Поверьте на слово, дорогие читатели, мне трудно и горестно писать о Борисе Тимофеевиче Штоколове, как об ушедшем от нас великом и неповторимом певце, с которым меня связывала не только сцена, но и преданная мужская дружба. Видимо, еще не пришло ко мне скорбное и трагическое осознание того, что этого замечательного артиста, к большому сожалению, уже нет с нами. Но его исключительной красоты и уникального тембра голос продолжает звучать во мне, заполняя осиротевшую душу, возвышая её, утешая и облагораживая.
Такая огромная потеря никогда и никем не будет восполнена, ибо лишился я в своей жизни очень дорогого и близкого мне человека, чье замечательное творчество оказало на меня духовное и нравственное воздействие. Я видел вживе, как совершается художественное чудо, когда он пел на сцене. Кроме того, часто присутствовал на репетициях певца, на радио и телевизионных записях, принимал участие в его выступлениях – читал стихи и был ведущим многих аншлаговых концертных программ. Выступления проходили чаще всего в филармонии, Большом концертном зале “Октябрьский” (БКЗ), консерватории, “Карнавале”, Театре эстрады, Тронном зале Екатерининского Дворца, в концертном зале у Финляндского вокзала, не считая многочисленных “малых” сценических площадок Санкт-Петербурга и городов России.
Тот, кто хоть раз услышал в своей жизни сольное выступление или был на оперных спектаклях с участием Бориса Тимофеевича, всякий раз испытывал глубокое духовное потрясение, вызванное мощью его голоса и блистательной игрой на сцене. В Кировском (ныне Мариинском) театре, где певец проработал более тридцати лет, он пел, в основном, ведущие партии обширного оперного репертуара. Публика ходила, как правило, на Штоколова, своего любимца, когда он исполнял труднейшие партии: Мефистофеля (“Фауст” Ш. Гуно), Сусанина, Руслана (“Иван Сусанин” и “Руслан и Людмила” М. Глинки), Гремина (“Евгений Онегин” П. Чайковского), Досифея, Бориса и Пимена (“Хованщина” и “Борис Годунов” М. Мусоргского), князя Галицкого (“Князь Игорь” А. Бородина), Дона Базилио, Рамфиса (“Аида” Д. Верди) и другие произведения русских и зарубежных классиков. Кроме того, он принимал живейшее участие в популяризации современных композиторов. Создал мужественный и правдивый народный характер солдата Отечественной войны, рядового Андрея Соколова в опере “Судьба человека” И. Дзержинского, по произведению М. Шолохова.
В музыкальном мире хорошо известно, что созданный на оперной сцене трагический образ Бориса Годунова навсегда связан со многими прославленными именами, в том числе и с именем Бориса Штоколова. Он раскрывал этот сложный и величественный образ, играя на сцене в костюме самого Шаляпина, авторы которого – художники Коровин и Головин.
В этом прославленном театре и пришла к певцу заслуженная и поистине легендарная слава. В 1962 году Штоколову присуждается звание Народного артиста России, а в 1966 – он уже народный артист СССР. Помимо этого, становится лауреатом Государственной премии, кавалером орденов Ленина, Октябрьской Революции, двух орденов Трудового Красного Знамени, ордена Отечественной войны второй степени, многих медалей и престижных наград.
В самых известных музыкальных энциклопедиях мира Штоколова называли великим русским басом. Проникновенной жизненной правдой и подлинной достоверностью всегда отличались созданные им на сцене образы. “Борис пел струнами своей души” – так зачастую отзывались его друзья и коллеги по искусству. Певец, которому рукоплескали лучшие концертные залы мира, выступал с большим успехом почти на всем пространстве России, изъездив вдоль и поперек нашу незабвенную глубинку, причём, как он отмечал особо, именно для нее он пополнял свой репертуар ариями из опер, русскими былинами, песнями и романсами. Его могучий талант обладал необыкновенным обаянием, ибо он изначально был глубоко народным.
А вот что говорил сам Борис Тимофеевич в одном из интервью: “…Отличительная особенность русской музыки и русской оперы – в их глубокой народности. Вот самый незамутненный и чистый источник вдохновения и творческого озарения – живая ткань народной культуры”.
Конечно, сейчас, в наши дни, невозможно до конца представить и оценить творческий масштаб его яркого и самобытного певческого дарования, весь его грандиозный оперный и концертный репертуар: для этого должно пройти ещё какое-то время, потому что, как сказал Есенин, большое видится на расстоянье. То, что он сделал в музыкальном искусстве, – бессмертно. И уже новые поколения любителей классической музыки будут смотреть его неповторимую игру на сцене – уже на киноэкране и в телевизионных записях, а также слушать его чарующее пение, сохранившееся на грампластинках, магнитофонных пленках и компакт-дисках. И я верю, как, радуясь и восторгаясь, наши просвещенные потомки, возможно, более углубленно, чем мы, оценят всю прелесть и красоту штоколовского баса, конгениального басу самого Федора Ивановича Шаляпина, о чем не раз писала отечественная и зарубежная пресса.
Объявляя выход на сцену Бориса Тимофеевича, я всегда добавлял от себя изысканной петербургской публике о том, что сейчас перед ней выступит обожаемый и любимый народом певец, как бы современный Шаляпин, перевоплощенный в Штоколова, но у которого абсолютно свой самобытный, рельефный голос, неподражаемая, проникновенная интонация и оригинальная, доведенная до совершенства, пластическая манера исполнения. Эти два великих певца, обладатели чистого бельканто, по своим не только вокальным, но и физическим данным, были равновелики: высокие, статные, одним артистическим видом вызывавшие восторг и восхищение у публики, ибо выглядели настоящими русскими былинными богатырями. Они были безусловно самыми известными и знаковыми фигурами своего времени: Федор Шаляпин – в конце девятнадцатого и вплоть до середины тридцатых годов двадцатого века, а Борис Штоколов – с начала пятидесятых и до начала 2005 года. Характерно и то, что у них и фамилии-то очень близкие по звучанию: Шаляпин – Штоколов, чему я всегда удивлялся и о чем говорил не раз самому Борису Тимофеевичу и его блестящему, ныне тоже, к сожалению, покойному аккомпаниатору Сергею Гурьевичу Яковлеву.
Коротко коснусь человеческой и творческой судьбы Штоколова. Ничего не бывает случайного в земной жизни, есть в ней всегда некая закономерность. Она просматривается и в судьбе нашего великого певца, дар которому передался по наследству, о чём я ещё скажу ниже. А пока что поговорим о его детстве, начавшемся в небольшом сибирском городке Кузнецке Кемеровской области, где 19 марта 1930 года родился младенец Боря. У его родителей Тимофея Ильича и Елизаветы Ивановны этот мальчик – второй ребенок в семье, сестра Дина была старше его на два года. А следом за Борей появился на свет его братишка Вадик.
После переезда семьи в Свердловск, будучи еще мальчишкой, Боря Штоколов ходил на вокальные занятия в капеллу. Там он пел высоким дисконтом, а верха у него не имели предела. В хоре из оперы “Князь Игорь” “Улетай на крыльях ветра” он пел сопрановую партию. В своей книге “Гори, гори, моя звезда…” Штоколов приводит текст письма своей матери к нему, где она пишет: “Твой дедушка, Боря, Иван Григорьевич Юрасов, чистокровный татарин, родился в городе Елабуге на Каме, в молодости пел на клиросе в соборе, числясь регентом. У него был небольшой тенор, но очень красивого и мягкого тембра. Год или два он проучился в Московской консерватории, до 1917 года, пока не началась революция. А когда они с твоей бабушкой поженились, то переехали в город Воткинск, где родились и мы. Наша семья состояла из шести человек...”.
Мать певца тоже была одаренной женщиной, училась в гимназии, талантливо рисовала, занималась живописью, брала уроки игры на фортепиано и хорошо пела. В своей книге Штоколов пишет: “Папа Тимофей Ильич и мама Елизавета Ивановна пели в самодеятельности. В компании папа часто исполнял под гитару: “Мой костер в тумане светит”… «Далее идет перечисление многих музыкальных произведений. “Мама тоже пела под гитару и сама себе аккомпанировала. Она исполняла “Накинув плащ, с гитарой под полою”, “Меж высоких хлебов”, “Пой, ласточка, пой!”, “Вот вспыхнуло утро”. Моя мама, кроме того, прекрасно рисовала. Мои способности к художествам мне достались от нее. Я в ранней юности поступил в художественное училище. Так что не стань я певцом, то, возможно, стал бы художником, но мне по наследству от дедушки достался голос, только не тенор, а бас. Теперь-то я хорошо знаю, что голос, как правило, переходит не к сыну или к дочери, а через поколение, он достается обычно нашим внукам. И еще я думаю, что от дедушки мне перешло волевое желание во что бы то ни стало раскрыть тайну пения, так называемого чистого бельканто».
Но учиться на художника Боре было не суждено, семья лишилась своего кормильца-отца. Потому-то из-за постоянного голода и практически нищенского существования пришлось подростку-Штоколову оставить учебу в училище. Ему было всего 14 лет, когда он стал юнгой Северного флота, освоив профессию торпедного электрика. Служил на знаменитых Соловках, восторгаясь морской стихией и величием Соловецкого монастыря и, конечно, самим эсминцем “Строгий”, ставшим ему в годы службы родным домом. Потом был он переведен на один из лучших боевых кораблей – крейсер “Киров”. А учиться пению ему настойчиво советовал его друг по службе на флоте Володя Юркин, прослушав в штоколовском исполнении под гитару некоторые песни и романсы, в частности, “Маменька родная, сердце разбитое”. Штоколов пишет: “Меня словно током пронзило, где-то в подсознании эта мысль давно жила во мне. Я понял тогда, что пение – мое призвание”. Но задолго до профессиональной сцены у него была учеба в Свердловской спецшколе ВВС № 11, где молоденький курсант Боря Штоколов стал заниматься в вокальном кружке.
Проникновенно и задушевно пел он русские народные песни и романсы, особенно нравилось ему исполнять произведения военных лет, часто вспоминая своего отца, ушедшего на войну добровольцем и погибшего на Ленинградском фронте.
“Осенью 1947 года руководитель этого кружка поставил меня с голубоглазой, с большими косами девушкой Надей…” – вспоминает певец в своей книге. Впоследствии она станет его женой и у них родятся двое сыновей Александр и Тимофей. Забегая вперед, скажу: Борис Тимофеевич перенесет страшное горе – у него прямо на руках умрет его жена Надежда Петровна. Однажды он рассказывал мне: “Днем Надя поливала цветы в той большой комнате, где я репетирую. Наденька вдруг тихо вскрикнула: “Боренька!..” – и стала падать. Я успел подхватить ее и на руках донес до дивана. Стою, плачу и не знаю, что делать. Зову ее: Надя! Надя! А она уже не реагирует, потеряла сознание. Потом вспомнил: у нас же есть телефон. Вызвал “скорую помощь”, но Надю, милую мою Наденьку спасти не удалось… Долгое время я не мог поверить, что ее нет со мной”. Ее отпевали и хоронили в Сестрорецке, под Санкт-Петербургом, где сухая и песчаная земля. Мир ее праху!»
Говорят, что одна беда не приходит, – жди вторую. Так, к несчастью, и случилось: прошло не так много времени, как заболел неизлечимой болезнью старший сын Бориса Тимофеевича – Саша, крепкий, розовощекий, еще совсем недавно пышащий здоровьем, имевший мягкий и добрый характер. В течение многих лет он часто на своей машине возил нас на концерты. Овдовела его жена Людмила, осиротели дети: мальчик Костя и очень подвижная ласковая девочка, которую пианист Сережа Яковлев в шутку называл “колючкой”. Борис Тимофеевич улыбался, ему нравилось это домашнее прозвище. Нетрудно представить, какую надо иметь волю, чтобы пережить одно за другим эти два несчастья. Борис Тимофеевич преодолевал черную полосу в своей судьбе, продолжая петь сквозь слезы, он не потерял при этом своей великолепной вокальной формы, радуя певческим искусством самую требовательную и преданную публику.
Помнится, сразу же после похорон жены он должен был петь под орган в Санкт-Петербургской капелле. Все думали, что он отменит концерт. Но певец вышел на сцену и объявил публике, что посвящает свое выступление памяти жены. Зал затих, воцарилась мертвая, гробовая тишина. Торжественно поплыла под сводами капеллы величественная органная музыка в исполнении профессора Нины Оксентян, и Борис Тимофеевич, собрав всю свою волю, вдохновенно и божественно запел. Я сидел с пианистом в самом конце зала. Сережа и я были охвачены мистическим ужасом от могучей музыки и скорбного, возвышенного пения Штоколова. Мы шепотом говорили друг другу, что присутствуем будто бы не здесь, на земле, в зале капеллы, а совсем в другом месте – в светящемся и мерцающем поднебесном мире…
Но вернемся снова назад, в раннюю молодость певца. В конце мая 1946 года Штоколова отпускают с флота домой, на побывку. Он едет в Свердловск, где живет его семья, состоящая из пяти человек. Певец вспоминал: “Мама заплакала, когда узнала, что я решил не возвращаться на флот и что я хочу учиться вокальному пению. Бывает же такое: я как-то утром рано вышел из дома и пошел по городу искать работу. Не помню, как оказался на улице Малышева, где совершенно случайно увидел объявление о приеме в спецшколу ВВС № 11. Пройдя медкомиссию, я был зачислен курсантом в третью роту. Помню, как на госэкзаменах учительница русского языка и литературы, очень любившая мое пение, вызвала меня к доске и говорит: “Боря, прочитай стихотворение Лермонтова “Выхожу один я на дорогу…”. Я прочитал… “Ну а теперь спой, пожалуйста, один куплет”. Я спел. Весь класс заржал, а она говорит: “Молодец! Садись, “три”.
На выпускной вечер в школу ВВС приехал командующий Уральским военным округом маршал Г. К. Жуков. Он поздравил курсантов с успешным окончанием спецшколы, пожелал им хорошей воинской службы. После торжественной части состоялся концерт художественной самодеятельности. Штоколов спел “Грустные ивы” М. Блантера и “Дороги” А. Новикова. Маршал сердечно поблагодарил за пение и сказал: “Таких, как ты, в авиации много, а тебе надо петь…”. Потом будущего певца направили в Серпуховское училище ВВС. Туда-то и пришел приказ Жукова, в котором говорилось о направлении на учебу в консерваторию курсанта Штоколова. И он поехал в Свердловск, где был принят без экзаменов в этот музыкальный вуз. Стал заниматься баритональным пением у педагога А. В. Новикова. Но заведующий кафедрой В. Г. Ухов первый почувствовал, что у студента природный бас-контанто, и перевел на втором курсе молодого певца в басы.
Вскоре Борис был приглашен на пробу в Свердловский театр оперы и балета. Он спел арию Сусанина и был зачислен в труппу стажером. Это было в 1951 году. С этого времени стал исчисляться его трудовой стаж на оперной сцене. В этом театре Штоколов пел партию Лорана в “Ромео и Джульетте”, кардинала в “Орлеанской деве”, Гремина в “Евгении Онегине”, Кичигу в “Чародейке”, Златогора в “Пиковой даме”, где выступал вместе со знаменитым Н. К. Печковским, народным артистом СССР, отсидевшем при Сталине 10 лет вместе с Лидией Руслановой. Потом были спеты партии Кошевого в “Богдане Хмельницком”, стольника в “Гальке” и, наконец, партия Мельника в “Русалке”. В выпускном спектакле в консерватории была партия Черевика, а Юрий Гуляев (друг и сокурсник) пел в нем баритоном партию парубка. Спектакль прошел на “отлично”.
Однажды совершенно случайно Борис Тимофеевич купил в Москве книгу “Как необходимо петь”, где были исследованы многие вокальные школы. Из этой книжки Штоколов подчерпнул немало дополнительных сведений по вокалу. Он пишет: “У меня было в жизни три отца: Тимофей Ильич, породивший меня, а затем – “крестный отец” маршал Жуков и Энрико Карузо. Я стал усердно заниматься по системе знаменитого итальянского тенора. А она состоит в том, что надо брать высокие ноты только при широко открытой (расширенной) глотке. Для этого существуют специальные методики и упражнения по открытию гортани”. Однажды Борис Тимофеевич пел вместе с П. Г. Лисицианом, приехавшем на гастроли в Свердловск. Замечательный баритон показал Штоколову свой метод пения с опорой на ремень и попаданием в “маску”. В этот момент звук, как на лебединых крыльях, вырывается наверх. После совместного выступления Штоколов пел только с широким ремнем под фраком, который и был главной опорой для звука во время пения. Позднее он говорил: “ Я ученик Карузо, у меня школа вокала итальянская, но душа русская…”. В 1958 году он спел партии Дона Базилио, Рамфиса в “Аиде”, а 30 января 1959 года пел Бориса Годунова. Эту партию он готовил два года. Потрясающий успех превзошел все ожидания.
А далее было прослушивание уже в Кировском театре у дирижера Э. Грикурова. Молодой исполнитель спел арии Сусанина, князя Галицкого, Гремина, где взял самую низкую ноту, – как у певцов принято говорить, “шубой по полу”. После этого прослушивания, гуляя с женой по набережной Невы, неожиданно простудился. У него даже воспалилась трахея. Несмотря на недомогание, Штоколов решил петь. Звучание его голоса в спектакле “Иван Сусанин” было “матовым”. А вот аплодисменты были бурными – они в какой-то мере повлияли на его судьбу: ему предложили спеть арию Мефистофеля. Перед премьерой певец решил вылечиться самостоятельно, как говорится, народным методом – пошел в парилку. Там встретил он давно знакомого певца Н. К. Печковского, а тот почти приказал своему концертмейстеру: “А ну, Абраша, хорошенько попарь его веником!”. Русская баня очень пошла на пользу певцу. В театре, прямо перед пробой, Н. К. Печковский, увидев дирижера Э. Грикурова, с восхищением сказал ему: “Берите скорее Бориса, иначе его заберет Малый оперный. Я знаю его, у него великолепный голос”.
Спустя годы Штоколов писал: “Я вышел на сцену, надев шаляпинский костюм: шляпу, туфли, штаны, кольцо. В большом красном плаще я чувствовал себя неуклюже, путался в нем. Однако, начав петь, ощутил, что голос возвращается на сцену, эхом идя в зал. И мне стало комфортно, спокойно и хорошо”. После спектакля “Фауст” Ш. Гуно Борис Тимофеевич был принят в Кировский театр, где исполнял все заглавные партии обширнейшего репертуара на протяжении более чем трех десятилетий.
В своей книге Штоколов рассказывает: “Мне нравятся многие певцы, но более всего я преклоняюсь перед Энрико Карузо – не только великолепным, величайшим вокалистом, но и великим тружеником в расширении своей гортани, в управлении звуком. Прочитав в 1953 году книгу “Как необходимо петь”, я понял: чтобы стать блистательным вокалистом, надо как можно шире открывать гортань. Так я нашел единственно верный путь к постановке голоса. И невольно стал учеником Карузо, оставаясь им до сегодняшнего дня. Хорошо помню, как воспрянул духом, появилась уверенность в себе, что я на правильном пути. Пение – напряженный, каждодневный труд. Я почувствовал, что наконец-то ко мне пришла безмерная вокальная радость – в голосе моем появилась трель. Я стал ее делать в итальянской народной песне “О, мое солнце!”, филировать звук, делать крещендо в песне “Эй, ухнем!” на концертах. Трель и филировка звука в Италии считаются высшим пилотажем в искусстве владения звуком, голосом”.
На протяжении всех этих необыкновенных лет нашей дружбы я, к сожалению, не регулярно, но все же нет-нет да и записывал в тетрадь свои ощущения о выступлениях и гастрольных поездках с певцом. В них запечатлены размышления Штоколова о музыке, игре на театральной сцене, его творческих планах и бытовых повседневных заботах. Эти краткие заметки являют собой как бы остановленные мгновения уже ушедшей, счастливой и удивительной сценической жизни, в которой Борис Тимофеевич умел не только прекрасно петь, но и самозабвенно наслаждаться ею. Он тонко чувствовал природу, чутко вслушивался в ее звуки. Особый вкус проявлял к питанию, обожал хорошо покушать, потому что при пении идет большой расход калорий, выпивку тоже не обходил вниманием, но, учитывая свое бережное отношение к голосу и в целом к здоровью, почти всегда воздерживался от лишней рюмки. Вся его жизнь прошла на театральной сцене, в гастрольных поездках, в большом и шумном окружении людей, и он после спектакля или сольного выступления всегда стремился к общению с коллегами и своими зрителями. Ценил их мнения о спектакле или концерте. Умел и любил рассказывать необычные истории из своей жизни или своих друзей, иногда талантливо пародировал известных артистов, порой приправляя свои байки и ненормативной лексикой – “солеными” словечками.
Помнится, как во Всеволожске (пригород Петербурга) после концерта Борис Тимофеевич в тесной компании организаторов и гостей, как это часто бывало, рассказывал о том, как он учился петь, о своих планах: “Я – фанатик пения. Если местные руководители помогут мне здесь, при музыкальной школе, открыть класс вокала, то я покажу мальчикам и девочкам, как надо расширять гортань с помощью зевка. Петь будут только на противоестественном дыхании, с кожаным поясом. А девочкам предложим жесткие корсеты под нижнее ребро. Настоящие певцы поют именно на противоестественном дыхании. Естественное – не годится.”.
В записи от 10 июня 1999 года сообщается, что в этот день, в четверг, пригласил нас в себе в проектный институт главный конструктор Алексей Федорович Уткин, мой земляк, под чьим руководством в свое время была создана практически неуязвимая ракета, прозванная “Сатаной”. Очень хотелось конструкторскому коллективу и многим ученым послушать Штоколова. Через несколько дней мы приехали и выступили там. Сохранилась видеозапись. Я был ведущим, прочитал стихотворение, посвященное Штоколову. А Борис Тимофеевич спел: “Я вас любил”, “В лунном сиянье”, “Утро туманное”, “Ой, мороз, мороз!”, “Малиновый звон”, “Гори, гори, моя звезда”.
Привожу текст своего стихотворения.
* * *
Борису Штоколову
Примолкла публика… И вновь заликовала!
В который раз поёт артист на “бис”.
И потрясает зрительную залу
Великим басом Штоколов Борис.
Влекомый страстью песенного зова,
Выпархивает звук из горла золотой.
И полнится есенинское слово
Сверкающей вокальной чистотой.
С неистовой духоподъемной силой
Поёт певец… Лицо просветлено.
Не так ли просветляется Россия,
Где столько лет и смрадно и темно?
Где столько лет коварством и обманом
Страшит нас жалкий рыночный урод
И ядовитым дьявольским дурманом
Зомбируют доверчивый народ.
Как ласково к смертельному порогу
Ведут его продажных душ ловцы!
Нет, нет, не мафия укажет нам дорогу.
А только Бог! И русские певцы.
Да, путь России, верю, вдохновенен,
Хоть он сейчас над бездною завис.
Ее от бед стихом спасет Есенин,
Поддержит песней Штоколов Борис.
Ведомая сквозь муки Провиденьем,
Сотрет слезу с прекрасного лица.
И одарит, Святая, озареньем
Великого и малого певца.
1995, С. - Петербург
Штоколов, прослушав, сказал: “Хорошие, ёмкие стихи. Я их поставлю во второе издание моей книги “Гори, гори моя звезда…”.
Такая огромная потеря никогда и никем не будет восполнена, ибо лишился я в своей жизни очень дорогого и близкого мне человека, чье замечательное творчество оказало на меня духовное и нравственное воздействие. Я видел вживе, как совершается художественное чудо, когда он пел на сцене. Кроме того, часто присутствовал на репетициях певца, на радио и телевизионных записях, принимал участие в его выступлениях – читал стихи и был ведущим многих аншлаговых концертных программ. Выступления проходили чаще всего в филармонии, Большом концертном зале “Октябрьский” (БКЗ), консерватории, “Карнавале”, Театре эстрады, Тронном зале Екатерининского Дворца, в концертном зале у Финляндского вокзала, не считая многочисленных “малых” сценических площадок Санкт-Петербурга и городов России.
Тот, кто хоть раз услышал в своей жизни сольное выступление или был на оперных спектаклях с участием Бориса Тимофеевича, всякий раз испытывал глубокое духовное потрясение, вызванное мощью его голоса и блистательной игрой на сцене. В Кировском (ныне Мариинском) театре, где певец проработал более тридцати лет, он пел, в основном, ведущие партии обширного оперного репертуара. Публика ходила, как правило, на Штоколова, своего любимца, когда он исполнял труднейшие партии: Мефистофеля (“Фауст” Ш. Гуно), Сусанина, Руслана (“Иван Сусанин” и “Руслан и Людмила” М. Глинки), Гремина (“Евгений Онегин” П. Чайковского), Досифея, Бориса и Пимена (“Хованщина” и “Борис Годунов” М. Мусоргского), князя Галицкого (“Князь Игорь” А. Бородина), Дона Базилио, Рамфиса (“Аида” Д. Верди) и другие произведения русских и зарубежных классиков. Кроме того, он принимал живейшее участие в популяризации современных композиторов. Создал мужественный и правдивый народный характер солдата Отечественной войны, рядового Андрея Соколова в опере “Судьба человека” И. Дзержинского, по произведению М. Шолохова.
В музыкальном мире хорошо известно, что созданный на оперной сцене трагический образ Бориса Годунова навсегда связан со многими прославленными именами, в том числе и с именем Бориса Штоколова. Он раскрывал этот сложный и величественный образ, играя на сцене в костюме самого Шаляпина, авторы которого – художники Коровин и Головин.
В этом прославленном театре и пришла к певцу заслуженная и поистине легендарная слава. В 1962 году Штоколову присуждается звание Народного артиста России, а в 1966 – он уже народный артист СССР. Помимо этого, становится лауреатом Государственной премии, кавалером орденов Ленина, Октябрьской Революции, двух орденов Трудового Красного Знамени, ордена Отечественной войны второй степени, многих медалей и престижных наград.
В самых известных музыкальных энциклопедиях мира Штоколова называли великим русским басом. Проникновенной жизненной правдой и подлинной достоверностью всегда отличались созданные им на сцене образы. “Борис пел струнами своей души” – так зачастую отзывались его друзья и коллеги по искусству. Певец, которому рукоплескали лучшие концертные залы мира, выступал с большим успехом почти на всем пространстве России, изъездив вдоль и поперек нашу незабвенную глубинку, причём, как он отмечал особо, именно для нее он пополнял свой репертуар ариями из опер, русскими былинами, песнями и романсами. Его могучий талант обладал необыкновенным обаянием, ибо он изначально был глубоко народным.
А вот что говорил сам Борис Тимофеевич в одном из интервью: “…Отличительная особенность русской музыки и русской оперы – в их глубокой народности. Вот самый незамутненный и чистый источник вдохновения и творческого озарения – живая ткань народной культуры”.
Конечно, сейчас, в наши дни, невозможно до конца представить и оценить творческий масштаб его яркого и самобытного певческого дарования, весь его грандиозный оперный и концертный репертуар: для этого должно пройти ещё какое-то время, потому что, как сказал Есенин, большое видится на расстоянье. То, что он сделал в музыкальном искусстве, – бессмертно. И уже новые поколения любителей классической музыки будут смотреть его неповторимую игру на сцене – уже на киноэкране и в телевизионных записях, а также слушать его чарующее пение, сохранившееся на грампластинках, магнитофонных пленках и компакт-дисках. И я верю, как, радуясь и восторгаясь, наши просвещенные потомки, возможно, более углубленно, чем мы, оценят всю прелесть и красоту штоколовского баса, конгениального басу самого Федора Ивановича Шаляпина, о чем не раз писала отечественная и зарубежная пресса.
Объявляя выход на сцену Бориса Тимофеевича, я всегда добавлял от себя изысканной петербургской публике о том, что сейчас перед ней выступит обожаемый и любимый народом певец, как бы современный Шаляпин, перевоплощенный в Штоколова, но у которого абсолютно свой самобытный, рельефный голос, неподражаемая, проникновенная интонация и оригинальная, доведенная до совершенства, пластическая манера исполнения. Эти два великих певца, обладатели чистого бельканто, по своим не только вокальным, но и физическим данным, были равновелики: высокие, статные, одним артистическим видом вызывавшие восторг и восхищение у публики, ибо выглядели настоящими русскими былинными богатырями. Они были безусловно самыми известными и знаковыми фигурами своего времени: Федор Шаляпин – в конце девятнадцатого и вплоть до середины тридцатых годов двадцатого века, а Борис Штоколов – с начала пятидесятых и до начала 2005 года. Характерно и то, что у них и фамилии-то очень близкие по звучанию: Шаляпин – Штоколов, чему я всегда удивлялся и о чем говорил не раз самому Борису Тимофеевичу и его блестящему, ныне тоже, к сожалению, покойному аккомпаниатору Сергею Гурьевичу Яковлеву.
Коротко коснусь человеческой и творческой судьбы Штоколова. Ничего не бывает случайного в земной жизни, есть в ней всегда некая закономерность. Она просматривается и в судьбе нашего великого певца, дар которому передался по наследству, о чём я ещё скажу ниже. А пока что поговорим о его детстве, начавшемся в небольшом сибирском городке Кузнецке Кемеровской области, где 19 марта 1930 года родился младенец Боря. У его родителей Тимофея Ильича и Елизаветы Ивановны этот мальчик – второй ребенок в семье, сестра Дина была старше его на два года. А следом за Борей появился на свет его братишка Вадик.
После переезда семьи в Свердловск, будучи еще мальчишкой, Боря Штоколов ходил на вокальные занятия в капеллу. Там он пел высоким дисконтом, а верха у него не имели предела. В хоре из оперы “Князь Игорь” “Улетай на крыльях ветра” он пел сопрановую партию. В своей книге “Гори, гори, моя звезда…” Штоколов приводит текст письма своей матери к нему, где она пишет: “Твой дедушка, Боря, Иван Григорьевич Юрасов, чистокровный татарин, родился в городе Елабуге на Каме, в молодости пел на клиросе в соборе, числясь регентом. У него был небольшой тенор, но очень красивого и мягкого тембра. Год или два он проучился в Московской консерватории, до 1917 года, пока не началась революция. А когда они с твоей бабушкой поженились, то переехали в город Воткинск, где родились и мы. Наша семья состояла из шести человек...”.
Мать певца тоже была одаренной женщиной, училась в гимназии, талантливо рисовала, занималась живописью, брала уроки игры на фортепиано и хорошо пела. В своей книге Штоколов пишет: “Папа Тимофей Ильич и мама Елизавета Ивановна пели в самодеятельности. В компании папа часто исполнял под гитару: “Мой костер в тумане светит”… «Далее идет перечисление многих музыкальных произведений. “Мама тоже пела под гитару и сама себе аккомпанировала. Она исполняла “Накинув плащ, с гитарой под полою”, “Меж высоких хлебов”, “Пой, ласточка, пой!”, “Вот вспыхнуло утро”. Моя мама, кроме того, прекрасно рисовала. Мои способности к художествам мне достались от нее. Я в ранней юности поступил в художественное училище. Так что не стань я певцом, то, возможно, стал бы художником, но мне по наследству от дедушки достался голос, только не тенор, а бас. Теперь-то я хорошо знаю, что голос, как правило, переходит не к сыну или к дочери, а через поколение, он достается обычно нашим внукам. И еще я думаю, что от дедушки мне перешло волевое желание во что бы то ни стало раскрыть тайну пения, так называемого чистого бельканто».
Но учиться на художника Боре было не суждено, семья лишилась своего кормильца-отца. Потому-то из-за постоянного голода и практически нищенского существования пришлось подростку-Штоколову оставить учебу в училище. Ему было всего 14 лет, когда он стал юнгой Северного флота, освоив профессию торпедного электрика. Служил на знаменитых Соловках, восторгаясь морской стихией и величием Соловецкого монастыря и, конечно, самим эсминцем “Строгий”, ставшим ему в годы службы родным домом. Потом был он переведен на один из лучших боевых кораблей – крейсер “Киров”. А учиться пению ему настойчиво советовал его друг по службе на флоте Володя Юркин, прослушав в штоколовском исполнении под гитару некоторые песни и романсы, в частности, “Маменька родная, сердце разбитое”. Штоколов пишет: “Меня словно током пронзило, где-то в подсознании эта мысль давно жила во мне. Я понял тогда, что пение – мое призвание”. Но задолго до профессиональной сцены у него была учеба в Свердловской спецшколе ВВС № 11, где молоденький курсант Боря Штоколов стал заниматься в вокальном кружке.
Проникновенно и задушевно пел он русские народные песни и романсы, особенно нравилось ему исполнять произведения военных лет, часто вспоминая своего отца, ушедшего на войну добровольцем и погибшего на Ленинградском фронте.
“Осенью 1947 года руководитель этого кружка поставил меня с голубоглазой, с большими косами девушкой Надей…” – вспоминает певец в своей книге. Впоследствии она станет его женой и у них родятся двое сыновей Александр и Тимофей. Забегая вперед, скажу: Борис Тимофеевич перенесет страшное горе – у него прямо на руках умрет его жена Надежда Петровна. Однажды он рассказывал мне: “Днем Надя поливала цветы в той большой комнате, где я репетирую. Наденька вдруг тихо вскрикнула: “Боренька!..” – и стала падать. Я успел подхватить ее и на руках донес до дивана. Стою, плачу и не знаю, что делать. Зову ее: Надя! Надя! А она уже не реагирует, потеряла сознание. Потом вспомнил: у нас же есть телефон. Вызвал “скорую помощь”, но Надю, милую мою Наденьку спасти не удалось… Долгое время я не мог поверить, что ее нет со мной”. Ее отпевали и хоронили в Сестрорецке, под Санкт-Петербургом, где сухая и песчаная земля. Мир ее праху!»
Говорят, что одна беда не приходит, – жди вторую. Так, к несчастью, и случилось: прошло не так много времени, как заболел неизлечимой болезнью старший сын Бориса Тимофеевича – Саша, крепкий, розовощекий, еще совсем недавно пышащий здоровьем, имевший мягкий и добрый характер. В течение многих лет он часто на своей машине возил нас на концерты. Овдовела его жена Людмила, осиротели дети: мальчик Костя и очень подвижная ласковая девочка, которую пианист Сережа Яковлев в шутку называл “колючкой”. Борис Тимофеевич улыбался, ему нравилось это домашнее прозвище. Нетрудно представить, какую надо иметь волю, чтобы пережить одно за другим эти два несчастья. Борис Тимофеевич преодолевал черную полосу в своей судьбе, продолжая петь сквозь слезы, он не потерял при этом своей великолепной вокальной формы, радуя певческим искусством самую требовательную и преданную публику.
Помнится, сразу же после похорон жены он должен был петь под орган в Санкт-Петербургской капелле. Все думали, что он отменит концерт. Но певец вышел на сцену и объявил публике, что посвящает свое выступление памяти жены. Зал затих, воцарилась мертвая, гробовая тишина. Торжественно поплыла под сводами капеллы величественная органная музыка в исполнении профессора Нины Оксентян, и Борис Тимофеевич, собрав всю свою волю, вдохновенно и божественно запел. Я сидел с пианистом в самом конце зала. Сережа и я были охвачены мистическим ужасом от могучей музыки и скорбного, возвышенного пения Штоколова. Мы шепотом говорили друг другу, что присутствуем будто бы не здесь, на земле, в зале капеллы, а совсем в другом месте – в светящемся и мерцающем поднебесном мире…
Но вернемся снова назад, в раннюю молодость певца. В конце мая 1946 года Штоколова отпускают с флота домой, на побывку. Он едет в Свердловск, где живет его семья, состоящая из пяти человек. Певец вспоминал: “Мама заплакала, когда узнала, что я решил не возвращаться на флот и что я хочу учиться вокальному пению. Бывает же такое: я как-то утром рано вышел из дома и пошел по городу искать работу. Не помню, как оказался на улице Малышева, где совершенно случайно увидел объявление о приеме в спецшколу ВВС № 11. Пройдя медкомиссию, я был зачислен курсантом в третью роту. Помню, как на госэкзаменах учительница русского языка и литературы, очень любившая мое пение, вызвала меня к доске и говорит: “Боря, прочитай стихотворение Лермонтова “Выхожу один я на дорогу…”. Я прочитал… “Ну а теперь спой, пожалуйста, один куплет”. Я спел. Весь класс заржал, а она говорит: “Молодец! Садись, “три”.
На выпускной вечер в школу ВВС приехал командующий Уральским военным округом маршал Г. К. Жуков. Он поздравил курсантов с успешным окончанием спецшколы, пожелал им хорошей воинской службы. После торжественной части состоялся концерт художественной самодеятельности. Штоколов спел “Грустные ивы” М. Блантера и “Дороги” А. Новикова. Маршал сердечно поблагодарил за пение и сказал: “Таких, как ты, в авиации много, а тебе надо петь…”. Потом будущего певца направили в Серпуховское училище ВВС. Туда-то и пришел приказ Жукова, в котором говорилось о направлении на учебу в консерваторию курсанта Штоколова. И он поехал в Свердловск, где был принят без экзаменов в этот музыкальный вуз. Стал заниматься баритональным пением у педагога А. В. Новикова. Но заведующий кафедрой В. Г. Ухов первый почувствовал, что у студента природный бас-контанто, и перевел на втором курсе молодого певца в басы.
Вскоре Борис был приглашен на пробу в Свердловский театр оперы и балета. Он спел арию Сусанина и был зачислен в труппу стажером. Это было в 1951 году. С этого времени стал исчисляться его трудовой стаж на оперной сцене. В этом театре Штоколов пел партию Лорана в “Ромео и Джульетте”, кардинала в “Орлеанской деве”, Гремина в “Евгении Онегине”, Кичигу в “Чародейке”, Златогора в “Пиковой даме”, где выступал вместе со знаменитым Н. К. Печковским, народным артистом СССР, отсидевшем при Сталине 10 лет вместе с Лидией Руслановой. Потом были спеты партии Кошевого в “Богдане Хмельницком”, стольника в “Гальке” и, наконец, партия Мельника в “Русалке”. В выпускном спектакле в консерватории была партия Черевика, а Юрий Гуляев (друг и сокурсник) пел в нем баритоном партию парубка. Спектакль прошел на “отлично”.
Однажды совершенно случайно Борис Тимофеевич купил в Москве книгу “Как необходимо петь”, где были исследованы многие вокальные школы. Из этой книжки Штоколов подчерпнул немало дополнительных сведений по вокалу. Он пишет: “У меня было в жизни три отца: Тимофей Ильич, породивший меня, а затем – “крестный отец” маршал Жуков и Энрико Карузо. Я стал усердно заниматься по системе знаменитого итальянского тенора. А она состоит в том, что надо брать высокие ноты только при широко открытой (расширенной) глотке. Для этого существуют специальные методики и упражнения по открытию гортани”. Однажды Борис Тимофеевич пел вместе с П. Г. Лисицианом, приехавшем на гастроли в Свердловск. Замечательный баритон показал Штоколову свой метод пения с опорой на ремень и попаданием в “маску”. В этот момент звук, как на лебединых крыльях, вырывается наверх. После совместного выступления Штоколов пел только с широким ремнем под фраком, который и был главной опорой для звука во время пения. Позднее он говорил: “ Я ученик Карузо, у меня школа вокала итальянская, но душа русская…”. В 1958 году он спел партии Дона Базилио, Рамфиса в “Аиде”, а 30 января 1959 года пел Бориса Годунова. Эту партию он готовил два года. Потрясающий успех превзошел все ожидания.
А далее было прослушивание уже в Кировском театре у дирижера Э. Грикурова. Молодой исполнитель спел арии Сусанина, князя Галицкого, Гремина, где взял самую низкую ноту, – как у певцов принято говорить, “шубой по полу”. После этого прослушивания, гуляя с женой по набережной Невы, неожиданно простудился. У него даже воспалилась трахея. Несмотря на недомогание, Штоколов решил петь. Звучание его голоса в спектакле “Иван Сусанин” было “матовым”. А вот аплодисменты были бурными – они в какой-то мере повлияли на его судьбу: ему предложили спеть арию Мефистофеля. Перед премьерой певец решил вылечиться самостоятельно, как говорится, народным методом – пошел в парилку. Там встретил он давно знакомого певца Н. К. Печковского, а тот почти приказал своему концертмейстеру: “А ну, Абраша, хорошенько попарь его веником!”. Русская баня очень пошла на пользу певцу. В театре, прямо перед пробой, Н. К. Печковский, увидев дирижера Э. Грикурова, с восхищением сказал ему: “Берите скорее Бориса, иначе его заберет Малый оперный. Я знаю его, у него великолепный голос”.
Спустя годы Штоколов писал: “Я вышел на сцену, надев шаляпинский костюм: шляпу, туфли, штаны, кольцо. В большом красном плаще я чувствовал себя неуклюже, путался в нем. Однако, начав петь, ощутил, что голос возвращается на сцену, эхом идя в зал. И мне стало комфортно, спокойно и хорошо”. После спектакля “Фауст” Ш. Гуно Борис Тимофеевич был принят в Кировский театр, где исполнял все заглавные партии обширнейшего репертуара на протяжении более чем трех десятилетий.
В своей книге Штоколов рассказывает: “Мне нравятся многие певцы, но более всего я преклоняюсь перед Энрико Карузо – не только великолепным, величайшим вокалистом, но и великим тружеником в расширении своей гортани, в управлении звуком. Прочитав в 1953 году книгу “Как необходимо петь”, я понял: чтобы стать блистательным вокалистом, надо как можно шире открывать гортань. Так я нашел единственно верный путь к постановке голоса. И невольно стал учеником Карузо, оставаясь им до сегодняшнего дня. Хорошо помню, как воспрянул духом, появилась уверенность в себе, что я на правильном пути. Пение – напряженный, каждодневный труд. Я почувствовал, что наконец-то ко мне пришла безмерная вокальная радость – в голосе моем появилась трель. Я стал ее делать в итальянской народной песне “О, мое солнце!”, филировать звук, делать крещендо в песне “Эй, ухнем!” на концертах. Трель и филировка звука в Италии считаются высшим пилотажем в искусстве владения звуком, голосом”.
На протяжении всех этих необыкновенных лет нашей дружбы я, к сожалению, не регулярно, но все же нет-нет да и записывал в тетрадь свои ощущения о выступлениях и гастрольных поездках с певцом. В них запечатлены размышления Штоколова о музыке, игре на театральной сцене, его творческих планах и бытовых повседневных заботах. Эти краткие заметки являют собой как бы остановленные мгновения уже ушедшей, счастливой и удивительной сценической жизни, в которой Борис Тимофеевич умел не только прекрасно петь, но и самозабвенно наслаждаться ею. Он тонко чувствовал природу, чутко вслушивался в ее звуки. Особый вкус проявлял к питанию, обожал хорошо покушать, потому что при пении идет большой расход калорий, выпивку тоже не обходил вниманием, но, учитывая свое бережное отношение к голосу и в целом к здоровью, почти всегда воздерживался от лишней рюмки. Вся его жизнь прошла на театральной сцене, в гастрольных поездках, в большом и шумном окружении людей, и он после спектакля или сольного выступления всегда стремился к общению с коллегами и своими зрителями. Ценил их мнения о спектакле или концерте. Умел и любил рассказывать необычные истории из своей жизни или своих друзей, иногда талантливо пародировал известных артистов, порой приправляя свои байки и ненормативной лексикой – “солеными” словечками.
Помнится, как во Всеволожске (пригород Петербурга) после концерта Борис Тимофеевич в тесной компании организаторов и гостей, как это часто бывало, рассказывал о том, как он учился петь, о своих планах: “Я – фанатик пения. Если местные руководители помогут мне здесь, при музыкальной школе, открыть класс вокала, то я покажу мальчикам и девочкам, как надо расширять гортань с помощью зевка. Петь будут только на противоестественном дыхании, с кожаным поясом. А девочкам предложим жесткие корсеты под нижнее ребро. Настоящие певцы поют именно на противоестественном дыхании. Естественное – не годится.”.
В записи от 10 июня 1999 года сообщается, что в этот день, в четверг, пригласил нас в себе в проектный институт главный конструктор Алексей Федорович Уткин, мой земляк, под чьим руководством в свое время была создана практически неуязвимая ракета, прозванная “Сатаной”. Очень хотелось конструкторскому коллективу и многим ученым послушать Штоколова. Через несколько дней мы приехали и выступили там. Сохранилась видеозапись. Я был ведущим, прочитал стихотворение, посвященное Штоколову. А Борис Тимофеевич спел: “Я вас любил”, “В лунном сиянье”, “Утро туманное”, “Ой, мороз, мороз!”, “Малиновый звон”, “Гори, гори, моя звезда”.
Привожу текст своего стихотворения.
* * *
Борису Штоколову
Примолкла публика… И вновь заликовала!
В который раз поёт артист на “бис”.
И потрясает зрительную залу
Великим басом Штоколов Борис.
Влекомый страстью песенного зова,
Выпархивает звук из горла золотой.
И полнится есенинское слово
Сверкающей вокальной чистотой.
С неистовой духоподъемной силой
Поёт певец… Лицо просветлено.
Не так ли просветляется Россия,
Где столько лет и смрадно и темно?
Где столько лет коварством и обманом
Страшит нас жалкий рыночный урод
И ядовитым дьявольским дурманом
Зомбируют доверчивый народ.
Как ласково к смертельному порогу
Ведут его продажных душ ловцы!
Нет, нет, не мафия укажет нам дорогу.
А только Бог! И русские певцы.
Да, путь России, верю, вдохновенен,
Хоть он сейчас над бездною завис.
Ее от бед стихом спасет Есенин,
Поддержит песней Штоколов Борис.
Ведомая сквозь муки Провиденьем,
Сотрет слезу с прекрасного лица.
И одарит, Святая, озареньем
Великого и малого певца.
1995, С. - Петербург
Штоколов, прослушав, сказал: “Хорошие, ёмкие стихи. Я их поставлю во второе издание моей книги “Гори, гори моя звезда…”.
| Далее