за привычной работой не нужно думать. Точнее, можно думать о чем угодно. Сегодня мысли были тревожные.
Еве четыре. Еще год-два, и нужно переезжать в город. Алина бы и сейчас переехала, да не по средствам им. И мама с обжитого места сниматься не хочет. Упрямится. Дима ее одну не оставит.
Нет, здесь тоже жить можно. Хозяйства Алина не боится, даже любит порой. Но, сама когда-то уехавшая из деревни, она помнит, как трудно было эту деревню из себя вытравить. Как посмеивались в университете над ее говором городские, как тяжело было после универа зацепиться, остаться, а не вернуться в глушь. И что толку? В итоге она здесь: деревня другая – суть та же. Поехала за мужем, которого рядом раз в три-четыре месяца увидишь.
– Конечно, милая. Дело благое. Ты мне только пальчиком ткни – где, я и подпишу...
Услышав это, Алина встрепенулась, наскоро сполоснула руки и вышла во двор.
– Здравствуй, Тома, – поздоровалась и уперла кулаки в боки.
Высокая, в старомодном костюме, Тома держала планшет с бумагами. Мама щурилась, смотрела в листы, но ручка в ее морщинистых пальцах уже нырнула в колпачок, значит, подписать успела.
– Что у вас тут за благие дела?
– Алина, и ты подпишись. Слышала же: старый рудник хотят запускать, прииски. Только о золоте и думают! Это же скажется... на тайге, на экологии. У нас тут краснокнижные тигры, – веско сказала Тома и протянула Алине планшет.
– Нельзя тигров прогонять, тигры – душа леса. Они тут раньше нас живут, человека не трогают, знают, что за человека поплатятся. – Свекровь закивала, глядя на протянутые бумаги.
– Нет, вы с ума сошли все со своими тиграми – заботитесь о них больше, чем о людях! Дикие кошки и подвинуться могут. Уйдут глубже в лес, не страшно. А мы? Мама, а Дима? Прииск, рудник – что там будет? – это рабочие места, развитие региона. Может, школу отремонтируют, наконец люди бежать из поселка перестанут. И Дима здесь устроился бы, не пропадал на своих вахтах. А вы...
Тома хмурится, словно не понимает. Мама смотрит странно – грустно и жалостно. Но Алине уже плевать, она отправляется яростно отскребать кухню.
На стене два ряда детских рисунков: домики, палка-палка-огуречные семьи, портреты не то мам, не то принцесс, динозавр и фиолетовая птица в желтом небе. Евину работу Алина находит легко. Черно-оранжевая кошка с огромными зелеными глазами.
– Алин, сейчас твоя прибежит. О, ты рисунки смотришь! – Катерина, совсем еще молодая воспитательница, всегда светилась улыбкой. Наверное, потому они почти сразу перешли на «ты», хоть и не дружили. – Ева у тебя молодец: и нарисовала, и целую историю рассказала про охотника и тигриную принцессу. Похоже, сказка местная. Читаешь ей много?
Алина поморщилась. Увлечение дочери тиграми превращалось в манию.
– Это не я, это бабушка.
– Ну конечно, она же у вас коренная. Кстати, не ходите на речушку: там следы видели. Всех предупреждаю.
– У нас же водопровод. – Алина пожала плечами, еще раз посмотрела на семьи палка-палка-огуречиков и спросила: – Твой же тоже вахтовик, да?
Алина перебрала светлые волосики дочери и подтолкнула ее к комнате:
– Иди, включай мультики!
После разговора с Катериной было смутно: Алина пыталась подсчитать, сколько их таких, вахтовых жен, в поселке. Сбивалась. Побыть бы одной. На кухне возилась свекровь. Алина заглянула, скривила губы: полная кастрюля начищенной картошки, только червоточинки мама не вырезает. Теперь все заново перебирать.
– Мам, вы бы поменьше Еве голову забивали сказками. К чему это? Пользы ноль.
Свекровь молчала, блестела влажными глазами.
– Идите отдыхать, я сама доделаю тут. И на речушку не ходите больше!
Острый кончик ножа с треском входил в картофельную плоть. Алина вырезала червоточинки, а казалось – свои проблемы. Выплескивала раздражение. Мать как дитя малое – сказки рассказывает. И хозяйство-то у нее не убогое, справляется, да все какими-то странными методами. А Алина следи да переделывай.
Плюхнув последний ломтик в воду, Алина громыхнула кастрюлю на плиту, чиркнула спичкой и повернула вентиль. Голубой ореол лизнул дно кастрюли.
Ладно, сегодня она переборщила все же. Маму расстроила. Но раздражение пока не пускало искать примирения. Зато тревожила идея.
Алина заглянула в зал и чуть не выругалась. Опять тигр. Словно мир сговорился против нее! Замерла, глядя в недовольную, злую морду на экране.
– Закон джунглей гласит, – мурчит с ленцой и самодовольством черная кошка.
– Каждый сам за себя – вот закон джунглей! – перебивает тигриный прихвостень.
Ева смотрит как завороженная, тянет руку к экрану. Алина улыбается: смотри, моя хорошая, тут тигр правильный. Такой, какой должен быть.
Прав Табаки: каждый сам за себя. Так почему бы не попробовать переиграть всех тигров и их защитников разом?
– Помнишь, я тебе про золотодобычу говорила?
Завязавшаяся инициатива жжется, успехом хочется делиться, и потому Алина набирает Диму в неурочный час. Присаживается на ступеньку и тут же вскакивает, ей не сидится.
– Я прошлась по вахтовым женам, поговорила. Будем писать обращение, такой ведь шанс для поселка! А наши, представляешь? Тома всех стариков обошла: защитим тигров! Тигров, понимаешь?
– Подожди, Алин, подожди. – Дима чешет нахмуренную бровь. – Ведь рудник навредит экологии. У нас же охотхозяйство под боком, люди едут со всего света на дикую природу смотреть, фотографий тигров, оленей, медведей сколько. Это же... такая огромная часть региона! Жизни!
– И ты туда же! Да для людей надо делать, для людей! Охотхозяйство? Ничего мы с него не видим. Там ведь штат – несколько человек. Работы нет в поселке. Сам знаешь!
Экранный Дима молчит, смотрит жалостно так – в его лице проступают черты матери. Алина смаргивает, говорить трудно.
– Я просто хочу, чтобы муж был рядом. Чтобы Ева росла с отцом. Рядом. Понимаешь?
И нажимает отбой.
Котенок. Тянется к воде. На лапах стоит твердо, но движения еще неловкие.
Не учуяла сразу. Теперь – любопытно.
Заросли густые, скрывают хорошо.
Пахнет нелеснó. Избыточным буйнотравьем, дымом, как все недозвери, и – мягким, нежным.
Крадусь.
– Мам. – Алина старательно прячет покрасневшие глаза. – Где Ева? Во дворе не видать...
Свекровь аккуратно втыкает иголку в ткань. Вышивка едва начата, светло-оранжевый краешек, но Алине кажется, что сюжет будет тот же – тигры.
– Она на речушку пошла играть.
– Ева!
Не рык. Не рев. Жалкое. Добычное.
На берег с той стороны потока выскакивает недозверица. Самка. И котенок у воды – ее.
Спина наливается силой. Мне ленно. Мне сыто. Но нелепый котенок так близко...
Недозверица видит котенка, спешит к нему неловко, оступается – напрягаю лапы. Она замечает.
Не бежит. Не бросается к котенку. Смотрит. Тúгрится.
И я смотрю.
Нелепая недозверица. Ни сильных лап. Ни когтей. Ни клыков. И все же – тигрится.
Чую в ее запахе, в ее взгляде:
– Мы с тобой...
Янтарные глаза, снизу подведенные черным. В лопатках играют мышцы. Подрагивает хвост.
Тигрица.
У воды – тигрице хватит и прыжка – Ева. Притихла. Только не кричи, родная. Не дергайся.
Алина находит янтарные глаза.
Уходи... Ты же тоже, наверное, мать... Или будешь.
Уходи. Не смей даже. Брошусь. Ногтями, зубами, чем угодно.
А с губ срывается неожиданное, едва слышное:
– Мы с тобой... одной крови.
Тигрица моргает. Напряжение в ее спине ослабевает. Она делает шаг назад. В зарослях мелькает полосатый бок. И, выгнувшись в дугу, тигрица прыгает в чащу.
Алина смотрит в лес. Ждет. Секунду, две, может, три – ушла, она ушла! – и кидается к дочери:
– Ева?
Руки, ноги, плечи – цела. Алина целует дочь в макушку, прижимает к себе, страшно отпустить. Жива.
– Мама! Я тигру видела там. А ты?
Алина всхлипывает.
– Мама, ты плачешь? Это потому, что тигра красивая?
– Конечно, родная. Тигра очень красивая.
г. Кемерово
