Айвенго Сиразитдинов. Писатель – профессия мужественная. Очерк-воспоминание

Может, покажется странным, что работу над этим очерком я начал с того что пытался вспомнить эпиграф к произведению Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». А ведь вспомнил. Значит хорошо учили в школе: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».

Вот с каким образом власти, с каким чудовищем сразился Радищев, избрав оружием мысль и перо.

Да разве он один. Имя им – легион, ставших на роковую черту бесстрашия, оплативших своей жизнью красоту и правду написанного ими!

В эпоху соцреализма в ходу был образ «перо приравнено к штыку». Хороший, боевой. Но вспомним тридцатые годы и другие, не менее окаянные. Сколько прекрасных литераторов сгинуло в подвалах Лубянки, в лагерях, не дожив до того дня, когда их перо будет обращено на недруга, как солдатский штык.

Не могу не вспомнить, в связи с этим моего бывалого друга, коллегу, Василия Оглоблина. Он едва избежал печи в Бухенвальде, освободивши себя и товарищей в ходе легендарного восстания узников. А угодил поэт в страшные застенки из лагеря для обычных военнопленных за стихи, найденные у него при обыске.

Не взыщи, читатель, за довольно многословное вступление. Но как без него. Да и вроде бы по сути… Коли зашла речь о мужестве и героизме писательской профессии.

Коротко изложу обстоятельства, в которых мне довелось, повезло считаю, познакомиться воочию, с Пикулем Валентином Саввичем, писателем, об известности и читаемости которого излишне говорить.

Произошло это на семинаре военных писателей в Дубулте. В Доме творчества Союза писателей СССР. Тут надо пояснить что это за мероприятие такое. Почти ежегодно собирали нас здесь танкистов, авиаторов, моряков, десантников с литературными задатками, Министерство обороны и Глав ПУР. Нечто похожее на литературные курсы Армии и Флота. Но не надо полагать ни в коем случае, что это был питомник «соловьев Генштаба». То была державная забота о том, чтобы и таким способом вдохнуть душу в суровый военный быт. Одним словом, чтобы не молчали музы, когда пушки выкатывают на линию огня.

Про себя мы называли это неординарное, периодически собираемое военно-учебное заведение Дубултинским Лицеем. «Благослови, ликующая муза, благослови: да здравствует лицей!» Все было здесь значимо и прекрасно: и наставники наши, и круг друзей-лицеистов, и сама природа вокруг. Лето, рижское взморье! Голубое небо, синие волны. Ей-богу, ничего не предвещало тогда близкого конца могучего Союза. Обрушившегося, как цунами, и на Юрмалу – престижный курорт процветавшей советской империи.

Вот в эти дни и пригласило руководство нашего семинара В. С. Пикуля в Дубулты, на роль наставника, разумеется.

«Наставникам, хранившим юность нашу,

Всем честию, и мертвым и живым,

К устам, подъяв признательную чашу,

Не помня зла, за благо воздадим».

Он проживал рядом, в Риге. И, конечно, Валентин Саввич откликнулся на приглашение благосклонно: ведь он сам, прежде, чем стать профессиональным литератором, был военным. А службу он начинал, в годы войны, в чине юнги Северного флота, самого боевого в период Великой Отечественной. Так что, полагаю, он и сам был рад случаю встретиться с военными литераторами.

Конечно, мы – лицеисты, день-деньской занятые семинарскими обсуждениями творческих достижений друг друга, беседами «о Шиллере, о славе, о любви», обрадовались известию о предстоящей встрече с известным писателем.

А надо заметить, интерес к Пикулю был подогрет, будто нарочно, для читающей публики тем, что его обругали на недавнем съезде КПСС. Это ли не апофеоз признания?! С высокой трибуны, в докладе генсека. Легко отделался: «во времена оные» упекли бы его по статье «без права переписки». А обругали В.С. Пикуля, якобы, за «вольное обращение с историей». Всем бы такой секрет популярности – на зависть ПЕН - клуба!

Первую, встречу с Валентином Саввичем я помню четко, в подробностях. Проходила она в просторном актовом зале Дома творчества. Палатой муз – назвал бы я это прекрасное здание, посреди цветов и прибрежной зелени, выстроенное для писателей всей страны. Кому ныне достались сии пенаты, сей писательский дворец, не ведомо мне. Ужель полевой штаб НАТО в нем?..

Зал полон, яблоку негде упасть. Пришли не только мы – лицеисты, но и старшие писатели, проживавшие в Доме творчества, за счет Литфонда, и писавшие в нем многотомные опусы про БАМ, целину и Нечерноземье, а также всякая окололитературная публика; и даже те, что говаривали: «Да что там Пикуль… Да кто такой?» А кто так говорил, просто забыли, как ночи выстаивали у макулатурных пунктов, с чернильными номерами на ладошках. И с мешками томов Плеханова и Мао ЦзеДуна, чтобы выменять их на заветный талон, дающий право на приобретение издания за авторством В.С. Пикуля. Чтобы украсить им бесцветный ряд других книг в своем серванте. Особо следует отметить, что присутствовали также в зале и дамы вольных лицеистов, прекрасные но временные. Они украшали обстановку, как звук трубы в полковом оркестре.

На сцене – Валентин Саввич Пикуль. Рассказывая, он постоянно пребывал в движении. Среднего роста, жилистный, порывистый. Пожалуй, хватит прилагательных. Мне лично он напомнил штурмана из нашей эскадрильи морской авиации, которому, донельзя, шло прозвище из бардовской песни: «капитан, обветренный, как скалы». Резковатые черты лица не старили, придавали шкиперскую мужественность. Красивый облик настоящего певца военно-морской романтики. Жесты энергичные, точные, емкие. Фразы выверенные, законченные… Паузы – самые необходимые. В манере речи его узнавался интеллигент в самом благородном, ныне исчезающем значении этого слова. Да что там говорить: кто его раз увидел, услышал, не забудет никогда.

Наверное, ни в одной аудитории Валентин Саввич не был таков, как с нами, военными лицеистами. И ни с кем, полагаю так не говорил. И сколько было в нем искреннего дружелюбия к нам! Перед нами был не мэтр, претендующий на это по праву старшинства и мастерства, нет, он видел в нас, хоть и не дозрелых, собратьев по перу. Свою родню. Благодарность ему за это!

Далее привожу его выступление сколь можно верно, почти со стенографической точностью.

Вопросы шли вразброс. Привожу ответы в той же последовательности.

«Про «Моонзунд» забыл уже. Не потому что вспоминать лень».

«Про «Окини-сан»?.. Мучил лет двадцать. Образ – невыдуманный. Есть и фотография, и даже голой».

«Разочаровние бывает по многим моим вещам…»

«У последней черты»? Главный источник – семь томов допросов царской семьи. Обратитесь к Щеголеву П.Е. Этот роман не я писал. За меня все сделали редакторы. А в журнале – интерпретированные выжимки из романа. Копал лет пятнадцать-двадцать. Писать – терпеть не могу, а копаться и строить в голове мне нравится».

Способ, каким был поставлен очередной вопрос, вызвал оживление в зале. Это Володя Смирнов, молодой литератор, отличился. Он не только спросил про роман «Крейсера», но с ходу, наизусть продекламировал чуть не целую страницу, по памяти. Способный парень. Из Полтавы он привез залихватские рассказы про летчиков, хотя сам не летал.

«Роман «Крейсера» написал за 35 дней. Подготовка – 15лет. Люблю написать побольше: треть вылетает при правке. Когда работу закончил, все забываю. Сюжет рождается из материала. Больше интересует хронология».

«Океанский патруль»? Нашли что вспомнить! 24-25 лет прошло. Каждый писатель стыдится своей первой книжки. После «Океанского патруля» - четыре года депрессии, пока не вышел на материалы «Баязета». Вот его то и считаю первой книгой».

«Нечистая сила» ? Использовал исследования Бехтерева: как Распутин соблазнял женщин. Кое –что из мемуаров графа Коковцева. Распутин обладал долей гипноза. Блеклые глаза: бабы за таким мужиком ходили косяками. Умел останавливать кровь. Бадмаев? Есть источники, в которых он оценивается положительно. Я смолоду стал составлять картотеку на людей, живших в страницах. Принцип профессора Модзалевского. Есть и «покойницкая». Иконография интересует, русский портрет, свидетельства, вплоть до надгробий».

«Фаворит» вызвал жестокий приступ гипертонии, из-за иллюстраций. Работа с иллюстрациями? Попадались одни халтурщики, кроме Рудольфа Алексеевича Яхнина».

«Кто из личностей Петровской эпохи интересен? Петр Алексеевич Толстой – как дипломат. Хотя был человек мерзостный. А кто хороший? Куракин, наверное…

А из советского периода? Ванников – министр вооружений при Сталине. Адмирал Головко… А Октябрьский, Трибуц не идут ни в какое сравнение».

«Пером и шпагой», «Битва железных канцлеров»? Материала использовано много».

Среди вопросов, заданных маститому писателю, конечно, главный – о работе. Кого, как не молодых волнуют секреты мастерства. Существует ведь некая тайна: каким образом является вдохновение? А, может, и не в нем дело, и не стоит на него уповать? И просто работать, работать…

Ответы – в стиле Пикуля. Иногда неожиданные, всегда оригинальные. И даже парадоксальные.

«Иногда я задумываюсь: «А может быть, никакой я не писатель?..»

«Критику не читаю. Отношусь к ней? А никак. Первый критик – моя жена. Что критика может изменить? Почему не выколоть родившемуся ребенку левый глаз?

Настоящая проза должна обладать изъянами. Прочтите внимательно Толстого.

Пишу пером, макаю в чернильницу. Норма – восемь страниц в день. А желательно бы – половину авторского листа.

На машинке печатаю сам.

А лучше всего, считаю, литературно, выкованы романы «Из тупика», «Моонзунд».

Вопросы об образовании, пути в литературу.

«Официально, образование моё – всего пять классов. А дальше сам себя образовывал. Во время войны служил юнгой на эсминце «Грозном». После направили на подготовительные – в училище. Но из училища сразу выперли.

Потом появился в редакции журнала «Звезда». Там сидел Юрий Герман. Портфели редакций тогда были пустыми. Но я сказал себе сразу: «Чего я, дурак, сюда поперся? С пятью классами в дворники не примут». Подался в кружок начинающего автора, в Ленинграде. Руководил им Всеволод Рождественский (У Блока описан: «скучный человек»). Посоветовал он мне читать Гомера… Но я прочел Сафо и наизусть выучил Катулла.

Почему не закончил ВЛК ? Терпеть не могу когда надо мной стоят с указкой».

«Отношение к славе… Странный вопрос. «Слава – вещь приятная. Но если говорить честно, где-то мешает. Молодым мечтал о славе»

Говорят, моя библиотека, наверное, лучшая в Риге. Вывез из Ленинграда… Ах, вы об этом… Нет, в библиотеке собрал только то, что для работы. А из художественной литературы немного: Александр Малышкин, Салтыкова - Щедрина «История одного города»; «Автобиография» Нушича – от него настроение улучшается. Мой любимый писатель – Александр Малышкин. Потряс языком, манерой изложения. Да вы прочтите хотя бы «Осажденный Севастополь» - не оторветесь.

Как отношусь к романам Хейли, Яна? Яна считаю очень хорошим. Хейли – большой мастер, берет знанием материала.

Еще кого читаю из прозы? А никого: нет времени. Хотя… Выпало прочесть «Маринеску» Крона, «Полководец» Карпова».

Конечно, не обошлось без самого стандартного вопроса – о планах на будущее… «Современность хватает за волосы и тащит к своим темам, наподобие освоения целины. А я упираюсь. Пока не выберусь из тех эпох. Хочу закончить серию документально-художественных романов сахалинской каторгой. Почему бы и нет? Хочу повозить тачку».

«Власий Дорошевич? Его «Сахалина» я не буду читать».

Литературное кредо? Заметно было, что к этому вопросу Валентин Саввич отнесся нарочито серьезно. Значит, он волновал его. «Есть у нас школы. Учат там десять лет. Зачем? Учебники написаны безобразно. Но каждому хочется пополнить свой пробел. Мой успех вызван тем, что я заполняю пустоты в образовании читателя».

Еще один вопрос. Из ряда неудобных (время-то советское).

«Отношение к богу? Не мешало бы заглянуть в церковь. Может, бог и помог бы…»

Про кино:

«Экранизации своих романов не хотел бы».

Не помню, кто спросил про писательско-житейские привычки. Нескромно вроде бы, но Валентин Саввич не отмахнулся.

«Когда никто не мешает… Был такой философ, Дени Дидро… Он оставил полезный совет: «Хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался». На время работы такая изоляция необходима. В году пишу месяца три-четыре. Я – большой лентяй, но пишу быстро. В другое время занимаюсь российской генеалогией, иконографией.

Никакой выпивки, когда перо в руке. Работаю с восьми вечера до четырех ночи.

В шесть-семь утра обедаю. Потом ложусь спать.

Курю много».

Ну и, как полагается, в заключение беседы: «Что пожелать молодым литераторам? Литература – профессия мужественная. Если бы легко, от инфаркта не умирали бы.

Был такой замечательный художник Карл Брюллов. Когда его спросили: как ему удалось так верно описать последний день Помпеи, он ответил: «Корпеть надо, тогда получится».

Будем, друзья, корпеть совместно!»

…Были еще встречи с Пикулем, нашим Учителем и старшим товарищем, и в неформальной обстановке. Все здесь, в Юрмале, располагало к общению: лето без нахального зноя, прогулки по взморью-лукоморью, описание красот которого лучше бы поручить поэту. Даже фотографировались на память. У меня хранятся несколько снимков. Жаль, что я на них, угодив в объектив, оказался некстати, в штатском и с бородой. Валентин Саввич был прост с нами, да и к чему сложности. Мы и так видели нашего мэтра в объемном, многомерном понимании: перед нами – Человек большого сердца, тонкой души и громадного труда.

… Ну вот, оканчивается мой очерк, к написанию которого я давно примерялся, да, видать, долго собирался с духом. Ко времени ли он теперь? Валентина Саввича уже нет с нами. Да и время встреч с ним кому то покажется безнадежно устаревшим, подлежащим забвенью.

Нет, неправда, друзья. Время – категория мудрая. Прошлое столь же реально, как «здесь и сейчас», и как будущее, которое столь же реально – в физическом смысле. Это я не выдумал: такова точка зрения смелой науки. Так что забвенье не имеет ничего общего с законами бытия, не говоря уж о том, что оно не согласуется с нравственностью. Надо помнить и воздавать должное достойным.

К тому же, если вдуматься, слово «современный» - от сочетания: со –временем. Валентин Саввич Пикуль всегда будет читаемым и современным писателем. Он – со-Временем, нашим и будущим, далеко наперед.

И пусть эти строки станут еще одним скромным свидетельством служения мужественному писательскому Делу.