Автор: Олег Яценко
От редакции журнала «Огни Кузбасса»
Журнал «Огни Кузбасса» представляет вниманию читателя сокращенный вариант готовящейся к изданию книги Олега Яценка «Путь сельского хирурга». Материалы, на основании которых написана книга, взяты из дневниковых записей районного хирурга Константина Родионовича Яценко, рассказов очевидцев, живших в тяжелое послевоенное время, и воспоминаний сына сельского хирурга врача Олега Яценко. Это произведение является продолжением опубликованных в нашем журнале «Записок капитана медицинской службы» №2, 2014 г., и «Освобождение Донбасса» №3, 2015 г. Будущая книга насыщена именами великих и простых людей, жителей села Кузедеево. Они выстояли и сумели победить в тяжелом труде по восстановлению нашей Родины. Вечная Слава!
Судьба каждой семьи и потомков коренных фамилий интересует автора. Думаем, это вызовет не меньший интерес у читателя, так как многие представители поколений кузедеевцев отличились в истории России по всей Евразии, невольно записав свои имена в книгу человеческой памяти.
ПУТЬ СЕЛЬСКОГО ХИРУРГА
«Уважение к минувшему – вот черта, отличающая цивилизованность от дикости».
А. С. Пушкин
Предисловие автора
Многие интересные события тех лет отчетливо остались в памяти как особо значимые для меня и окружающих людей: родственников, друзей нашей семьи и всех, кто находился в постоянных заботах и труде. Восстанавливать реалии былого помогли пожелтевшие письма, вырезки из газет, беседы и, конечно, бесценные записи в дневниках моего отца, хирурга села Кузедеево. Мама работала терапевтом.
Мое детство и подростковый период прошли на территории районной больницы села Кузедеево, в окружении старых белых халатов и штопаных и перештопанных больничных пижам. Изношенные десятилетиями вещи продолжали служить людям. Вот это движение пижам и халатов среди деревянных построек больницы я очень хорошо помню. Мой любопытный детский взгляд фиксировал многое в своеобразном мире сельской больницы. Я был свой среди халатов и пижам, и меня никто от себя не отталкивал за излишнюю любознательность, а наоборот, все люди, несмотря на крайнюю занятость, относились ко мне приветливо.
Я был невольным свидетелем постоянных разговоров родителей, которые дома ежедневно обсуждали состояние больных, перспективы медицинской помощи в больнице и районе. В сельской местности, как и по всей стране, катастрофически не хватало медицинских работников. Отец проводил дни и ночи в хирургии. Он так же, как и все медицинские работники больницы, пропитался карболкой, лизолом, мазью Вишневского и другими лечебными и дезинфицирующими препаратами настолько сильно, что в нашем доме не было вещи, которая бы не пахла больницей.
Больничная территория казалась мне огромным миром, по которому я путешествовал, постоянно делая открытия. Большие и маленькие больничные строения были отделены друг от друга огромными зелеными полянами травы. Выйдя из дома и сделав несколько шагов на пригорок, можно было быстро нарвать полную металлическую кружку лесной клубники и земляники.
Послевоенное время встряхнуло и напомнило о добрых вековых традициях старинного сибирского села. После нескольких десятков лет: первая империалистическая война, перевороты власти, гражданская война, смута, раскулачивание, репрессии и неожиданное нападение на нашу страну фашистской Германии, а по сути, почти всех европейских стран, позволивших гитлеровским войскам дойти до сердца нашей Родины Москвы, обнадежило врагов России, что великая держава рухнет. Они забыли или не знали нашу историю: в тяжелые времена все народы Великой страны России сплачиваются неведомой для всего мира силой, и она начинает бить врага так, что гонит его до самого логова, показывая в очередной, что с мечом к нам ходить нельзя.
В послевоенной разрухе и голоде враги усмотрели вымирание победившего фашизм народа. Но и такое в России невозможно. Тем более, в стране, где большинство населения жило в сельской местности. В сёлах, где все знали друг друга и понимали, что нужно напряженно работать с раннего утра до позднего вечера, чтобы накормить голодную страну. Да! Это было особое время.
Я застал участников русско-японской, Первой мировой, гражданской, финской и Великой Отечественной войн. Разговаривал с партизанами, которые ходили по селу в папахах с красной лентой, но хорошо знал и сохранившихся рядовых из белой армии Колчака. Вражда между ними давно ушла в прошлое, как будто её и не было в истории. Заботы дня насущного требовали дружной работы от всех. Тем более, тех, кто испытал много трудностей в жизни. Русский человек очень добрый и отзывчивый, но и мудрый. Без этих исконно русских качеств невозможно справиться с общими заботами и трудностями сельской жизни. В селе люди почитают друг друга, и с уважением относятся к старшим и младшим.
Среди людей в белых халатах я никогда не слышал обращения «ты», а только «Вы». По моему мнению, базисная основа поддерживаемого ими и принятого эстафетой от предшествующих врачей России величайшего гуманизма, которую я наблюдал и старался вникнуть в её смысл, должна переходить от поколения в поколение. Медицинская культура, передающаяся от предшественников, принималась врачами как святыня, которую не вправе никто искажать, тем более, порочить. Врачебное сообщество несет людям культуру, веру в себя и государство. Нарушение во всех направлениях традиционных канонов врачебного искусства в среде людей посвятивших себя медицине, порождает самое страшное – равнодушие.
Иногда отец спрашивал меня: «А что ты сегодня сделал полезного для России?» С детства я втянулся в сельский труд, в общение, с одной стороны, с простыми людьми, а с другой, с интеллигенцией, представляющей врачебную элиту. Все они были одинаково интересны мне. При этом нужно отметить, что я рос без особого надзора и без программ по воспитанию достойного члена общества. Моим незабываемым душевным другом в детстве была моя бабушка, мама моего отца Анастасия Матвеевна Перевалова, а по мужу, моему деду, Яценко.
Мой отец был направлен на фронт зауряд-врачом. Не успели сдать выпускные экзамены курсанты военного факультета Харьковского медицинского института – началась война. Те из них, кому выпало жить, после Великой Победы доучивались и получали дипломы в сохранившихся после войны институтах. Капитан медицинской службы К. Р. Яценко выбрал город Одессу.
Прощание с Одессой
Демобилизованный капитан медицинской службы Яценко К. Р. 5 марта 1947 года, после успешной сдачи государственных экзаменов в Одесском государственном медицинском институте, получил направление на работу - «В распоряжение отдела здравоохранения Кемеровской области, по личному настоянию». Долгожданный диплом, где написано «лечебное дело» и стоят подписи председателя государственной комиссии профессора Гнилорыбова, академиков и профессоров, получен. Эти строки написаны в дневнике моего отца капитана медицинской службы Яценко Константина Родионовича.
Далее записи из дневника подполковника медицинской службы в запасе К. Р. Яценко, заслуженного врача РСФСР, почетного гражданина села Кузедеево. Рассказы отца сыну. Свидетельства и воспоминания очевидцев того счастливого, но тяжелого для народа России послевоенного времени.
За время учебы в Одессе жил у родителей погибшего любимца полка комбата Петра Цыпкина. Доучиваться в Харьков не поехал. Настояли родители Петра, чтобы я жил у них. Приняли меня в дом как родного сына. У Якова Кирилловича и Марфы Ивановны, отца и матери Петра, небольшая, но весьма содержательная библиотека классиков дореволюционных изданий. Полные собрания сочинений А. К. Толстого, К. М. Станюковича, Г. Успенского, Г. Гауптмана, Л. Андреева, В. Вересаева, Ф. И. Тютчева, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Жана Мольера. Отдельные тома, выпущенные в советское время: Пушкин А. С., Лермонтов М. Ю., и сборник рассказов А. П. Чехова. Собрания сочинений изданы до революции для подписчиков знаменитого журнала «НИВА».
Появлялось хоть немного свободного времени, которое сразу же насыщалось чтением. Соскучился по литературе за долгие годы боёв с незваными пришельцами. После войны усилилась жажда прочитать, осмыслить и непременно дать анализ прочитанному произведению.
Взял с полки том коллеги – врача-писателя В. В. Вересаева. Заметил с первой же страницы книги, что изменилось мое отношение к пониманию содержания, смысла каждой строки. Делаю вывод с помощью писателя коллеги, что война сформировала у некоторых людей грубость и отсутствие любви к ближнему. Некоторые люди перестали понимать прекрасное, дарованное им от рождения природой. Но у большинства людей произошло обострение желания восприятия мира и поиска в нем мельчайших тонкостей, приносящих радость, ранее не замечаемой красоты окружающего, где человек не хозяин, а находится в гармонии с Природой, которая и дарит право воспринять человеческие отношения с чувством собственного благородства. После победы над фашизмом русский человек, прошедший войну, стал чувствовать себя героем своего существования на земле и сплоченной высокой преданности своей Родине.
У меня сформировалось мнение, слушая разговоры многих военных, что они не затрагивают тему, связанную с войной, мало говорят о бытовых проблемах, а больше внимания уделяют высоким, упущенным за годы войны идеалам духовности.
Война неотступно следует за мной. Постоянно теребит память. Мучает бессонница. Отвлекает чтение. По-моему, великая русская литература не может делиться на рождающую интерес к чтению у читателя и скучную? Последней не существует.
При распределении профессор Живетов уговаривал меня остаться на кафедре хирургической стоматологии. Возмущался моим выбором академик Ясеновский: «Не понимаю? Простите! Но я не понимаю? Что, Сибирь лучше Одессы? У Вас, батенька, контузий не было?» Отвечаю на академическое хамство: «Были, как и у всех, кто в окопах на передовой воевал». Отчаянно бросаюсь в объяснения: «В Сибири мои корни. Я обязан вернуться и спасать жизни тех, кто потерял на войне родственников, охранять здоровье новых поколений, чьи отцы и братья отдали жизнь за Родину. Лечить земляков, кто после войны остался живым. Спасать родовые фамилии, чьи предки осваивали Сибирь. Село Кузедеево, где я родился и вырос – старинное казацкое поселение. Одесса – несравненный город, а горожан, его населяющих, даже подобных во всем мире нет. Буду скучать, но меня в родном краю ждет мама, родственники и простые люди, которых не видел десять лет. И в наших краях каждый шаг – история, а не только в Одессе».
«Я Вас понимаю», - язвительно произнес профессор Ясеновский, повернул голову к Гнилорыбову, что-то прошептал ему на ухо. После чего попытался исправить сказанное им, не меняя тональность: «Мы Вас понимаем! Что сделаешь, если сибиряку Одесса не по душе. Езжайте к вашим медведям. Вы, сибиряки, народ упорный, и на фронте, и в тылу! Не ошибусь, и коллеги меня поддержат, что из 46 выпусков Одесского медицинского института Вы первый, кто добровольно едет в Сибирь, когда перед Вами открыто много дорог». Спокойно отвечаю: «Я же не русский богатырь из сказки, у которого всего три дороги, и все с предупреждением о грозящей опасности. Вы сказали, что у меня дорог много. Вот, чтобы не заблудиться среди них, я и поеду по одной, что ведет в родное село Кузедеево».
Профессор Гнилорыбов протягивает мне руку на прощание. Рукопожатие ученика известного всему миру хирурга Н. А. Богораза запомнится на всю жизнь. Оживший академик Ясеновский начинает бубнить, ссылается на изречение Михаила Ломоносова: «Да! Российское могущество прирастать будет Сибирью». Его поддерживает Гнилорыбов: «Да! Но Вы, коллега, забыли слова великого историка Василия Осиповича Ключевского. Позвольте, но я дополню - «В России центр на периферии».
В Одессе мы очень сдружились: я, Сашка Ситниченко с Вагнером и Великановым. Образовалась группа из четырех капитанов медицинской службы. Заводила среди нас Женя Вагнер. Не может жить без одесских анекдотов. Я не могу и малую часть запомнить, а у него их в памяти тысячи. Вагнер часто возмущается и говорит: «Киев называют матерью городов русских, но он стал почему-то столицей Украины. Окраина России претендует на центр вселенной? Получается, что Владимирский собор живописно в русском стиле хохлы Васнецов и Нестеров расписали, а малевать на помощь кузнеца Вакулу пригласили? В Киеве каждый камень – русская история. На стенах храма неповторимые пейзажи с царевичами Борисом и Глебом из русских былин. Киев – это и есть величие русского могущества, подтвержденного историей. Земля, подарившая России и всему миру великих и неповторимых людей русских людей». И продолжает неистово иронизировать: «У хохлов, как их называл русский писатель Николай Васильевич Гоголь, по-моему, две страсти. Первая – выбиться хотя бы в сержанты на военной службе, а если преподавать, то только марксизм-ленинизм, и пробиваться в члены парткома. Нет и не было украинских ученых, как и такой национальности. У них на все, где мозгами шевелить надо, ответ один: «нэ трэба». Лишь бы утроба сытно набита была, так это «трэба». Республика Украина – надуманное большевиками образование после революции 17-го года. Вот с нашим городом Одессой все ясно и понятно. Это просто город-мама! У нашей мамы Одессы много детей, но папы разные. Но опять же, а при чем здесь украинцы? Одесса всегда будет городом, которому, как поет уважаемый Лёнечка Утесов: «Не страшны ни горе, ни беда…» Здесь пели Вера Холодная и Александр Вертинский. Их с восторгом слушала не только вся Одесса, а Миша Япончик готов был носить Верочку на руках, и Гриша Котовский при каждой встрече целовал ей ручки. А какие это были уважаемые люди? И нечего нас пытаться дурить, навязывая самостийность. Вы знаете! На крыше дома встречаются два кота – Киевский и Одесский. «Ну шо, помяукаем?» – предлагает Киевский. «Таки мяу», - отвечает Одесский». Заметно, что Саша Ситниченко обижается. Он из Полтавы. Женя Вагнер старается сгладить обстановку: «А вы знаете, как Шолом-Алейхем приехал в Турцию? «Селям алейкум, Шолом Алейхем», - восторженно кричат турки. «Бьем челом», - отвечает Шолом». Все долго хохочем, представляя сцену встречи турок и еврейского писателя, бьющего челом по русской традиции.
Спустились по потемкинской лестнице посмотреть на порт и взглянуть в сторону далеких лиманов, покрытых морской дымкой. Надеюсь, что впечатления от Одессы надолго останутся со мной как о красивейшем приморском городе России, достойном восхищения его историей, архитектурой, а для нас недавним подвигом матросов, защищавшим Одессу-маму и освободившим ее от непрошеных гостей: румын, венгров и немцев. Воевал я с немцами за Ростов, город который называют – «папа». Одесса, как и Севастополь это символ беспримерной героической отваги русских моряков. Как бесстрашно воюют наши матросы, я видел при освобождении Крыма. Могу представить, как они дрались за Одессу.
Попрощавшись с ребятами, пошел на рынок «Привоз» - уважаемое одесситами место – купить для дочери нашего комбата Людмилы Ципкиной подарок. Осталась без матери и отца. Девочка растет под опекой дедушки и бабушки. Нашел шоколад и маленькую куколку дореволюционного изготовления. Людмилка будет рада. На одесском «Привозе», несмотря на тяжелые события войны, найти можно все, что душа пожелает.
Ухожу в ночь на Харьковский поезд. Темень южная. Город почистили от уголовников, но за голенищем сапога у меня ампутационный нож, лезвие которого острее бритвы. На всякий неожиданный случай, а в Одессе неожиданности – обычное явление. Десять лет, как мне кажется, пролетели мигом, но давно я не видел родных кузедеевских мест. Невольно повторяю и повторяю, идя в темноте и напевая всего четыре строки:
Дорогой длинною,
Да ночкой лунною,
Да с песней той,
Что вдаль летит, звеня!..
Из Европы в Азию
В родные места добираюсь от Одессы третью неделю. Заминки на посадку в Харькове, а особенно в Новосибирске. Покинул село Кузедеево в июне 1937 года, чтобы не возвращаться до тех пор, пока не почувствую, что могу оперировать и спасать больных при сложных патологиях, требующих высокого искусства хирурга. Была еще одна немаловажная причина. Шли неожиданные и многочисленные аресты по линии ОГПУ. Переименовали карательную организацию в НКВД и раскрутили маховик на полный ход. Активно арестовывали людей, подозревая в наиболее трудолюбивых, тем более имевших образование, «врагов народа», обвиняя их в заговорах против власти.
Невольно, но мои мысли были навязчиво связаны с боязнью, что я сын офицера, мобилизованного в армию Колчака. Отца помню очень смутно. Он погиб в бою за Пермь в 1919 году. Ко времени его трагической гибели мне не исполнилось и четырех лет. Мама боялась за меня и настоятельно требовала, чтобы в анкетах я писал в графе, кто отец – «неизвестно». Мама говорила: «Меня не спасет имя дяди Ивана Перевалова, члена первого Кузедеевского Совдепа, казненного белыми. Мой муж, твой отец, был организатором Кузедеевской волости, а потом офицером белой армии. Они его нам не простят, хотя он не против народа, а за Россию воевал и убит был в бою красными». На моих глазах арестовали главного врача больницы Корюкина Н. Д., вместе с сыном. Под его руководством было отстроено типовое здание больницы в 1936 году. Он же возглавлял хирургическую службу района. Его жена, после ареста мужа и сына, сошла с ума и была отправлена в Новосибирскую психиатрическую больницу. Из села забирали людей днём и ночью. Были арестованы: Берлявский - директор педагогического училища, Гладков Иван Васильевич - первый секретарь райкома, Ребров – председатель райисполкома, Атургашев Иван – священник вместе с тремя сыновьями Николаем, Александром и Серафимом и многие другие порядочные безвинные люди. Забрали районного прокурора Никиту Хведчика, по чьей инициативе благоустраивалось Кузедеево. Прокурора Хведчика, который до своего ареста подписывал списки подлежащих аресту и сам принимал в них активное участие, застрелили при конвоировании. Крестьянина Пантелеева Егора по доносу Шахова Андрея забрали, и он бесследно исчез.
И подобных им много, и не только русских, но и шорских родов. Сегодня, находясь в дороге, думаю, что должен же кто-то сохраниться из рода Тенековых. Воробьева В. А. и Савинцева Петра Гавриловича, что были женаты на женщинах с девичьими фамилиями Тенековы, при мне арестовали. Дальнейшую судьбу их не знаю. Они были уважаемыми в селе людьми.
Возвращаюсь в родные места на поезде, а дорога домой ведет меня к размышлениям о прошлом. В Кузедеево, на удивление всей округи, сохранилась церковь Святого Великомученика и целителя Пантелеймона. Когда я уезжал, в ней проводились службы, на которые брели из дальних деревень сгорбленные старушки, опирающиеся на клюку. Они находили в себе силы преодолеть вёрсты, молитвой успокоить душу, поставить свечи в память о безвинно убиенных и пропавших без вести родственниках, а, накладывая крестное знамение, просить у Бога мира для России.
Страшное время пережили люди. Многие коренные кузедеевские фамилии оборвались. Их предки поколениями трудились, осваивая холодную и недоступную Сибирь. Будущий участник белого движения бескорыстно помогал завтрашнему борцу за новую сладкую жизнь – красному, и наоборот. И после всего этого кошмара, когда объявили, что «мы их шапками закидаем», народ какой-то внутренней неведомой силой объединился и выбил врага с земли своей, а потом еще и прошагал русский солдат по Европе, дал, как всегда было в его истории, свободу другим народам. Сегодня, после неисчислимых потерь гражданской войны, репрессий и потерь в войне с фашизмом, люди восстанавливают свою страну.
Первый ужас кузедеевцы испытали не от белых и красных, а от страшного нашествия на Кузедеево анархистов-роговцев с Алтая. Эти безграмотные крестьяне, которых ввели в психоз в своих интересах анархически настроенные вожаки, якобы присоединившиеся к красным в борьбе за народное счастье, грабили и безжалостно убивали людей на кровавом пути своего следования до Кузнецка. Отрубали головы священникам, родственникам купцов, сочувствовавшим белому движению, и по доносам. Доносчики всегда есть. Они служат вожакам любой масти: белой, красной или зелёной. Получают от своей грязной работы удовольствие. Многих потомков безвинно погибших мучеников знал лично. Прорвались по крови людской роговцы в Кузнецк и на центральной площади устроили публичную казнь арестованных ими безвинных людей со всего уезда, собранных и согнанных в город со всех волостей. Нужно установить имена и фамилии погибших от рук палачей кузедеевцев, людей из соседних сел и деревень, как раскулаченных, так и репрессированных. Роговцы казнили открыто при людском сборе, отрубая уши, у женщин груди, а затем обезглавливали обреченных. Сотрудники ОГПУ, а с 1934 года НКВД старался работать тихо, стреляли людей в тюрьмах и лагерях, и лишили людей жизни намного больше, чем алтайская роговская чума. У тех и других руки залиты кровью народа. Несомненно, больше всего кузедеевцев погибли во время ВОВ. Их братьев, отцов раскулачивали, репрессировали, а они, несмотря на трагедии, произошедшие с их родными, доблестно воевали и геройски погибали за Россию. Но должны быть восстановлены имена тех, у кого совесть чиста. Они работали для России. Несли добро людям, и гибель их не оправдана ничем.
Вокруг Кузедеево до начала 30-х годов скрывались в тайге на труднодоступных заимках банды, называвшие себя в смутное время красными «партизанами», а на самом деле они грабили и убивали, неожиданно появляясь в разных местах. С приходом регулярной красной армии сибирские разбойники, несмотря на организованные облавы с целью их ликвидации, ускользали, хорошо зная местность. Белогвардейских банд в регионе не было. Белые офицеры ушли за кордон. Не по их чести было заниматься грабежом народа. «Красные партизаны» продолжали изредка появляться, не давая покоя простым крестьянам небольших деревень, защитить которых было некому. В каждой деревне отряд красноармейцев для охраны населения не поставишь. Война с бандитизмом, кроваво разгулявшимся от Алтая до Кузнецка, проводилась с привлечением частей Красной Армии. Большая часть бандитов была выловлена и по решению судов расстреляна, несмотря на их оправдания, что они изначально помогали Советской власти. Это явление понятно и не ново для России, когда бедные и безграмотные мужики становились жадными до чужого добра и власти. Банды из русских крестьян, живших грабежами населения Горной Шории, были рождены гражданской войной. Шорцы не принимали участие в бандитизме. Когда уезжал, в народе ходили упорные слухи, что все награбленное, особенно церковная утварь и царские червонцы, зарыто бандитами в тайге.
Мы разъехались с мамой в самый тяжелый год репрессий. Я уехал учиться подальше от родных мест в европейскую часть России, а она, работая поваром, меняла места жительства: Кузедеево, Тельбес, Нарым, Зыряновское и т.д. Денег у нас не было. Перебивались случайными заработками. Иногда она присылала мне копейки, заработанные от продажи таежной ягоды в степном Алтае. Сегодня возвращаюсь к матери после десяти лет разлуки.
Русское село Кузедеево считают казацким. Время возникновения Кузедеево – ноябрь 1657 года. Присланные из Кузнецкой крепости казаки начали строительство военного укрепления. Для возведения острога была послана в тяжелую дорогу 41 казацкая семья. Нужно было тащить с собой инструменты для строительства, пушки и неприхотливый скарб. Добраться до места предстоящего строительства сквозь непроходимую тайгу с семьями, грузом, в усиливающийся ноябрьский мороз, было неимоверно тяжелой задачей. Отважные люди получили в дороге отморожения, и многие дети, женщины и казаки умирали. Пережили зиму только 30 человек, но весной пришло пополнение и было налажено регулярное снабжение боеприпасами и продовольствием. Главное, казаки выполнили свою задачу: несмотря на большие потери, заложили основание острога, который кузедеевцы называют крепостью.
Для строительства острога они выбрали место – ровную поляну над обрывистым берегом Кондомы. К 1660 году неприступное сооружение, окруженное рвами, насыпными валами, обнесенное частоколом, было готово. В сторону степей Алтая смотрели жерла пушек. Острог с его воинским гарнизоном вошел в состав Бийско-Кузнецкой оборонительной линии. На защиту России в Сибири встали умеющие преодолевать тяготы жизни, презирающие смерть люди – казаки. Все это мне известно от моих односельчан, старожилов Кузедеево, потомков казацких семей. Их предки не жалели своих сил, здоровья и жизни, служа России.
Казаки везли на возах в Кузедеево старинные иконы с изображением Георгия Победоносца, целителя Пантелеймона. Первое, что сделали, построили на площадке, выбранной для строительства острога, часовню. Молились. В холодную сибирскую стужу продолжали возводить надежно укрепленный участок обороны. Копали землю и делали мощные насыпные валы, возвышающиеся по краям оборонительного сооружения. В землю вкапывали распиленные вдоль ствола сосновые бревна. Высота частокола – не менее трех метров. Соорудили из крепких лесин подставы для пушек и направили их стволы в сторону степей. По внутренней окружности деревянного укрепления сделали обходные подмостки, а среди бревен – бойницы.
Поезд ползет, петляя среди уральских гор. Каменный пояс. В этих местах купцы Демидовы начали строить заводы и поставлять в войска Петра Великого пушки и ружья. Отсюда двинулся Ермак Тимофеевич осваивать Сибирь. Красиво на Урале, как и у нас в горах Шории.
Промелькнул столб, отделяющий Европу от Азии. Пересекал границу 10 лет назад. Тогда бежали со всего вагона люди к окну, чтобы испытать миг счастья переезда из Азии в Европу. Многие восторженно кричали: «Все! Мы в Европе!». Сегодня у меня радостно на душе, что я вернулся из Европы в Азию, и поезд движется в глубину континента, где есть большое село под названием Кузедеево. Смотрю в окно на проносящиеся перед глазами лесные красоты азиатской стороны, невольно вспомнил стихи Александра Блока «Скифы». Особенно сочно звучат строки знаменитого стихотворения в исполнении великого артиста В. Качалова.
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы. И тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
Россия – Сфинкс! Ликуя и скорбя
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
Десять лет назад я уехал по этой же железной дороге на Запад с одними мыслями и надеждами, а возвращаюсь с другими. Уезжал дерзающим опыта и побед юношей, а возвращаюсь взрослым мужиком, имеющим знания, но с переживаниями, что их никогда не будет хватать, чтобы приблизиться хоть к малому совершенству в избранной мною профессии. Ответ на Чеховский вопрос о смысле рождения человека пришел после увиденного мною за время дороги сам в голову. Учиться нужно будет всю оставшуюся жизнь, чтобы делать добро. Иначе врача, тем более хирурга, из меня не получится. Быть же рутинным человеком и жить как многие? Это же противно, прежде всего, моей душе, самому моему пребыванию среди людей. Зачем я тогда родился? Все понято!
Вспоминаю время, когда работа стоматолога окончательно меня разочаровала. Слишком однообразно. Влюбился в хирургию. Повезло. Видел и восхищался виртуозной техникой опытного хирурга, когда ассистировал на операциях прибывшему из Воронежа на поселение в Кузедеево ассистенту клиники хирургии Густаву Александровичу Таубесу. Народ освободил его руки и светлые мозги от лесоповала. Направили работать хирургом в Кузедеево. Он сразу же весь отдался любимому делу, когда его востребовал народ. Почему я ему приглянулся и он начал активно притягивать меня к операционному столу? Не знаю!
С искренним восторгом Густав Александрович рассказывал мне о великих ученых и хирургах. Основателя «общей хирургии», разработавшего методы резекции желудка Т. Бильрота, хирург из Вены считал своим учителем. Восхищался венским психиатром З. Фрейдом и его учением о бессознательном в психике человека. С Фрейдом он был знаком лично. Я ничего не понял, когда Таубес объяснял мне теорию своего знакомого, но я подумал, а не за это ли хирурга Таубеса, что он так был увлечен учением Фрейда, сослали к нам в Сибирь? Густав Александрович преклонялся перед русской хирургической школой. Знаком был в Киеве с профессором Алексеем Петровичем Крымовым, которого советские военные врачи считают величием отечественной военно-полевой хирургии. Таубес знаком был со многими выдающимися хирургами: В. И. Разумовским, С. И. Спасокукоцким, А. Н. Бакулевым, их достойными учениками. Его можно было бесконечно слушать и не уставать от рассказов, многочисленных примеров из хирургической практики. При разговоре в его словах акцент немецкого языка, но сказал мне за чаем, что он еврей, и просил не разглашать его тайну: «Константин! Пусть все думают, что я немец. Мне так спокойней спится, хотя я нахожусь не в Вене и даже не в Киеве, а комнатушке на железной кровати далеко в Сибири. Но думаю, что это намного лучше немецкого антисемитизма».
Желание стать хирургом усиливалось у меня после каждой очередной операции, но назойливо беспокоило, что нет слуха, тем более музыкального. Вдобавок наша сельская терапевт заявила: «Константин! Вы никогда не будете лечебником. Вы при аускультации даже шумы сердца не слышите. Вы дантист!» После ее слов я впал в удрученное состояние. Густав Александрович же был неутомим в своем желании сделать из молодого стоматолога перспективного хирурга: «Константин! Уверяю Вас. Я сам никогда не слышу, какие там шумы в сердце, но все могу определить по пульсу. Нас учили тонкостям терапевтической диагностике по определению состояния пульса. Слух есть у каждого человека, но все требует тренировки и развития». Густав Александрович добился своей цели по отношению к моему самолюбию. Я незаметно втянулся в хирургию, помогая ему при самых тяжелых операциях, когда кровь заливает все операционное поле, а ситуация требует незамедлительного решения. Проблему решает ум хирурга, а разрешают ее его руки и прежде всего пальцы. Хирург с большим практическим опытом научил меня вязать разные хирургические узлы глубоко в ранах и на ощупь, а то и всего двумя пальцами. На всю жизнь я запомнил от него правило, что, прежде чем идти на операцию, пусть она была до этого проделана десятки раз, обязательно вновь и вновь смотреть топографический атлас анатомии, чтобы весь ход операции и возможные неожиданности были осмыслены тщательно. Более всего меня удивляло, что после проведенных сложных полостных операций смертности практически не было, за исключением редких случаев. Я стал смотреть на венского хирурга Таубеса, как непревзойденного во всем мире хирурга от Бога.
Густав Александрович частенько подчеркивал: «Вот! Поняли, Константин, что значит постоянное повторение анатомии. Мы считаем, что знаем ее? Уверяю Вас, что в этом скрывается недооценка своих возможностей. Вы должны предварительно отыграть Ваш сценарий, как в театре, но на сцене с декорациями мышц, сосудов, нервов, а только потом Ваши пальцы делают весьма значимые движения. Вы считаете, что слова «анатомия, операция, хирургический театр действий» пустословие? Нет! Подходя к больному, мы вступаем в бой за его жизнь с оружием. Это скальпель и другие хирургические инструменты, помогающие Вам стать победителем в очередном сражении за жизнь человека. Они в ваших руках. Движение Вашей руки превосходит жест актера на сцене. Он рукой определяет состояние его души и передает зрителю без слов, что произойдет. У нас с Вами хирургический стол, т.е. сцена поменьше, но ответственности не испортить сценарий плохой игрой значительно больше».
Я утаивал от Густава Александровича, что показанные им узлы учусь вязать втайне ото всех. Опускал обычную нитку в глиняную кринку и двумя пальцами завязывал узел, то есть в темноте и наощупь. Изначально злился, что у меня не получается даже собрать нитку. Длительные тренировки выработали совершенство, которое и поражало Густава Александровича.
Приходя к родственникам, я бесконечно слушал через стетоскоп сердцебиение и дыхание у всей моей родни, от стариков до детей. Завел тетрадь и записывал все оттенки пульсовой волны от частоты до наполнения, от ритма до напряжения, и получил в итоге поразившие меня результаты наблюдений. Родственники охотно подвергались моим исследованиям и были довольны, когда мои заключения сводились к тому, что каждый осмотренный чисто дышит, и сердца у всех бьются ровно. Не помню, но, кажется, я так и не услышал шумов сердца. Но по пульсу я начал определять изменения, происходящие в сердечнососудистой системе. При терапевтических исследованиях отметил для себя, что слово, сказанное врачом человеку, имеет колоссальное значение. Словом можно вызвать аритмию сердца даже у здорового.
Как-то дерзнул вступить в спор с терапевтом, что у больного несколько другая патология, а не та, которая выставлена диагнозом на истории болезни. Получил отпор: «Константин! Вы дантист! Я сколько раз буду вам напоминать, кто вы! Почему лезете не в свое дело? Идите и рвите зубы». Она специально злила меня! Я понимал её правоту, но не принимал хамства. Я все чаще задумывался над своим будущим и начал грезить хирургией. Мысль, что если бы я был хирургом, то последнее слово было бы за мной, стала преследовать меня. Оружие хирурга – это сталь, а у терапевта только щит, на обратной стороне которого чаще неизвестно что навешано. Предположения о наличии заболевания врач выстраивает на основании симптомов. Они компонуются в синдром или даже несколько синдромов. Что-то выпадает из общей закономерности, занимая неожиданно ведущее положение? Многие врачи подтягивают не вписывающиеся симптомы и признаки в общую картину назревающего диагноза, а другие стараются игнорировать вроде бы незаметные реалии, несмотря на жалобы больного. Вырисовываются два обманчивых пути постановки ошибочного диагноза, а значит, и лечения, которое упрется в тупик. Игнорирование малой симптоматики дает большие, порою не поправимые последствия. Идти же только путем подтверждения своих предположений, на основании полученных лабораторных данных, инструментальных исследований считаю неэтичным. Только когда клиническое мышление врача, прошедшего годы практики в большем проценте ставит плюсовую характеристику в диагностике заболевания, а проведенные исследования подтверждают логическое мышление клинициста, то можно считать терапевтическое лечение обоснованным. И даже при этом ни один терапевт не застрахован от ближайших или отдаленных осложнений у больного, а сам процесс лечения является диагностическим критерием правильности выбора.
Журнал «Огни Кузбасса» представляет вниманию читателя сокращенный вариант готовящейся к изданию книги Олега Яценка «Путь сельского хирурга». Материалы, на основании которых написана книга, взяты из дневниковых записей районного хирурга Константина Родионовича Яценко, рассказов очевидцев, живших в тяжелое послевоенное время, и воспоминаний сына сельского хирурга врача Олега Яценко. Это произведение является продолжением опубликованных в нашем журнале «Записок капитана медицинской службы» №2, 2014 г., и «Освобождение Донбасса» №3, 2015 г. Будущая книга насыщена именами великих и простых людей, жителей села Кузедеево. Они выстояли и сумели победить в тяжелом труде по восстановлению нашей Родины. Вечная Слава!
Судьба каждой семьи и потомков коренных фамилий интересует автора. Думаем, это вызовет не меньший интерес у читателя, так как многие представители поколений кузедеевцев отличились в истории России по всей Евразии, невольно записав свои имена в книгу человеческой памяти.
ПУТЬ СЕЛЬСКОГО ХИРУРГА
«Уважение к минувшему – вот черта, отличающая цивилизованность от дикости».
А. С. Пушкин
Предисловие автора
Многие интересные события тех лет отчетливо остались в памяти как особо значимые для меня и окружающих людей: родственников, друзей нашей семьи и всех, кто находился в постоянных заботах и труде. Восстанавливать реалии былого помогли пожелтевшие письма, вырезки из газет, беседы и, конечно, бесценные записи в дневниках моего отца, хирурга села Кузедеево. Мама работала терапевтом.
Мое детство и подростковый период прошли на территории районной больницы села Кузедеево, в окружении старых белых халатов и штопаных и перештопанных больничных пижам. Изношенные десятилетиями вещи продолжали служить людям. Вот это движение пижам и халатов среди деревянных построек больницы я очень хорошо помню. Мой любопытный детский взгляд фиксировал многое в своеобразном мире сельской больницы. Я был свой среди халатов и пижам, и меня никто от себя не отталкивал за излишнюю любознательность, а наоборот, все люди, несмотря на крайнюю занятость, относились ко мне приветливо.
Я был невольным свидетелем постоянных разговоров родителей, которые дома ежедневно обсуждали состояние больных, перспективы медицинской помощи в больнице и районе. В сельской местности, как и по всей стране, катастрофически не хватало медицинских работников. Отец проводил дни и ночи в хирургии. Он так же, как и все медицинские работники больницы, пропитался карболкой, лизолом, мазью Вишневского и другими лечебными и дезинфицирующими препаратами настолько сильно, что в нашем доме не было вещи, которая бы не пахла больницей.
Больничная территория казалась мне огромным миром, по которому я путешествовал, постоянно делая открытия. Большие и маленькие больничные строения были отделены друг от друга огромными зелеными полянами травы. Выйдя из дома и сделав несколько шагов на пригорок, можно было быстро нарвать полную металлическую кружку лесной клубники и земляники.
Послевоенное время встряхнуло и напомнило о добрых вековых традициях старинного сибирского села. После нескольких десятков лет: первая империалистическая война, перевороты власти, гражданская война, смута, раскулачивание, репрессии и неожиданное нападение на нашу страну фашистской Германии, а по сути, почти всех европейских стран, позволивших гитлеровским войскам дойти до сердца нашей Родины Москвы, обнадежило врагов России, что великая держава рухнет. Они забыли или не знали нашу историю: в тяжелые времена все народы Великой страны России сплачиваются неведомой для всего мира силой, и она начинает бить врага так, что гонит его до самого логова, показывая в очередной, что с мечом к нам ходить нельзя.
В послевоенной разрухе и голоде враги усмотрели вымирание победившего фашизм народа. Но и такое в России невозможно. Тем более, в стране, где большинство населения жило в сельской местности. В сёлах, где все знали друг друга и понимали, что нужно напряженно работать с раннего утра до позднего вечера, чтобы накормить голодную страну. Да! Это было особое время.
Я застал участников русско-японской, Первой мировой, гражданской, финской и Великой Отечественной войн. Разговаривал с партизанами, которые ходили по селу в папахах с красной лентой, но хорошо знал и сохранившихся рядовых из белой армии Колчака. Вражда между ними давно ушла в прошлое, как будто её и не было в истории. Заботы дня насущного требовали дружной работы от всех. Тем более, тех, кто испытал много трудностей в жизни. Русский человек очень добрый и отзывчивый, но и мудрый. Без этих исконно русских качеств невозможно справиться с общими заботами и трудностями сельской жизни. В селе люди почитают друг друга, и с уважением относятся к старшим и младшим.
Среди людей в белых халатах я никогда не слышал обращения «ты», а только «Вы». По моему мнению, базисная основа поддерживаемого ими и принятого эстафетой от предшествующих врачей России величайшего гуманизма, которую я наблюдал и старался вникнуть в её смысл, должна переходить от поколения в поколение. Медицинская культура, передающаяся от предшественников, принималась врачами как святыня, которую не вправе никто искажать, тем более, порочить. Врачебное сообщество несет людям культуру, веру в себя и государство. Нарушение во всех направлениях традиционных канонов врачебного искусства в среде людей посвятивших себя медицине, порождает самое страшное – равнодушие.
Иногда отец спрашивал меня: «А что ты сегодня сделал полезного для России?» С детства я втянулся в сельский труд, в общение, с одной стороны, с простыми людьми, а с другой, с интеллигенцией, представляющей врачебную элиту. Все они были одинаково интересны мне. При этом нужно отметить, что я рос без особого надзора и без программ по воспитанию достойного члена общества. Моим незабываемым душевным другом в детстве была моя бабушка, мама моего отца Анастасия Матвеевна Перевалова, а по мужу, моему деду, Яценко.
Мой отец был направлен на фронт зауряд-врачом. Не успели сдать выпускные экзамены курсанты военного факультета Харьковского медицинского института – началась война. Те из них, кому выпало жить, после Великой Победы доучивались и получали дипломы в сохранившихся после войны институтах. Капитан медицинской службы К. Р. Яценко выбрал город Одессу.
Прощание с Одессой
Демобилизованный капитан медицинской службы Яценко К. Р. 5 марта 1947 года, после успешной сдачи государственных экзаменов в Одесском государственном медицинском институте, получил направление на работу - «В распоряжение отдела здравоохранения Кемеровской области, по личному настоянию». Долгожданный диплом, где написано «лечебное дело» и стоят подписи председателя государственной комиссии профессора Гнилорыбова, академиков и профессоров, получен. Эти строки написаны в дневнике моего отца капитана медицинской службы Яценко Константина Родионовича.
Далее записи из дневника подполковника медицинской службы в запасе К. Р. Яценко, заслуженного врача РСФСР, почетного гражданина села Кузедеево. Рассказы отца сыну. Свидетельства и воспоминания очевидцев того счастливого, но тяжелого для народа России послевоенного времени.
За время учебы в Одессе жил у родителей погибшего любимца полка комбата Петра Цыпкина. Доучиваться в Харьков не поехал. Настояли родители Петра, чтобы я жил у них. Приняли меня в дом как родного сына. У Якова Кирилловича и Марфы Ивановны, отца и матери Петра, небольшая, но весьма содержательная библиотека классиков дореволюционных изданий. Полные собрания сочинений А. К. Толстого, К. М. Станюковича, Г. Успенского, Г. Гауптмана, Л. Андреева, В. Вересаева, Ф. И. Тютчева, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Жана Мольера. Отдельные тома, выпущенные в советское время: Пушкин А. С., Лермонтов М. Ю., и сборник рассказов А. П. Чехова. Собрания сочинений изданы до революции для подписчиков знаменитого журнала «НИВА».
Появлялось хоть немного свободного времени, которое сразу же насыщалось чтением. Соскучился по литературе за долгие годы боёв с незваными пришельцами. После войны усилилась жажда прочитать, осмыслить и непременно дать анализ прочитанному произведению.
Взял с полки том коллеги – врача-писателя В. В. Вересаева. Заметил с первой же страницы книги, что изменилось мое отношение к пониманию содержания, смысла каждой строки. Делаю вывод с помощью писателя коллеги, что война сформировала у некоторых людей грубость и отсутствие любви к ближнему. Некоторые люди перестали понимать прекрасное, дарованное им от рождения природой. Но у большинства людей произошло обострение желания восприятия мира и поиска в нем мельчайших тонкостей, приносящих радость, ранее не замечаемой красоты окружающего, где человек не хозяин, а находится в гармонии с Природой, которая и дарит право воспринять человеческие отношения с чувством собственного благородства. После победы над фашизмом русский человек, прошедший войну, стал чувствовать себя героем своего существования на земле и сплоченной высокой преданности своей Родине.
У меня сформировалось мнение, слушая разговоры многих военных, что они не затрагивают тему, связанную с войной, мало говорят о бытовых проблемах, а больше внимания уделяют высоким, упущенным за годы войны идеалам духовности.
Война неотступно следует за мной. Постоянно теребит память. Мучает бессонница. Отвлекает чтение. По-моему, великая русская литература не может делиться на рождающую интерес к чтению у читателя и скучную? Последней не существует.
При распределении профессор Живетов уговаривал меня остаться на кафедре хирургической стоматологии. Возмущался моим выбором академик Ясеновский: «Не понимаю? Простите! Но я не понимаю? Что, Сибирь лучше Одессы? У Вас, батенька, контузий не было?» Отвечаю на академическое хамство: «Были, как и у всех, кто в окопах на передовой воевал». Отчаянно бросаюсь в объяснения: «В Сибири мои корни. Я обязан вернуться и спасать жизни тех, кто потерял на войне родственников, охранять здоровье новых поколений, чьи отцы и братья отдали жизнь за Родину. Лечить земляков, кто после войны остался живым. Спасать родовые фамилии, чьи предки осваивали Сибирь. Село Кузедеево, где я родился и вырос – старинное казацкое поселение. Одесса – несравненный город, а горожан, его населяющих, даже подобных во всем мире нет. Буду скучать, но меня в родном краю ждет мама, родственники и простые люди, которых не видел десять лет. И в наших краях каждый шаг – история, а не только в Одессе».
«Я Вас понимаю», - язвительно произнес профессор Ясеновский, повернул голову к Гнилорыбову, что-то прошептал ему на ухо. После чего попытался исправить сказанное им, не меняя тональность: «Мы Вас понимаем! Что сделаешь, если сибиряку Одесса не по душе. Езжайте к вашим медведям. Вы, сибиряки, народ упорный, и на фронте, и в тылу! Не ошибусь, и коллеги меня поддержат, что из 46 выпусков Одесского медицинского института Вы первый, кто добровольно едет в Сибирь, когда перед Вами открыто много дорог». Спокойно отвечаю: «Я же не русский богатырь из сказки, у которого всего три дороги, и все с предупреждением о грозящей опасности. Вы сказали, что у меня дорог много. Вот, чтобы не заблудиться среди них, я и поеду по одной, что ведет в родное село Кузедеево».
Профессор Гнилорыбов протягивает мне руку на прощание. Рукопожатие ученика известного всему миру хирурга Н. А. Богораза запомнится на всю жизнь. Оживший академик Ясеновский начинает бубнить, ссылается на изречение Михаила Ломоносова: «Да! Российское могущество прирастать будет Сибирью». Его поддерживает Гнилорыбов: «Да! Но Вы, коллега, забыли слова великого историка Василия Осиповича Ключевского. Позвольте, но я дополню - «В России центр на периферии».
В Одессе мы очень сдружились: я, Сашка Ситниченко с Вагнером и Великановым. Образовалась группа из четырех капитанов медицинской службы. Заводила среди нас Женя Вагнер. Не может жить без одесских анекдотов. Я не могу и малую часть запомнить, а у него их в памяти тысячи. Вагнер часто возмущается и говорит: «Киев называют матерью городов русских, но он стал почему-то столицей Украины. Окраина России претендует на центр вселенной? Получается, что Владимирский собор живописно в русском стиле хохлы Васнецов и Нестеров расписали, а малевать на помощь кузнеца Вакулу пригласили? В Киеве каждый камень – русская история. На стенах храма неповторимые пейзажи с царевичами Борисом и Глебом из русских былин. Киев – это и есть величие русского могущества, подтвержденного историей. Земля, подарившая России и всему миру великих и неповторимых людей русских людей». И продолжает неистово иронизировать: «У хохлов, как их называл русский писатель Николай Васильевич Гоголь, по-моему, две страсти. Первая – выбиться хотя бы в сержанты на военной службе, а если преподавать, то только марксизм-ленинизм, и пробиваться в члены парткома. Нет и не было украинских ученых, как и такой национальности. У них на все, где мозгами шевелить надо, ответ один: «нэ трэба». Лишь бы утроба сытно набита была, так это «трэба». Республика Украина – надуманное большевиками образование после революции 17-го года. Вот с нашим городом Одессой все ясно и понятно. Это просто город-мама! У нашей мамы Одессы много детей, но папы разные. Но опять же, а при чем здесь украинцы? Одесса всегда будет городом, которому, как поет уважаемый Лёнечка Утесов: «Не страшны ни горе, ни беда…» Здесь пели Вера Холодная и Александр Вертинский. Их с восторгом слушала не только вся Одесса, а Миша Япончик готов был носить Верочку на руках, и Гриша Котовский при каждой встрече целовал ей ручки. А какие это были уважаемые люди? И нечего нас пытаться дурить, навязывая самостийность. Вы знаете! На крыше дома встречаются два кота – Киевский и Одесский. «Ну шо, помяукаем?» – предлагает Киевский. «Таки мяу», - отвечает Одесский». Заметно, что Саша Ситниченко обижается. Он из Полтавы. Женя Вагнер старается сгладить обстановку: «А вы знаете, как Шолом-Алейхем приехал в Турцию? «Селям алейкум, Шолом Алейхем», - восторженно кричат турки. «Бьем челом», - отвечает Шолом». Все долго хохочем, представляя сцену встречи турок и еврейского писателя, бьющего челом по русской традиции.
Спустились по потемкинской лестнице посмотреть на порт и взглянуть в сторону далеких лиманов, покрытых морской дымкой. Надеюсь, что впечатления от Одессы надолго останутся со мной как о красивейшем приморском городе России, достойном восхищения его историей, архитектурой, а для нас недавним подвигом матросов, защищавшим Одессу-маму и освободившим ее от непрошеных гостей: румын, венгров и немцев. Воевал я с немцами за Ростов, город который называют – «папа». Одесса, как и Севастополь это символ беспримерной героической отваги русских моряков. Как бесстрашно воюют наши матросы, я видел при освобождении Крыма. Могу представить, как они дрались за Одессу.
Попрощавшись с ребятами, пошел на рынок «Привоз» - уважаемое одесситами место – купить для дочери нашего комбата Людмилы Ципкиной подарок. Осталась без матери и отца. Девочка растет под опекой дедушки и бабушки. Нашел шоколад и маленькую куколку дореволюционного изготовления. Людмилка будет рада. На одесском «Привозе», несмотря на тяжелые события войны, найти можно все, что душа пожелает.
Ухожу в ночь на Харьковский поезд. Темень южная. Город почистили от уголовников, но за голенищем сапога у меня ампутационный нож, лезвие которого острее бритвы. На всякий неожиданный случай, а в Одессе неожиданности – обычное явление. Десять лет, как мне кажется, пролетели мигом, но давно я не видел родных кузедеевских мест. Невольно повторяю и повторяю, идя в темноте и напевая всего четыре строки:
Дорогой длинною,
Да ночкой лунною,
Да с песней той,
Что вдаль летит, звеня!..
Из Европы в Азию
В родные места добираюсь от Одессы третью неделю. Заминки на посадку в Харькове, а особенно в Новосибирске. Покинул село Кузедеево в июне 1937 года, чтобы не возвращаться до тех пор, пока не почувствую, что могу оперировать и спасать больных при сложных патологиях, требующих высокого искусства хирурга. Была еще одна немаловажная причина. Шли неожиданные и многочисленные аресты по линии ОГПУ. Переименовали карательную организацию в НКВД и раскрутили маховик на полный ход. Активно арестовывали людей, подозревая в наиболее трудолюбивых, тем более имевших образование, «врагов народа», обвиняя их в заговорах против власти.
Невольно, но мои мысли были навязчиво связаны с боязнью, что я сын офицера, мобилизованного в армию Колчака. Отца помню очень смутно. Он погиб в бою за Пермь в 1919 году. Ко времени его трагической гибели мне не исполнилось и четырех лет. Мама боялась за меня и настоятельно требовала, чтобы в анкетах я писал в графе, кто отец – «неизвестно». Мама говорила: «Меня не спасет имя дяди Ивана Перевалова, члена первого Кузедеевского Совдепа, казненного белыми. Мой муж, твой отец, был организатором Кузедеевской волости, а потом офицером белой армии. Они его нам не простят, хотя он не против народа, а за Россию воевал и убит был в бою красными». На моих глазах арестовали главного врача больницы Корюкина Н. Д., вместе с сыном. Под его руководством было отстроено типовое здание больницы в 1936 году. Он же возглавлял хирургическую службу района. Его жена, после ареста мужа и сына, сошла с ума и была отправлена в Новосибирскую психиатрическую больницу. Из села забирали людей днём и ночью. Были арестованы: Берлявский - директор педагогического училища, Гладков Иван Васильевич - первый секретарь райкома, Ребров – председатель райисполкома, Атургашев Иван – священник вместе с тремя сыновьями Николаем, Александром и Серафимом и многие другие порядочные безвинные люди. Забрали районного прокурора Никиту Хведчика, по чьей инициативе благоустраивалось Кузедеево. Прокурора Хведчика, который до своего ареста подписывал списки подлежащих аресту и сам принимал в них активное участие, застрелили при конвоировании. Крестьянина Пантелеева Егора по доносу Шахова Андрея забрали, и он бесследно исчез.
И подобных им много, и не только русских, но и шорских родов. Сегодня, находясь в дороге, думаю, что должен же кто-то сохраниться из рода Тенековых. Воробьева В. А. и Савинцева Петра Гавриловича, что были женаты на женщинах с девичьими фамилиями Тенековы, при мне арестовали. Дальнейшую судьбу их не знаю. Они были уважаемыми в селе людьми.
Возвращаюсь в родные места на поезде, а дорога домой ведет меня к размышлениям о прошлом. В Кузедеево, на удивление всей округи, сохранилась церковь Святого Великомученика и целителя Пантелеймона. Когда я уезжал, в ней проводились службы, на которые брели из дальних деревень сгорбленные старушки, опирающиеся на клюку. Они находили в себе силы преодолеть вёрсты, молитвой успокоить душу, поставить свечи в память о безвинно убиенных и пропавших без вести родственниках, а, накладывая крестное знамение, просить у Бога мира для России.
Страшное время пережили люди. Многие коренные кузедеевские фамилии оборвались. Их предки поколениями трудились, осваивая холодную и недоступную Сибирь. Будущий участник белого движения бескорыстно помогал завтрашнему борцу за новую сладкую жизнь – красному, и наоборот. И после всего этого кошмара, когда объявили, что «мы их шапками закидаем», народ какой-то внутренней неведомой силой объединился и выбил врага с земли своей, а потом еще и прошагал русский солдат по Европе, дал, как всегда было в его истории, свободу другим народам. Сегодня, после неисчислимых потерь гражданской войны, репрессий и потерь в войне с фашизмом, люди восстанавливают свою страну.
Первый ужас кузедеевцы испытали не от белых и красных, а от страшного нашествия на Кузедеево анархистов-роговцев с Алтая. Эти безграмотные крестьяне, которых ввели в психоз в своих интересах анархически настроенные вожаки, якобы присоединившиеся к красным в борьбе за народное счастье, грабили и безжалостно убивали людей на кровавом пути своего следования до Кузнецка. Отрубали головы священникам, родственникам купцов, сочувствовавшим белому движению, и по доносам. Доносчики всегда есть. Они служат вожакам любой масти: белой, красной или зелёной. Получают от своей грязной работы удовольствие. Многих потомков безвинно погибших мучеников знал лично. Прорвались по крови людской роговцы в Кузнецк и на центральной площади устроили публичную казнь арестованных ими безвинных людей со всего уезда, собранных и согнанных в город со всех волостей. Нужно установить имена и фамилии погибших от рук палачей кузедеевцев, людей из соседних сел и деревень, как раскулаченных, так и репрессированных. Роговцы казнили открыто при людском сборе, отрубая уши, у женщин груди, а затем обезглавливали обреченных. Сотрудники ОГПУ, а с 1934 года НКВД старался работать тихо, стреляли людей в тюрьмах и лагерях, и лишили людей жизни намного больше, чем алтайская роговская чума. У тех и других руки залиты кровью народа. Несомненно, больше всего кузедеевцев погибли во время ВОВ. Их братьев, отцов раскулачивали, репрессировали, а они, несмотря на трагедии, произошедшие с их родными, доблестно воевали и геройски погибали за Россию. Но должны быть восстановлены имена тех, у кого совесть чиста. Они работали для России. Несли добро людям, и гибель их не оправдана ничем.
Вокруг Кузедеево до начала 30-х годов скрывались в тайге на труднодоступных заимках банды, называвшие себя в смутное время красными «партизанами», а на самом деле они грабили и убивали, неожиданно появляясь в разных местах. С приходом регулярной красной армии сибирские разбойники, несмотря на организованные облавы с целью их ликвидации, ускользали, хорошо зная местность. Белогвардейских банд в регионе не было. Белые офицеры ушли за кордон. Не по их чести было заниматься грабежом народа. «Красные партизаны» продолжали изредка появляться, не давая покоя простым крестьянам небольших деревень, защитить которых было некому. В каждой деревне отряд красноармейцев для охраны населения не поставишь. Война с бандитизмом, кроваво разгулявшимся от Алтая до Кузнецка, проводилась с привлечением частей Красной Армии. Большая часть бандитов была выловлена и по решению судов расстреляна, несмотря на их оправдания, что они изначально помогали Советской власти. Это явление понятно и не ново для России, когда бедные и безграмотные мужики становились жадными до чужого добра и власти. Банды из русских крестьян, живших грабежами населения Горной Шории, были рождены гражданской войной. Шорцы не принимали участие в бандитизме. Когда уезжал, в народе ходили упорные слухи, что все награбленное, особенно церковная утварь и царские червонцы, зарыто бандитами в тайге.
Мы разъехались с мамой в самый тяжелый год репрессий. Я уехал учиться подальше от родных мест в европейскую часть России, а она, работая поваром, меняла места жительства: Кузедеево, Тельбес, Нарым, Зыряновское и т.д. Денег у нас не было. Перебивались случайными заработками. Иногда она присылала мне копейки, заработанные от продажи таежной ягоды в степном Алтае. Сегодня возвращаюсь к матери после десяти лет разлуки.
Русское село Кузедеево считают казацким. Время возникновения Кузедеево – ноябрь 1657 года. Присланные из Кузнецкой крепости казаки начали строительство военного укрепления. Для возведения острога была послана в тяжелую дорогу 41 казацкая семья. Нужно было тащить с собой инструменты для строительства, пушки и неприхотливый скарб. Добраться до места предстоящего строительства сквозь непроходимую тайгу с семьями, грузом, в усиливающийся ноябрьский мороз, было неимоверно тяжелой задачей. Отважные люди получили в дороге отморожения, и многие дети, женщины и казаки умирали. Пережили зиму только 30 человек, но весной пришло пополнение и было налажено регулярное снабжение боеприпасами и продовольствием. Главное, казаки выполнили свою задачу: несмотря на большие потери, заложили основание острога, который кузедеевцы называют крепостью.
Для строительства острога они выбрали место – ровную поляну над обрывистым берегом Кондомы. К 1660 году неприступное сооружение, окруженное рвами, насыпными валами, обнесенное частоколом, было готово. В сторону степей Алтая смотрели жерла пушек. Острог с его воинским гарнизоном вошел в состав Бийско-Кузнецкой оборонительной линии. На защиту России в Сибири встали умеющие преодолевать тяготы жизни, презирающие смерть люди – казаки. Все это мне известно от моих односельчан, старожилов Кузедеево, потомков казацких семей. Их предки не жалели своих сил, здоровья и жизни, служа России.
Казаки везли на возах в Кузедеево старинные иконы с изображением Георгия Победоносца, целителя Пантелеймона. Первое, что сделали, построили на площадке, выбранной для строительства острога, часовню. Молились. В холодную сибирскую стужу продолжали возводить надежно укрепленный участок обороны. Копали землю и делали мощные насыпные валы, возвышающиеся по краям оборонительного сооружения. В землю вкапывали распиленные вдоль ствола сосновые бревна. Высота частокола – не менее трех метров. Соорудили из крепких лесин подставы для пушек и направили их стволы в сторону степей. По внутренней окружности деревянного укрепления сделали обходные подмостки, а среди бревен – бойницы.
Поезд ползет, петляя среди уральских гор. Каменный пояс. В этих местах купцы Демидовы начали строить заводы и поставлять в войска Петра Великого пушки и ружья. Отсюда двинулся Ермак Тимофеевич осваивать Сибирь. Красиво на Урале, как и у нас в горах Шории.
Промелькнул столб, отделяющий Европу от Азии. Пересекал границу 10 лет назад. Тогда бежали со всего вагона люди к окну, чтобы испытать миг счастья переезда из Азии в Европу. Многие восторженно кричали: «Все! Мы в Европе!». Сегодня у меня радостно на душе, что я вернулся из Европы в Азию, и поезд движется в глубину континента, где есть большое село под названием Кузедеево. Смотрю в окно на проносящиеся перед глазами лесные красоты азиатской стороны, невольно вспомнил стихи Александра Блока «Скифы». Особенно сочно звучат строки знаменитого стихотворения в исполнении великого артиста В. Качалова.
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы. И тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
Россия – Сфинкс! Ликуя и скорбя
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
Десять лет назад я уехал по этой же железной дороге на Запад с одними мыслями и надеждами, а возвращаюсь с другими. Уезжал дерзающим опыта и побед юношей, а возвращаюсь взрослым мужиком, имеющим знания, но с переживаниями, что их никогда не будет хватать, чтобы приблизиться хоть к малому совершенству в избранной мною профессии. Ответ на Чеховский вопрос о смысле рождения человека пришел после увиденного мною за время дороги сам в голову. Учиться нужно будет всю оставшуюся жизнь, чтобы делать добро. Иначе врача, тем более хирурга, из меня не получится. Быть же рутинным человеком и жить как многие? Это же противно, прежде всего, моей душе, самому моему пребыванию среди людей. Зачем я тогда родился? Все понято!
Вспоминаю время, когда работа стоматолога окончательно меня разочаровала. Слишком однообразно. Влюбился в хирургию. Повезло. Видел и восхищался виртуозной техникой опытного хирурга, когда ассистировал на операциях прибывшему из Воронежа на поселение в Кузедеево ассистенту клиники хирургии Густаву Александровичу Таубесу. Народ освободил его руки и светлые мозги от лесоповала. Направили работать хирургом в Кузедеево. Он сразу же весь отдался любимому делу, когда его востребовал народ. Почему я ему приглянулся и он начал активно притягивать меня к операционному столу? Не знаю!
С искренним восторгом Густав Александрович рассказывал мне о великих ученых и хирургах. Основателя «общей хирургии», разработавшего методы резекции желудка Т. Бильрота, хирург из Вены считал своим учителем. Восхищался венским психиатром З. Фрейдом и его учением о бессознательном в психике человека. С Фрейдом он был знаком лично. Я ничего не понял, когда Таубес объяснял мне теорию своего знакомого, но я подумал, а не за это ли хирурга Таубеса, что он так был увлечен учением Фрейда, сослали к нам в Сибирь? Густав Александрович преклонялся перед русской хирургической школой. Знаком был в Киеве с профессором Алексеем Петровичем Крымовым, которого советские военные врачи считают величием отечественной военно-полевой хирургии. Таубес знаком был со многими выдающимися хирургами: В. И. Разумовским, С. И. Спасокукоцким, А. Н. Бакулевым, их достойными учениками. Его можно было бесконечно слушать и не уставать от рассказов, многочисленных примеров из хирургической практики. При разговоре в его словах акцент немецкого языка, но сказал мне за чаем, что он еврей, и просил не разглашать его тайну: «Константин! Пусть все думают, что я немец. Мне так спокойней спится, хотя я нахожусь не в Вене и даже не в Киеве, а комнатушке на железной кровати далеко в Сибири. Но думаю, что это намного лучше немецкого антисемитизма».
Желание стать хирургом усиливалось у меня после каждой очередной операции, но назойливо беспокоило, что нет слуха, тем более музыкального. Вдобавок наша сельская терапевт заявила: «Константин! Вы никогда не будете лечебником. Вы при аускультации даже шумы сердца не слышите. Вы дантист!» После ее слов я впал в удрученное состояние. Густав Александрович же был неутомим в своем желании сделать из молодого стоматолога перспективного хирурга: «Константин! Уверяю Вас. Я сам никогда не слышу, какие там шумы в сердце, но все могу определить по пульсу. Нас учили тонкостям терапевтической диагностике по определению состояния пульса. Слух есть у каждого человека, но все требует тренировки и развития». Густав Александрович добился своей цели по отношению к моему самолюбию. Я незаметно втянулся в хирургию, помогая ему при самых тяжелых операциях, когда кровь заливает все операционное поле, а ситуация требует незамедлительного решения. Проблему решает ум хирурга, а разрешают ее его руки и прежде всего пальцы. Хирург с большим практическим опытом научил меня вязать разные хирургические узлы глубоко в ранах и на ощупь, а то и всего двумя пальцами. На всю жизнь я запомнил от него правило, что, прежде чем идти на операцию, пусть она была до этого проделана десятки раз, обязательно вновь и вновь смотреть топографический атлас анатомии, чтобы весь ход операции и возможные неожиданности были осмыслены тщательно. Более всего меня удивляло, что после проведенных сложных полостных операций смертности практически не было, за исключением редких случаев. Я стал смотреть на венского хирурга Таубеса, как непревзойденного во всем мире хирурга от Бога.
Густав Александрович частенько подчеркивал: «Вот! Поняли, Константин, что значит постоянное повторение анатомии. Мы считаем, что знаем ее? Уверяю Вас, что в этом скрывается недооценка своих возможностей. Вы должны предварительно отыграть Ваш сценарий, как в театре, но на сцене с декорациями мышц, сосудов, нервов, а только потом Ваши пальцы делают весьма значимые движения. Вы считаете, что слова «анатомия, операция, хирургический театр действий» пустословие? Нет! Подходя к больному, мы вступаем в бой за его жизнь с оружием. Это скальпель и другие хирургические инструменты, помогающие Вам стать победителем в очередном сражении за жизнь человека. Они в ваших руках. Движение Вашей руки превосходит жест актера на сцене. Он рукой определяет состояние его души и передает зрителю без слов, что произойдет. У нас с Вами хирургический стол, т.е. сцена поменьше, но ответственности не испортить сценарий плохой игрой значительно больше».
Я утаивал от Густава Александровича, что показанные им узлы учусь вязать втайне ото всех. Опускал обычную нитку в глиняную кринку и двумя пальцами завязывал узел, то есть в темноте и наощупь. Изначально злился, что у меня не получается даже собрать нитку. Длительные тренировки выработали совершенство, которое и поражало Густава Александровича.
Приходя к родственникам, я бесконечно слушал через стетоскоп сердцебиение и дыхание у всей моей родни, от стариков до детей. Завел тетрадь и записывал все оттенки пульсовой волны от частоты до наполнения, от ритма до напряжения, и получил в итоге поразившие меня результаты наблюдений. Родственники охотно подвергались моим исследованиям и были довольны, когда мои заключения сводились к тому, что каждый осмотренный чисто дышит, и сердца у всех бьются ровно. Не помню, но, кажется, я так и не услышал шумов сердца. Но по пульсу я начал определять изменения, происходящие в сердечнососудистой системе. При терапевтических исследованиях отметил для себя, что слово, сказанное врачом человеку, имеет колоссальное значение. Словом можно вызвать аритмию сердца даже у здорового.
Как-то дерзнул вступить в спор с терапевтом, что у больного несколько другая патология, а не та, которая выставлена диагнозом на истории болезни. Получил отпор: «Константин! Вы дантист! Я сколько раз буду вам напоминать, кто вы! Почему лезете не в свое дело? Идите и рвите зубы». Она специально злила меня! Я понимал её правоту, но не принимал хамства. Я все чаще задумывался над своим будущим и начал грезить хирургией. Мысль, что если бы я был хирургом, то последнее слово было бы за мной, стала преследовать меня. Оружие хирурга – это сталь, а у терапевта только щит, на обратной стороне которого чаще неизвестно что навешано. Предположения о наличии заболевания врач выстраивает на основании симптомов. Они компонуются в синдром или даже несколько синдромов. Что-то выпадает из общей закономерности, занимая неожиданно ведущее положение? Многие врачи подтягивают не вписывающиеся симптомы и признаки в общую картину назревающего диагноза, а другие стараются игнорировать вроде бы незаметные реалии, несмотря на жалобы больного. Вырисовываются два обманчивых пути постановки ошибочного диагноза, а значит, и лечения, которое упрется в тупик. Игнорирование малой симптоматики дает большие, порою не поправимые последствия. Идти же только путем подтверждения своих предположений, на основании полученных лабораторных данных, инструментальных исследований считаю неэтичным. Только когда клиническое мышление врача, прошедшего годы практики в большем проценте ставит плюсовую характеристику в диагностике заболевания, а проведенные исследования подтверждают логическое мышление клинициста, то можно считать терапевтическое лечение обоснованным. И даже при этом ни один терапевт не застрахован от ближайших или отдаленных осложнений у больного, а сам процесс лечения является диагностическим критерием правильности выбора.
| Далее