Авторы: Екатерина Кучина, Эдуард Горянец, Олег Курочкин, Зоя Соснина, Сергей Чернопятов
Коллекция
На носочках, еле слышно, чтобы время не спугнуть,
возвращаюсь снова в детство, на немного, на чуть-чуть...
Мы жили в двухэтажном бревенчатом доме на втором этаже в коммунальной квартире: общая кухня со столами, шкафами, керосинками, и длинный коридор с множеством дверей. За одной из них — наша крохотная комнатка с окном во двор. На подоконнике розовая герань в маленьком белом чугунке. Кровать родителей, стол, вешалка на стене (под ней прибиты газеты, чтобы вещи не пачкались об извёстку), и четыре чемодана, один на другом горкой на полу.
У меня своя кроватка с настоящей сеткой ромбиками, красивыми спин ками с набалдашниками. Собственный коричневый горшок и тележка-каталка с удобным сидением, выпиленными стенками и деревянными кружочками-колёсиками. Её смастерил отец. Мои игрушки: сшитые из тряпок куклы и целлулоидный жёлто-зелёный попугай-погремушка, аккуратно уложены в коробку.
Шёл 1948 год. Мы часто оставались с мамой одни дома. Отец, машинист паровоза, почти всегда в поездках или на «промывке» в депо. Много лет я боялась этого слова «промывка», а мама его любила, потому что в это время не надо было волноваться за мужа, он на не опасной работе, и при ходил вечером домой. Поездки же его — по два-три дня. И мама тяжело вздыхала в ожидании. Отец возвращался чумазый, сверкая белыми зубами. От него пахло паровозом, мазутом и большой важной жизнью. Наступал отсыпной день, и мне велено было тогда ходить мышью и не капризни чать. Иногда мама выдворяла меня в длинный коридор, и это было страш но интересно!
У входной двери жила Эсмиральда Корниловна - седая нелюдимая ста руха. Она была выслана из Москвы, и все об этом говорили шёпотом. У дверей её комнаты сидел на цепочке настоящий петух по имени Антип. Он громко кококал и крутил головой: иссиня-чёрные и оранжевые перья бле стели и переливались, а цепь звенела, ударяясь о пол.
Он не пропускал никого, кто шёл мимо, клевался больно, до крови, но жаловаться на Антипа не решались. Я подходила к нему на предельное расстояние, и мы подолгу, замерев, наблюдали друг за другом. Он меня рассматривал неподвижным глазом, я его жутко боялась, но каждый раз расстояние между нами уменьшалось. Контакт, наконец, состоялся, и не в мою пользу! Рана под коленкой долго не заживала, и ямка осталась до сих пор.
Однажды Эсмиральда Корниловна взяла меня за руку и завела к себе. Усадив на скользкий дерматиновый диван, начала угощать морковным ча ем и булочками с корицей. Страх перед старухой так меня сковал, что не могла жевать, а только глотала куски и кашляла. «Экая ты несуразная да неловкая», - журила она меня, постукивая по спине. А, поняв, отчего это со
мной происходит, решила отвлечь и повела в глубину комнаты показать коллекцию.
Так в три года я узнала, что коллекция — вещь не столь важная для кого-то, но очень дорогая тому, кто её собирает. Она может состоять из чего угодно, главное, чтобы этому было посвящено всё свободное время и от дана душа. Тогда она становится необходимой человеку в жизни, как воз дух!
На круглом трёхъярусном вращающемся столике разместились пузырь ки из-под духов и одеколона. Их было так много, что я перестала дышать. Стеклянные шары, продолговатые вроде груши, в форме башенок и пира мидок, в виде виноградных гроздьев, большие и крохотные, сияющие, как радуга. Их просто невозможно было сосчитать. Они были так восхити тельны! Она открывала, отвинчивала, вынимала всевозможные пробки, и мы нюхали, нюхали... Пустые флаконы благоухали!
Если бы я тогда умела читать, то постаралась бы запомнить затейливые названия. Но я была ещё мала, а Эсмиральда Корниловна больше ни разу не пригласила к себе. Наверное, боялась, что я перетрогаю все флаконы руками и тем самым нарушу ценность коллекции. Говорили, Эсмиральда Корниловна Авербах, отправляясь к сыну, везла с собой из Москвы два чемодана пузырьков, и когда подъезжала к Красноярску, один из них укра ли вагонные воры. А сын её уже умер в лагере для репрессированных, и она так и осталась в Сибири.
Даже теперь, прожив большую часть жизни, почувствовав запах доро гих духов, вспоминаю Эсмиральду Корниловну, пахнувшие духами паль цы, узорчатую шаль с кистями на плечах и булочки с корицей.
Кем она была в той московской жизни, никто не знал. А спросить так и не решились. Не узнала и я. Нет уже много лет ни того бревенчатого дома, ни петуха Антипа, а из памяти не уходит эта загадочная старуха и её уди вительная коллекция.
Эдуард Горянец
***
Когда над мирным Ленинградом
Кружилась черная беда,
С отцом и матерью, и братом
Я распрощался навсегда.
В Дзержинском праведном приюте
Таился я от глаз войны.
Жил сиротиночкой-малюткой
На попечении страны.
Вокруг бомбежка, холод, голод,
Был воздух смертью напоен.
Разрушен был родной мой город
И окружен со всех сторон.
Одна лишь Ладога внимала
Людскому горю гладью вод.
Мою судьбиночку спасала
И судьбы всех детей-сирот.
***
От скверны, зависти и лжи
Я убегу, как от погони.
Туда, где пруд и камыши,
Где ива гибкая в наклоне.
В той притягательной стране
Благочестивый мир и щедрый.
Свою красу подарят мне
И сосны гордые, и кедры.
Пусть буду жить среди зверей,
Мечтать о солнце на восходе
И до конца последних дней
Молиться небу и природе.
Олег Курочкин
***
В лесу осеннем стынет тишина,
И каждый хруст пронзителен, как выстрел.
Наверное, сентябрь лето выпил,
До капли осушил его, до дна!
Присяду на берёзовый пенёк,
Достану немудрёную закуску.
И с лесом за компанию - по-русски! -
Он, как и я, сегодня одинок...
***
Я из другого поколенья.
Я из другой совсем судьбы,
Когда пред дамой на коленях
Почтенно преклоняли лбы!
Когда не подличали в спину,
Чтобы в глаза затем польстить...
Где даже в страшную годину
Всегда бывала честь в чести!
Горжусь, что прошлого не предал,
И корень древа уцелел,
Ведь два «Георгия» у деда,
И прадед - русский офицер...
***
Были-небыли были,
Мяли, гнули, ломали.
Мы своё отлюбили,
Мы своё отстреляли.
Мы искали в Шагале
Смысл на пьедестале.
Мы своё отшагали,
Мы своё отыскали.
Мы своё отшумели,
Мы своё отыграли,
Только, если б умели,
Мы б давно отмечтали...
Зоя Соснина
К маме
Поднимают меня
серебристые крылья,
Гул моторов царит
в голубой тишине,
Провожает на юг
облаков эскадрилья,
Ослепительно солнце
горит в вышине.
Ты неси, самолет,
меня в юность былую.
В дорогие до боли,
святые места…
Вот и старый наш дом.
Я о чуде тоскую,
Но щеки не коснутся
родные уста.
Постучу я в окошко.
И выйдет из дома
Посторонняя женщина,
силясь понять,
Для чего эта дама,
совсем незнакомая,
С ветки сливу незрелую
просит сорвать.
Охладит мне ладонь
изумрудная память,
Горько-кислый на вкус
опалит меня сок…
Тополиная улица
дальше поманит,
Где лежат под ногою
тени наискосок.
…Улетелилиствой
отшумевшие годы.
Не похож на себя
прежний городу гор.
Безразлично глядят
на меня пешеходы.
Тщетно ищет друзей
сиротливый мой взор.
Сколькораз я
ходила по улице этой!
Память, горькая память,
куда ты зовёшь?
Над горами восходят
всё те же рассветы,
Но рассветные годы
теперь не вернёшь.
Всё живое уходит,
свой путь завершая, –
И тропа покаянья
меня привела
К той оградке бесценной,
где ты, дорогая,
Свой последний приют,
упокоясь, нашла.
Здесь, родная моя,
я тебя схоронила,
Прилетев, как теперь,
на побывку, на миг.
Только надпись в металле
навек сохранила
«Мама, помню тебя»,-
запоздалый мой вскрик...
Ландыши
Подари мне ландыши, мой друг,
Крохотный букетикбелоснежный.
И невзгоды я забуду вдруг,
Наслаждаясь ароматом нежным.
Ландыши возьму в ладони я,
Ряд жемчужин хрупких в дивной связке.
Шапочек узорные края
Ждут своих дюймовочек из сказки?
Подари мне ландыши, мой друг,
Тёплые, но будто бы из снега.
Разольётся с запахом вокруг
Дней счастливых памятная нега.
Сергей Чернопятов
***
Меня опять видение
Преследует сурово:
Я вижу город Ленина
Зимой сорок второго.
По ледяным ступеням
Средь стариков и женщин
Девятилетней тенью
Скольжу в бомбоубежище,
Всё помню почему-то
В местах, где раньше не был,,
Я маму с жидким супом
И горсткой крошек хлеба,
Как вёз её на санках
Фонтанкой, замерзая.
А руки мамы в ранках
И снег на них не тает.
Я залпы пушки слышу
Над старым «Летним садом»,
Была в игрушках книжка
С названием «Блокада».
***
По голой роще
Рыжая хромает,
Меж талых льдин
И «через не могу».
Ещё не тощая,
Ещё совсем ручная,
Как апельсин,
Собака на снегу.
И у меня
Вдруг холодок по коже,
Картина в рамке —
Подпись «Одинок»
Ведь это я,
Ну, на чуток моложе.
Свою хозяйку
Потерял щенок.
Учись оскалу,
Он тебе поможет,
Да и клыки
Да и клыки
Даны тебе не зря.
Уж я-то знаю –
На людей похожи
Твои
Четвероногие друзья.
Дмитрий Копылов
***
Про корову скажу я:
Так проста и легка.
Словно бабочек крылья,
Словно цвет василька...
Подойду и поглажу.
Пусть пахнёт молоком.
«Мама» вдруг она скажет
Мне своим языком...
Я, конечно, корову
С полуслова пойму.
По-добру - по-здорову
Я отвечу ей — «му»!
На носочках, еле слышно, чтобы время не спугнуть,
возвращаюсь снова в детство, на немного, на чуть-чуть...
Мы жили в двухэтажном бревенчатом доме на втором этаже в коммунальной квартире: общая кухня со столами, шкафами, керосинками, и длинный коридор с множеством дверей. За одной из них — наша крохотная комнатка с окном во двор. На подоконнике розовая герань в маленьком белом чугунке. Кровать родителей, стол, вешалка на стене (под ней прибиты газеты, чтобы вещи не пачкались об извёстку), и четыре чемодана, один на другом горкой на полу.
У меня своя кроватка с настоящей сеткой ромбиками, красивыми спин ками с набалдашниками. Собственный коричневый горшок и тележка-каталка с удобным сидением, выпиленными стенками и деревянными кружочками-колёсиками. Её смастерил отец. Мои игрушки: сшитые из тряпок куклы и целлулоидный жёлто-зелёный попугай-погремушка, аккуратно уложены в коробку.
Шёл 1948 год. Мы часто оставались с мамой одни дома. Отец, машинист паровоза, почти всегда в поездках или на «промывке» в депо. Много лет я боялась этого слова «промывка», а мама его любила, потому что в это время не надо было волноваться за мужа, он на не опасной работе, и при ходил вечером домой. Поездки же его — по два-три дня. И мама тяжело вздыхала в ожидании. Отец возвращался чумазый, сверкая белыми зубами. От него пахло паровозом, мазутом и большой важной жизнью. Наступал отсыпной день, и мне велено было тогда ходить мышью и не капризни чать. Иногда мама выдворяла меня в длинный коридор, и это было страш но интересно!
У входной двери жила Эсмиральда Корниловна - седая нелюдимая ста руха. Она была выслана из Москвы, и все об этом говорили шёпотом. У дверей её комнаты сидел на цепочке настоящий петух по имени Антип. Он громко кококал и крутил головой: иссиня-чёрные и оранжевые перья бле стели и переливались, а цепь звенела, ударяясь о пол.
Он не пропускал никого, кто шёл мимо, клевался больно, до крови, но жаловаться на Антипа не решались. Я подходила к нему на предельное расстояние, и мы подолгу, замерев, наблюдали друг за другом. Он меня рассматривал неподвижным глазом, я его жутко боялась, но каждый раз расстояние между нами уменьшалось. Контакт, наконец, состоялся, и не в мою пользу! Рана под коленкой долго не заживала, и ямка осталась до сих пор.
Однажды Эсмиральда Корниловна взяла меня за руку и завела к себе. Усадив на скользкий дерматиновый диван, начала угощать морковным ча ем и булочками с корицей. Страх перед старухой так меня сковал, что не могла жевать, а только глотала куски и кашляла. «Экая ты несуразная да неловкая», - журила она меня, постукивая по спине. А, поняв, отчего это со
мной происходит, решила отвлечь и повела в глубину комнаты показать коллекцию.
Так в три года я узнала, что коллекция — вещь не столь важная для кого-то, но очень дорогая тому, кто её собирает. Она может состоять из чего угодно, главное, чтобы этому было посвящено всё свободное время и от дана душа. Тогда она становится необходимой человеку в жизни, как воз дух!
На круглом трёхъярусном вращающемся столике разместились пузырь ки из-под духов и одеколона. Их было так много, что я перестала дышать. Стеклянные шары, продолговатые вроде груши, в форме башенок и пира мидок, в виде виноградных гроздьев, большие и крохотные, сияющие, как радуга. Их просто невозможно было сосчитать. Они были так восхити тельны! Она открывала, отвинчивала, вынимала всевозможные пробки, и мы нюхали, нюхали... Пустые флаконы благоухали!
Если бы я тогда умела читать, то постаралась бы запомнить затейливые названия. Но я была ещё мала, а Эсмиральда Корниловна больше ни разу не пригласила к себе. Наверное, боялась, что я перетрогаю все флаконы руками и тем самым нарушу ценность коллекции. Говорили, Эсмиральда Корниловна Авербах, отправляясь к сыну, везла с собой из Москвы два чемодана пузырьков, и когда подъезжала к Красноярску, один из них укра ли вагонные воры. А сын её уже умер в лагере для репрессированных, и она так и осталась в Сибири.
Даже теперь, прожив большую часть жизни, почувствовав запах доро гих духов, вспоминаю Эсмиральду Корниловну, пахнувшие духами паль цы, узорчатую шаль с кистями на плечах и булочки с корицей.
Кем она была в той московской жизни, никто не знал. А спросить так и не решились. Не узнала и я. Нет уже много лет ни того бревенчатого дома, ни петуха Антипа, а из памяти не уходит эта загадочная старуха и её уди вительная коллекция.
Эдуард Горянец
***
Когда над мирным Ленинградом
Кружилась черная беда,
С отцом и матерью, и братом
Я распрощался навсегда.
В Дзержинском праведном приюте
Таился я от глаз войны.
Жил сиротиночкой-малюткой
На попечении страны.
Вокруг бомбежка, холод, голод,
Был воздух смертью напоен.
Разрушен был родной мой город
И окружен со всех сторон.
Одна лишь Ладога внимала
Людскому горю гладью вод.
Мою судьбиночку спасала
И судьбы всех детей-сирот.
***
От скверны, зависти и лжи
Я убегу, как от погони.
Туда, где пруд и камыши,
Где ива гибкая в наклоне.
В той притягательной стране
Благочестивый мир и щедрый.
Свою красу подарят мне
И сосны гордые, и кедры.
Пусть буду жить среди зверей,
Мечтать о солнце на восходе
И до конца последних дней
Молиться небу и природе.
Олег Курочкин
***
В лесу осеннем стынет тишина,
И каждый хруст пронзителен, как выстрел.
Наверное, сентябрь лето выпил,
До капли осушил его, до дна!
Присяду на берёзовый пенёк,
Достану немудрёную закуску.
И с лесом за компанию - по-русски! -
Он, как и я, сегодня одинок...
***
Я из другого поколенья.
Я из другой совсем судьбы,
Когда пред дамой на коленях
Почтенно преклоняли лбы!
Когда не подличали в спину,
Чтобы в глаза затем польстить...
Где даже в страшную годину
Всегда бывала честь в чести!
Горжусь, что прошлого не предал,
И корень древа уцелел,
Ведь два «Георгия» у деда,
И прадед - русский офицер...
***
Были-небыли были,
Мяли, гнули, ломали.
Мы своё отлюбили,
Мы своё отстреляли.
Мы искали в Шагале
Смысл на пьедестале.
Мы своё отшагали,
Мы своё отыскали.
Мы своё отшумели,
Мы своё отыграли,
Только, если б умели,
Мы б давно отмечтали...
Зоя Соснина
К маме
Поднимают меня
серебристые крылья,
Гул моторов царит
в голубой тишине,
Провожает на юг
облаков эскадрилья,
Ослепительно солнце
горит в вышине.
Ты неси, самолет,
меня в юность былую.
В дорогие до боли,
святые места…
Вот и старый наш дом.
Я о чуде тоскую,
Но щеки не коснутся
родные уста.
Постучу я в окошко.
И выйдет из дома
Посторонняя женщина,
силясь понять,
Для чего эта дама,
совсем незнакомая,
С ветки сливу незрелую
просит сорвать.
Охладит мне ладонь
изумрудная память,
Горько-кислый на вкус
опалит меня сок…
Тополиная улица
дальше поманит,
Где лежат под ногою
тени наискосок.
…Улетелилиствой
отшумевшие годы.
Не похож на себя
прежний городу гор.
Безразлично глядят
на меня пешеходы.
Тщетно ищет друзей
сиротливый мой взор.
Сколькораз я
ходила по улице этой!
Память, горькая память,
куда ты зовёшь?
Над горами восходят
всё те же рассветы,
Но рассветные годы
теперь не вернёшь.
Всё живое уходит,
свой путь завершая, –
И тропа покаянья
меня привела
К той оградке бесценной,
где ты, дорогая,
Свой последний приют,
упокоясь, нашла.
Здесь, родная моя,
я тебя схоронила,
Прилетев, как теперь,
на побывку, на миг.
Только надпись в металле
навек сохранила
«Мама, помню тебя»,-
запоздалый мой вскрик...
Ландыши
Подари мне ландыши, мой друг,
Крохотный букетикбелоснежный.
И невзгоды я забуду вдруг,
Наслаждаясь ароматом нежным.
Ландыши возьму в ладони я,
Ряд жемчужин хрупких в дивной связке.
Шапочек узорные края
Ждут своих дюймовочек из сказки?
Подари мне ландыши, мой друг,
Тёплые, но будто бы из снега.
Разольётся с запахом вокруг
Дней счастливых памятная нега.
Сергей Чернопятов
***
Меня опять видение
Преследует сурово:
Я вижу город Ленина
Зимой сорок второго.
По ледяным ступеням
Средь стариков и женщин
Девятилетней тенью
Скольжу в бомбоубежище,
Всё помню почему-то
В местах, где раньше не был,,
Я маму с жидким супом
И горсткой крошек хлеба,
Как вёз её на санках
Фонтанкой, замерзая.
А руки мамы в ранках
И снег на них не тает.
Я залпы пушки слышу
Над старым «Летним садом»,
Была в игрушках книжка
С названием «Блокада».
***
По голой роще
Рыжая хромает,
Меж талых льдин
И «через не могу».
Ещё не тощая,
Ещё совсем ручная,
Как апельсин,
Собака на снегу.
И у меня
Вдруг холодок по коже,
Картина в рамке —
Подпись «Одинок»
Ведь это я,
Ну, на чуток моложе.
Свою хозяйку
Потерял щенок.
Учись оскалу,
Он тебе поможет,
Да и клыки
Да и клыки
Даны тебе не зря.
Уж я-то знаю –
На людей похожи
Твои
Четвероногие друзья.
Дмитрий Копылов
***
Про корову скажу я:
Так проста и легка.
Словно бабочек крылья,
Словно цвет василька...
Подойду и поглажу.
Пусть пахнёт молоком.
«Мама» вдруг она скажет
Мне своим языком...
Я, конечно, корову
С полуслова пойму.
По-добру - по-здорову
Я отвечу ей — «му»!