С Николаем я познакомился в детстве. Мальчишечья вольная жизнь: дорога к реке, лазанье к дроздиным гнёздам. Мы не разоряли жилище птиц, а с интересом разглядывали птенцов. Слепые - они разевали окаймлённые желтизной клювики, требуя еды. И вдруг к нам подлетали их папаши и мамаши и с криком, прицельно атаковывали нас липким удобрением. Мы потом отмывались на озере, попутно срывая грозди неспелой калины, и пырсали друг в друга из трубок, вырезанных из пучки.
Далёкое незабываемое время! Тогда ещё, в березняках Сухого лога водились гадюки. Мы выслеживали их и убивал: из-за неумения отличить от первых ужей доставалось и им. Родниковую воду пили до тех пор, пока живот не холодел как холодильник. У Николая имелся родственник, не помню, по какой линии, звали его Александром. Он был постарше на несколько лег, поэтому верховодил нами. Стрелял из поджеги заряженной настоящим порохом и дробью. Мы обходились «пугачами» - приспособлениями из медной трубки и согнутого буквой «Г» гвоздя схваченного толстой цветной резинкой. Набивали вместо пороха серу со спичечных головок и громыхали в укромных местах, на улице, когда родители уходили на работу. Воспоминания детства. Хочешь, не хочешь – остаются с нами до смертного часа.
Как-то выкроил время и посетил места моего детства, но разочаровался.
Знакомые берёзовые колки словно усохли, появились непонятно кем пристроенные сараи, аляповатые железные гаражи. Кто позволил ставить эти уроды в рощах? Когда-то стройные, светлые берёзы постарели, потолстели, словно пожилые люди, одни покрылись паршой, у других сильно поредели косы и кудри. Тогда, в шестидесятые годы, кооперативы, застраивали земли невзрачными будочками и хибарками, народ проходил рядом с участками, садоводов. Сейчас здесь высятся двухэтажные коттеджи за заборами бегают собаки, величиной с телят, подозрительно присматриваются к прохожим неразговорчивые деды. Вокруг кучи мусора, всевозможных отходов, гравия. песка, глины. Это всё гниёт под дождём, зарастает хищной, жирной травой. С трудом нашёл родничок детства, он по-прежнему бежит, как сорок лег назад, с удовольствием попил чистой, холодной водицы. Посидел на берёзовом пеньке, берёзу кто-то умыкнул. Всё же и родничок изменился, словно поменялись местами бережка, отлогий стал высоким. Невесело шагал домой, забрёл по пути на знакомые грибные места, но подберёзовиков уже нет, только лопоухие свинухи посечённые личинками мух, сыроежки. Разумеется, думал я, от виденного в душе вряд ли родятся лирические стихи, скорее, злые эпиграммы!
Но именно здесь следует искать истоки поэзии Николая Колмогорова. Наш сибирский поэт не тянет в стихи местные ландшафты, колорит ушедшего быта, но настроение, мысли, порождённые уголком детства, узнаются. Хочу сразу оговориться: я не ставлю цель разобраться в достоинствах или недостатках творчества поэта, это дело литературоведов и критиков. Мне просто хочется поведать о некоторых эпизодах нашей дружбы продолжительностью в несколько десятилетий.
А как вас звать?
Скажите проще.
Мне кажется уже давно:
Вы сотканы из белой рощи
И вам прозрение дано.
Мне кажется, вы вся из света
Мне кажется, что вы – не вы,
А просто отраженье лета
И запах солнечной травы...
Во мне ни звука перед вами.
Отнюдь не робость это, все ж,
Душа замашет вдруг крылами
И чувства выпадут как дождь!
Вспомнилось. Это стихотворение, одно из многих продекламированных мне Николем во время моего отпуска из военской части в дом poдителей. Я привожу строчки в самой первой редакции автора, в его сборниках они уже звучат несколько по-другому. Тогда был 1967 год, дата моей демобилизации, До первой книги Николая Колмогорова оставалось каких- то десять лет.
Продолжаю путь. Подошёл к пруду. Здесь мальцами купались, загорали. Давно здесь стоял загон лошадей с высокой коновязью. Но ворота оставались постоянно распахнуты настежь. Кони жили вольготно, паслись или возили поклажу, а также объездчиков, охранявших ранетное царство, притягивавшее мальчишек как магнит. Через дорогу от водоёма стоит однокомнатный игрушечный домик без сенец и прихожей. Помню, полную женщину-хозяйку, ловила карасей на иконки, но добычу не продавала.
Вот оно видение детства
Белый конь, изогнувший шею!
Над рекой, где кустам тесно,
Затаился, гляжу, немею.
Это утро... уже туманы
В облака превратились пышно.
Сном бурьянов цветут колючки...
Тихо так, что дыхание слышно.
Вдалеке остальные кони.
Даже дятел замолк в лесу.
Будто пуговицы на гармони
Шевельнул ветерок листву.
Всё отвесней встают лучи.
И не помню: минуту, век ли
Длится этот восторг души.
И сверкают холмы и вербы!
Досыхает вчерашний дождь...
И спустя много лет как ныне,
Белый конь, изумления дрожь,
Тот бессмертный запах полыни!
Это к слову. На берегу много рыбаков, клюют средних размеров карасий. Приметы времени: в этом водоёме и в иных водах пригорода Кемерова прижились раки. Интересно, раньше и вода была чище, но зелёных, клешнястых, пучеглазых существ в водоёмах не наблюдалось. Сейчас зарятся на червяка. Рыбаки ругаются, отбрасывая подальше от глаз и никто их не думает варить. Впрочем, какая часть тела у них съедобна – до сего времени не знаю. И никто мне толком не объяснит. Написалось и мне стихотворение, связанное с памятными местами.
Там в садах осыпалась малина,
И горланили в роще дрозды.
День тянулся паляще и длинно
В ожиданье дождя и грозы.
Мы из трубок стреляли калиной,
Лезли в чащу, дроздам на беду.
И безжалостно солнцем палимы
До озноба купались в пруду.
Поэзия - поэзией. Но детство, тяга к водоёмам, несомненно, оказало на нас воздействие. Состоялись мы по этой причине поэтами, – ещё вопрос. Что же касается рыбалки, то общение с водной стихией повлияло: мы выросли заядлыми рыболовами. Поездки на Томь, на Яю, ночёвки у костра, постановка перемётов и прочей рыболовной снасти, палаточный быт сплотил нас, заставил полюбить окружающую природу.
Помню как сейчас. Последние дни осени 1995 года. Всей семьёй работаем на даче: снимаем урожай с овощных грядок, моя задача подготовить жилище и пристройки к зиме. Николай появился как всегда неожиданно. Не писал, не звонил. И сходу, без обиняков, заявил: «Поехали на рыбалку, за налимами ». Ранее мы нашли уловистое место около деревни Сергеевки, на Яе. И иногда привозили на моём мотоцикле «Планета-4» оттуда хороших налимов килограмма на полтора-два. Там река, в одном месте, после широкого плёса, делает резкий изгиб и подмывает обрывистый берег, обнажая глину и чернозёмный верхний слой земли. Как пчелиные соты темнеют многочисленные лазы в стене, где живут семьи стрижей. Целый день они шумят и кружат над рекой. А внизу, под водой, среди валунов и нор живут и жируют налимы. Мы ловили крупных, жирных пескарей, сажали на крючки перемётов и оставляли на ночь, перегораживая лесой снасти узкую горловину реки. Место тут красивое. На другой стороне, по всему берегу, растут старые осины, некоторые деревья упали, подгрызенные у основания на конус бобрами. Они живут потаённо и ночью иногда слышно как бобры хлопают хвостами по воде. Раньше мы думали, что так плещут щуки. Выше, на полянах растут ровными рядами тополя, сосёнки. На ветках часто встречаются белки или полосатые бурундуки. Здесь мы набирали грибы подтопольники. Они относятся к третьей группе съедобных грибов, приготовленные по заданному рецепту, засоленные в рассоле, имеют специфический букет и ценятся любителями. Это место мы посещали несколько сезонов подряд. Попадались здесь и щуки, но меньше налимов.
Желание немедленно ехать на речные просторы настолько тянуло моего друга, что он, без лишних разговоров, помог мне на даче. За день управились и, со спокойной душой, махнули на « Планете» в сторону рабочего посёлка Яя.
Почему с подробностями останавливаюсь на различных мелочах наших взаимоотношений с Николаем Колмогоровым? На реке Яе, которую он по- своему любил за неброскую красоту и предпочитал отдыхать на её берегах с большей охотой, чем, к примеру, на Енисее, воспетом нашим незабвенным Виктором Астафьевым, чьё творчество он очень ценил. А ведь пожил и на Алтае, любил его природу. К слову, я побывал на родине Василия Шукшина, но гостем, а Николай там, на Алтае, ив деревообрабатывающей мастерской зарабатывал на хлеб насущный. До сих пор лежит у меня деревянная ложка и медвежонок прикреплённый вместо ручки на крышку берёзового туеса. Они искусно выполнены из липовой заготовки, здесь виден нёсомненный художественный вкус создателя. Побывал Николай и на Севере, хлебнул и солёной водички, и наваристой ухи из кижуча, работал на буровой установке, пришлось помыть и золотишко, писал хорошие письма о природе этого сурового края, о людях. Письма, с моими переездами с места на место, затерялись. Листов писчего формата, с размашистым почерком поэта, в моём архиве сохранилось ничтожно мало. Вот приметная фотография. Поэт в широкополой соломенной шляпе, в овале чёрной бороды, скорее напоминает итальянского шарманщика, нежели сибирского жителя. Он работал на какой-то стройке и набирался на родине Хайяма и Низами поэтических впечатлений – отнюдь не по командировке Союза писателей, а на заработанные, кровные. Шутил, что у него, интернациональная внешность. Представители, как сейчас говорится, ближнего зарубежья, пытались заговорить с ним на родном языке.
Прошло уже десятилетие со дня смерти Николая Ивановича Колмогорова. На расстоянии прожитых лет хочется ещё раз осмыслить внутренний мир поэта по разговорам и поступкам, восстановить главные артерии его непростого характера, найти скрытые истоки самобытного таланта. Вплоть до того рокового дня 11 августа 1998 года, когда поэта нашли бездыханным у дверей квартиры. Прошёл месяц с небольшим после нашего сплава по Томи от деревни Сарапки до крутого берега напротив многоэтажки на бульваре Строителей, где он жил. О последней нашей рыбалке разговор ещё впереди.
А пока мы мчались по яйской трассе мимо придорожного сосняка с поздними маслятами, вдоль березовых колков с груздями и опятами до деревни Сергеевки. Стоял тёплый сентябрь 1995 года, впереди ещё деревня Ольговка, раньше там прятались, в травах около высоких берёз целые колонии крепкого, желтоватого груздя, а сейчас того изобилия уже нет. Вот и Марьевка. Мы постояли около ограды домика В.Д. Фёдорова, на воротах усадьбы красовался солидный замок. Посовещавшись, по пологому спуску
съехали вниз к Кайдору (о котором уже столько написано). Попили холодной водички из родника. И, прихватив фляжку-шахтёрку целебной влаги, выехали на асфальт. Справа осталась деревня Арышево. Проехали над речушками, протекающими по бетонным трубам в насыпи, Удой, Курлей, Замарайкой, это скорее полноводные ручьи, Уда впадает в Яю, здесь есть хариус, и обе другие водные артерии чистые, где можно разжиться рыбёшкой на уху. До места доехали засветло. Нам предстояли приятные заботы: на высоком, обрывистом берегу, поставить палатку, запастись сушняком (ночи около реки сырые, холодные), наловить живцов, зарядить ими перемёты. Николой любил палатку ставить сам. Делал он это профессионально, сноровисто. Под дно высоко сбивал ветки сосняка или ольхи, для мягкости добавляя высокой сухой травы, в изобилии росшей на берегу широких плёсин. Вырубал крепкие колья для подпоры верхов палатки и колышки для бечёвок, натягивавших бока нашего жилища, заостряя зеленые обрубки. Я шел за сушняком, рубил тальник, длинные ветки ольховника. К темну мы управлялись с перемётами, и успевали набрать опят для похлёбки.
В походном, чёрном, как негр, котелке аппетитно булькало, после дел можно отдохнуть у костерка, поболтать о пустяках, полюбоваться на высокие звёзды, иногда между светил двигались светящиеся точки, возможно огни самолёта или спутника. Поэтов зачастую считают, и не без основания, людьми мало приспособленными к трудностям нашего бренного бытия. Мой друг выполнял походные работы качественно и не ждал, что кто-то за него попотеет, потрудится. Спать не хотелось, после нескольких глотков из нашего НЗ, мы долго беседовали, но разговоры редко касались поэзии, её секретов, мастерства, литературной кухни. Да, Коля говорил о товарищах по перу: В.Крёкове, А.Ибрагимове, В. Поташове, вспоминал эпизоды их жизни. Они с Поташовым, в пору становления литературной самостоятельности, поисков заработка, оказались в уже известном нам зимнем плодопитомнике. В заиндевевшей избёнке грелись у буржуйки, курили, приоткрыв прожжённую дверцу... Последние публикации на страницах «Огней Кузбасса» Николая Колмогорова меня невольно привлекли глубиной и зрелостью суждений, точностью видения процесса протекания сибирской, да и российской поэзии.
На Яе мы бывали частенько. К налимьему месту в Сергеевке, мы приглядели щучье царство рядом с деревенькой Димитрово. Вспоминая эпизоды походов, я с удовлетворением констатирую факт, что все сколь-нибудь интересные места, привлекавшие нас красивыми пейзажами или уловистыми плёсами, мы посетили, а кое-где и обжились. Конечно, в постоянном движении от старинного села Ишим и до посёлка Яя, инициатором поиска новых мест на реке, оставался Николай. Он не мог спокойно сидеть на одном месте, его метущаяся душа требовала постоянной смены впечатлений. В нашем распоряжении находился мотоцикл «Планета-4» техника надёжная и сильная. За несколько вечерних часов как-то мы, однажды, порыбачили на Золотом Китате, под мостом на Яе, и остановилис в нескольких километрах ниже села Арышево. Успели раскинуть палатку на зорьке поймали несколько средних щук, остановились в самом Арышево. Места тут очень красивые. Широкий простор, объёмный плёс, с чистым пляжным песком. Недаром здесь любят отдыхать приезжие из Анжеро-Судженска. К радости Николая, ему встретился берег с галечником, где он нашёл в общем-то неприметные камушки, которые при соответствующей обработке, меняют внешний вид и неплохо смотрятся в мельхиоровой оправе. Николай готовил из этого материала всевозможные украшения, пользовавшиеся неизменным успехом у модниц.
Золотые осенние леса настраивали на лирическое настроение, но думать об этом было некогда, тем более писать стихи. Возвращались домой, жарили рыбу, заливая её болтушкой из яиц, молока, муки. Варили уху из налимьих голов и печени. К нам присоединялся Анжерский поэт Юрий Гордиков. В то время он только набирался поэтического мастерства и побеседовать с Николем по этому поводу считал для себя большой удачей. К сожалению, он всего на несколько лет пережил своего старшего товарища по перу. Наша городская литературная студия, благодаря спонсорам, опубликовала его поэтический сборник «Домик в развилке ветров» – книгу, несомненно, талантливую. Она, думается, не затеряется в современном потоке поэзии. А тогда Юрий читал стихи, взвешивая каждое сказанное слово.
В городе шахтёрском, сажном,
Точно выскочка из масс,
Вырос дом многоэтажный,
Где коров я в детстве пас.
Окон синие экраны,
Крупным планом облака.
В кухне фыркает из крана
Безысходная тоска.
На дворе асфальт, что надо -
И трава не прорастёт.
Дом стоит высокий, ладный
Только грусть меня берёт...
Поездки по Яе являлись как бы прелюдией к более длительным сплавам по Томи. Вскоре состоялась встреча с этой интересной рекой, к сожалению, последняя для Николая Колмогорова.
Как сейчас помню, начало июня 1998 года. В городе сильная жара. По ночам людей мучила духота. Надоедали комары, в наше время они спокойно переселились в города, к более «хлебным», спокойным местам. Раньше времени на огородах вымахали помидоры и огурцы. Нас, конечно, сильно тянуло на речку. Казалось там, на сквозном ветерке, окунувшись в живительную влагу, можно пережить это неблагоприятное время. Созвонились по телефону и наши устремления обратились в сторону деревни Смолино. Мы здесь с моим родным братом, Колиным тёзкой ловили хороших подлещиков. Тут, на материале деревенской жизни мне написалась первая поэма «Лето на Томи», которую я долго ещё дорабатывал. Но Николай предложил новый маршрут – от деревни Сарапки, стоящей на берегу речонки Уньги, до берега Томи. В месте её впадения в основную водную артерию области разместилась турбаза одного кемеровского НИИ. Местные ловят здесь хороших щук, попадались и судаки. Мы ступили на берег сильно обмелевшей Уньги. Перешли на противоположный берег и двинулись на юг к намеченной цели. Тропинка скоро из-под ног исчезла, и мы шли наобум подчиняясь интуиции. Нас окружал крупный березняк, тут земля в кочках, как на болоте. Кругом стебельки лечебных трав: душицы, зверобоя, набрали хороший пук для чая, попадались и грибы, но старые и червивые. Мы шли и шли, а лес не кончался. Создавалось впечатление, что заблудились, и хотя мы знали что Томь все равно не минуешь, но на душе было неспокойно.
В этих местах я никогда не был, и приходилось надеяться только на память моего друга, а он, кстати, не появлялся здесь с детства. Наконец ''после долгих мытарств и сомнений, думали уже повернуть назад, увидели вдали гладь воды. Настроение сразу поднялось. Под ногами оказался галечный берег, впереди, за километровой шириною ленивых вод, возвышалась каменная стена противоположного берега, по правую руку заросший остров, по левую - плёс. На середине реки, в резиновых лодках, восседали рыбаки, как оказалось потом, ловили лещей.
Раскинули палатку, принесли из леса сушняка, поставили снасти.
Однако и здесь, на берегу реки, было жарковато. Во множестве, меж камней, зеленели кустики дикого чеснока. Продуктов мы захватили с избытком. Запаслись консервами, картошкой, луком. Взяли несколько килограммов соли, но eё всё равно не хватило. Днём жарко. В палатке как в парной. Рыба, попавшая на снасть с ночи, утром, когда её снимали, уже припахивала. Одно хорошо: за день ельцы, окуни и щучки вполне провяливались. Порыбачили несколько дней, и случилось непредвиденное. Николай на том берегу поранил голень ноги, собирая зверобой. Болячку обработали настойкой пустырника. Здесь, на природе, не хотелось думать о городе, проблемах жизни, поэтому, наверно, разговор о литературе не состоялся, остался на потом.
Мы глядели в пронзительную синь и увидели интересную сценку. В сторону острова летела белая куропатка, вдруг, сбоку от неё, оказался соколёнок намного меньше её. Он бесстрашно напал на отчаянно кричащую жертву, и пока они барахтались в воздухе, появился соколёнок покрупнее. Он подхватил куропатку когтистыми лапами у основания крыльев, и они утащили её на скалы высокого берега. Так охотится соколиная пара. В любой вылазке на природу наступает время, когда приходится покидать обжитое место. На душе неспокойно. Это чувство отнюдь не несёт отрицательных эмоций. Оно чем-то сродни влечению к поиску новых красивых мест. Сплавляться по реке тоже интересно и поучительно. На плёсе трудно грести при встречном ветре, парус не поставишь. На перекате несёшься как угорелый! На середине реки быстрое течение, у берега - тихое. Когда поднимаешься против течения, следует пользоваться этой особенностью реки.
Труднее научиться грести по прямой. Лодку постоянно заносит в разные стороны. Нужно чувствовать направление спиной. Это важно. Дорога по водной глади длинная, а если, мысленно выпрямить кривую маршрута, то получится порядочный гак. Это трата сил и нервов. Премиальных за это не выписывают, но когда за вёслами опытный напарник, можно, как говорится, расслабиться: полюбоваться необозримым водным простором, попытать удачу, побросать блесну - поспининговать. Патриарх рыболовного дела Сабанеев убеждает нас, крупные хищники: окуни, щуки, жерехи и судаки обязательно живут на глубине. И народная мудрость учит: рыба ищет- где глубже, а человек - где лучше. Не знаю как насчёт жереха, они у нас не водятся, судак появился и похоже обживает Томь. Щука на глубине не живёт. За мою рыболовную бытность в этом убедился не однажды. Часами хлестая плёсы, я ничего не добился – это на Томи. На Золотом Китате попадались полукилограммовые щурята, как исключение из правил. Поэтому дам добрый совет: ищите заросший кустарником берег, где ветки касаются воды и торчат стебельки травы. Блесну бросайте в прогалы недалеко от лодки 1,5-2 метра. Сейчас на прилавках спортивных магазинов много разных «накрученных» блёсен, дорогих и неэффективных. Купите дешёвенькую «Ложку», она самая уловистая, проверьте её игру. Накручивайте барабан катушки, если при проводке ощущается небольшое сопротивление, значит снасть нормальная
Блесня щуку, думайте о чём- то постороннем. Например, над второй частью изречения: «А человек - где лучше». Где ему, человеку, лучше? Или в баре за стойкой, где «снасти» под рукой – только плати свои «кровные», или здесь, на природе, у костра, - где рублями не откупишься, а нужно поработать своими руками. К сожалению, однозначного ответа нет. Привычное изречение в данном случае расплывчато и не точно. Вот в этот момент и хватанёт щука! Однако, заросшие растительностью прибрежные воды на Томи попадаются редко.
Вдруг лодка остановилась и не с места. Николай грёб во всю силу, но налетевший ветер поднял волну и понёс нас в обратном направлении.
Мы причалили к берегу и пошли по песчаной косе, как бурлаки, с лодкой в проводку. Тут самый заветренный плёс за несколько километров до свёрстка к селу Смолино. Здесь – тесен же мир – мы неожиданно, нос к носу, столкнулись с поэтом, нашим товарищем Володей Соколовым. Он тогда работал в турагенстве инструктором по туризму. Вёл катамаран с группой, одетых совсем не по-походному, туристов. Побеседовали у костерка, сердобольные путешественницы, из команды Соколова, угостили нас макаронами по-флотски. Сердечно расстались. А ветер всё крепчал. Сплав продолжался, происшествий не предвиделось. Только на противоположном берегу от деревни Смолино группа молодых, легкомысленных людей, попросила перевезти на противоположный берег.
Ребята приехали на леща (он, слава богу, как и судак, обживает Томь). Но упустили лодку вместе со всем своим скарбом: рюкзаками, удочками, тёплой одеждой. Мы выгрузили расстроенных неудачников, доставили ближе к остановке на межгород.
А сплав, между тем, продолжался. Остановились на островке около Елыкаево, где в детстве по сезонной путёвке отдыхал в пионерском лагере. Нас, пионеров, доставляли на место назначения на небольшом катерочке. Томь величаво катила свои воды. Вдруг на быстрине мы увидели, как тонет молодая женщина. Она явно не рассчитала силы, и её сносило к омуту. Расстояние от нас незначительное, мы быстро вскочили в лодку. Но неожиданно появились энергичные парни на катере и неудачную пловчиху спасли. Чувствовалось, что вся компания в сильном подпитии. Мы разбили палатку, надёргали на уху жирных сорожек, разожгли костёр. Всю ночь с противоположного берега слышалась музыка и метались тени, люди «культурно» отдыхали. Утром, спустив лодку на воду, благополучно добрались до нашего берега. С тяжёлыми рюкзаками со снаряжением, где лежала и лодка, по отвесному берегу, по вырезанным в грунте ступеням, поднялись на поляну: вдали здания бульвара Строителей, где жил Николай. Дома нас ждала радостная весть: мой коллега по рыбалке стал дедушкой. Ну, уж, по такому случаю, зажарили щуку, я сбегал в ближайший продуктовый. Откуда мне было знать, что это последняя наша встреча? Договорились в сентябре опять махнуть куда-нибудь на рыбалку.
Вот и всё. Я перебираю вещи оставшиеся за три десятилетия нашей дружбы. Необработанные, со срезанными боровинками (так определяется структура камня), полудрагоценные халцедоны, яшма ещё что-то уральское, подвески и перстни в оправе из мельхиора. Взамен я подарил поделки из металла – охотничьи ножи. Быстро летит время, но эпизоды нашей дружбы не стираются из памяти. Как и не забыть товарищей по перу сказавших своё слово в поэзии: Евгения Буравлёва, Михаила Небогатова, Игоря Киселёва, Николая Николаевского и многих других. Вот и Николай Иванович Колмогоров оставил пять сборников талантливой, самобытной поэзии. Оставил эссе о товарищах-поэтах опубликованные областной печати. Возможно со временем, они войдут в его прозаическую книгу...
А пока – воспоминание о нём и небольшое стихотворение, с которого он начинал литературный путь в незабвенной районной газете «Заря». Здесь впервые опубликовались и многие кузбасские поэты.