Фёдор Ягунов. Всего одна судьба…

К XVI съезду партии был достигнут

важнейший перелом в развитии сельского

хозяйства СССР. Широкиемассы

крестьянства повернули к социализму.

История ВКП (б), краткий курс, стр 297.

На Титковском базу, где Яков Лукич

распределял кулацкую одежду, до потёмок

стоял неумолчный гул голосов. Тут же возле

амбара, прямо на снегу, разувались,

примеряя добротную кулацкую обувь,

натягивая поддёвки, пиджаки, кофты,

полушубки…

Мих. Шолохов. «Поднятая целина».

Василису предупредили; завтра придут тебя выселять. Уже знали,

кого раскулачивают, выгребают всё подчистую. Василиса всю одежонку, какую можно было, надела на ребятишек, затолкала их на печку, туда же забросила подушки.

Пришли активисты, загалдели, начали хозяйничать в избе, в стайках, на конюшне. Очистили сундук, сволокли во двор всё, что было в избе. Стали доставать с печки подушки. Перепуганные дети подняли рёв, за подушки цыпляются, не отдают. Отступили активисты. Потом с руганью, с угрозами опять полезли. Дети снова в рёв. Три раза так подступали.

Василиса все свои двадцать восемь лет прожила в родной Новомосковке, всех знала, все вроде были люди как люди. А тут, как разбойники какие. Глаза горят, рты перекошены. В особенности – эти, комсомольцы. Среди них усердствует родной Василисин племянничек Кирюша.

Дети малые. Полине, старшенькой, семи лет еще нет, Фёдору – четыре, а Марфушке – три. Муж в бегах. Сама – на последнем месяце беременности. Что она могла сделать? Известно: плетью обуха не перешибёшь. Пришлось доставать с печки ребятишек. Оглянулась на пустую выстуженную хату, повела ребятишек с крыльца. Зарёванные Поля и Федя как вцепились в подушки, так и не отпускают их. Назначенные от колхоза мужики запрягли оставшегося в конюшне коня, кинули в розвальни охапку сена: пожалуйте на высылку, госпожа кулачка!

А хозяйство Тимофея Купина, по всему видно, не было кулацким. Оно и на середняцкое-то едва тянуло. Но деревенская власть давно имела на Тимофея зуб. Неподатливый он был. В колхоз не хотел вступать. На займы под назначенной ему неподъёмной суммой не подписывался.

А тут еще это происшествие! В разгар коллективизации шли они с Василисой поздним вечером из гостей. Тимофей был навеселе, шёл и озорно посвистывал. Была у него такая привычка, хорошо умел всякие мотивы высвистывать. Как раз в ту ночь кто-то поджёг колхозный амбар, куда свезли реквизированный у единоличников хлеб. В сельсовете заседала тройка по раскулачиванию. Всполошились, побежали: кто, что? Кто-то возьми и скажи: «А вот Тимофей Купин поздно шёл, свистел, он и поджёг». Ночью постучался приятель: «Тимоха, уходи! Придут тебя арестовывать!»

Василиса в слёзы и туда же: «Уходи! Посадят, что я одна с детьми буду делать?»

Тимофей будить детей не стал, поцеловал сонных, оседлал Бурку и скрылся в ночи.

Утром и точно – приходят:

- Где Тимофей?

- Не знаю. В сарай ушёл…

- А конь где?

- Не знаю. В конюшне был…

Теперь везли их на сборный пункт, на станцию Карасук. Начались схватки. Выехала с тремя детьми, в дороге четвёртое прибавилось.

Девочка родилась в тот самый день, 2 марта 1930 года, который вошел в историю коллективизации, как день, когда в «Правде» была опубликована статья Сталина «Головокружение от успехов». Вождь народов осудил «перегибы», допущенные якобы на местах. Пар из котла народного гнева был выпущен, взрыв предотвращен. Вождь использовал свой излюбленный приём: принес в жертву часть сподвижников и сохранил свои белые одежды.

Только никого из обреченных это не спасло. По всей стране продолжали идти и ехать в неизвестность тысячи и тысячи изгнанников, из которых составились потом миллионы, известных ныне под именем репрессированных.

… По санной дороге малолюдного Васюганья тащились подводы. Закутанные кто во что, высылаемые из родных мест люди, жались друг к другу, стараясь не растерять остатки тепла. Возчики нахлёстывали лошадей, торопились. Им, возчикам, предстояла еще обратная дорога. Март хотя и морозил пока, но солнце показывалось всё чаще. Вот-вот начнут подтаивать снега. Солнце порушит зимник, растопит необъятные Васюганские болота, не пройдёшь, не проедешь.

Кто измерит отчаяние молодой женщины, что сидит в розвальнях, обнимая четверых детей, младшей из которых отроду неделя. Она пытается и не может понять, куда их везут и что с ними будет дальше. Кое-какая еда, что удалось взять в дорогу, на исходе. Что их ждет там, в конце пути? Голодная смерть?

Покормив грудью малютку, у которой нет еще даже имени, Василиса укладывает её в тряпки, накрывает подушкой, сверху на подушку кладет свои ноги. Сердце разрывается от боли, от грешной мысли, что она, мать, хочет, чтобы девочка задохнулась под подушкой, умерла. Незачем ей жить, незачем мучиться на этом страшном безжалостном свете. Она еще ничего не смыслит, она еще безгрешная, и пусть не узнает никогда, как злы и несправедливы люди…

Не в силах дальше терпеть душевную муку, Василиса спохватывается, сбрасывает подушку – жива ли? Видит, что дышит, жива. Но облегчённый вздох не приносит радости.

Между тем, всё чаще плачет, всё натужнее кашляет Марфуша. Приложит Василиса ладонь к лобику девочки, чувствует - жар! Надо бы освободить от давящих одёжек, напоить чем-нибудь тёпленьким, да где? Кругом лес, снег и ветер. Наконец, остановились на ночевку в каком-то не то хуторе, не то деревеньке.

Ночью Марфуша умерла.

Молила возчиков: «Дайте похоронить!» Ничего не хотят слышать, торопятся. Тот человек, что пустил их переночевать (ни имени его не спросила, ни места как зовётся), сколотил гробик в виде ящичка, положил в него Марфушу, унёс в сарай:

- Не плачь, молодушка, не убивайся. У меня мать померла, вместе и

похороню.

Пришел сосед, по разговору татарин. Предложил Василисе за булку хлеба отдать ему младенца: «Всё равно он умрёт у тебя дорогой…»

Василиса от горя, от отчаяния, не понимала, что делает. В голове билась одна мысль: «Чем кормить? Не от холода, так от голода и эти помрут». Согласилась отдать. И отдала бы, да татарин, когда увидел, что это девчонка, отказался: «Мне мужик нужен».

…Василиса потом не могла вспомнить, сколько дней или недель ехали, как ехали, как оказались в большой деревне. Возчики заявили, что дальше не поедут. Болота начинают таять. Им назад не воротиться.

Свалили прямо на улице, под тремя черёмухами, - живи, как хочешь – и уехали.

Так Василиса Федотовна с оставшимися своими тремя детьми оказалась в Томской области, в очень отдалённой деревне Пудино, затерянной в бескрайних болотах Васюганья.

Сидела Василиса под тремя черёмухами, обхватив руками, прижав к себе детей, приготовилась этой ночью замёрзнуть…

Но Бог не без милости, как говаривала когда-то моя мама Федосья Петровна. Идёт мимо дедушка, как узнала потом, фамилия ему была Татауров. Дальше, показалось Василисе, всё происходило, как в сказках сказывают.

- Чего плачешь? – спрашивает дедушка.

- Так как мне не плакать? Привезли, бросили здесь и уехали. Замерзаем…

- Ждите меня, никуда не уходите. Не дам я вам замёрзнуть…

Возвратился дедушка с большими санками. Сложил на санки поклажу, благо, что было её - кот наплакал.

- Пошли живей, - затормошил. – Шевелитесь, грейтесь!

Привел к себе. Домишко у дедушки неказистый, весь снегом заметённый. Но тепло, печка топиться. Бабушка в домике. Забегала, засуетилась. Дедушка полез на вышку, приволок люльку. Потом принес жердь небольшую. Воткнул её между печью и полатями, подвесил к ней колыбельку. Василиса распеленала ребёнка. Бабушка дала сухую тряпку на пелёнку, постлала что-то. Василиса тем временем покормила девочку грудью, уложила в люльку.

Точно в такой же люльке, называемой у нас зыбкой, подвешенной к матке в деревенской избе, чуть раньше, моя мама качала маленького меня. Если это правда, что браки заключаются на небесах, то сколько же замысловатых виражей пришлось проделать судьбе двух человечков, чтобы спустя время, меня двадцатипятилетнего парня, сменившего уже несколько профессий, отслужившего армию, и её, только что окончившую техникум в городе Томске, свести вместе и, по обоюдному нашему согласию, привести в ЗАГС, посадить напротив друг друга перед столом равнодушной, ко всему привыкшей госслужащей, зарегистрировавшей наш брак. И произошло это не в Томске и не в Кемерове, а в небольшом заштатном, как раньше говорили, городишке Колпашево, что стоит к северу от Томска на высоком правом берегу великой сибирской реки Оби.

Подивившись такой, непостижимой уму игре случая, или, если хотите, судьбы, вернемся в1930-й год, в медвежий угол под названием Пудино, где в тот момент крепким сном спали измученные несчастиями, долгой и тяжелой дорогой, обогретые неожиданно чужими людьми наши скитальцы.

Девочку назвали Зоей. И в этом есть для меня странность. Если мне моё имя, заглянув в Святцы, дал при крещении поп, то моя жена не знает как и почему её назвали Зоей. Исследуя деревенскую жизнь двадцатых-тридцатых годов, я узнал, что распространенными в то время были другие имена: Иван, Мария, Пётр, Анна, но никак не Зоя. Да возьмите хотя бы тех же Купиных: Василиса, Тимофей, дети их: Василий, Пелагея, Марфа, Фёдор, Мария, Николай. И вдруг – Зоя, имя скорее городское, чем деревенское. Более того, в школе, где она потом училась, кроме неё были еще две Зои, сверстницы её. Можно предположить, что в том ссыльном краю, завезённое кем-то из бывших господ, имя это сделалось на тот момент модным.

Так или иначе, сосланная неполная семья Василисы Купиной изо всех сил пыталась выжить. Пришло лето. Мать, где могла, находила работу. Ребятишки шныряли по лесу, выискивая съедобные корни, травы. И вот однажды прибежал Федька:

- Мама! Там наш Бурка стоит!..

Не поверила Василиса. Думала, ошибся малец. Но пошла. И точно: стоит у сельсовета привязанная лошадь, похожая на Бурку. Но откуда она здесь? Подошла ближе. Конь, увидев её, заржал, заволновался, переступая ногами. В это время на крыльцо вышел незнакомый мужик:

- Ты что, коня узнала?

- Не я узнала. Конь меня узнал…

Расспрашивать не посмела. Прибежала, рассказала дедушке. Дедушка Татауров нашел мужика, обиняком выспросил. Узнал, что мужик этот, бригадир сплавщиков, приехал в сельсовет верхом на Бурке с соседнего плотбища (плотбище – это где лес сбивают в плоты для сплава). Что хозяин этой лошади приехал откуда-то, работает там.

Дед, ничего не говоря Василисе, сам пошел на плотбище. Видит, мужик колет дрова. Поздоровался, спросил:

- Ты что, здесь работаешь?

Разговорились. Дедушка Татауров признался: ищу Тимофея Купина.

- Это я Тимофей Купин.

Тимофей и Василиса тайно встретились. Решали – как быть? Если Тимофей объявится, его припишут к семье, закрепят за комендатурой, со всеми вытекающими последствиями.

- Я сейчас вольнонаёмный. Переедешь с детьми на плотбище, может, удастся и тебя оформить как вольнонаёмную, - уговаривал Тимофей жену.

Перенёсшая столько невзгод, Василиса отказалась наотрез:

- Не поеду. Не хочу снова рисковать детьми.

Пришлось Тимофею являться в Пудино, в комендатуру. Подневольная колхозная жизнь, избежать которую они хотели в родных местах, настигла их здесь, на чужбине.

Возле тех трёх черёмух, под которыми свалили их зимой спешившие возчики, построили избушку – три на четыре метра; печка, нары, висела люлька – подарок от деда Татаурова. Стали жить. Перебивались как могли. Через год завели корову. Забот с ней прибавилось, а питание улучшилось чуть: всё пожирал налог, себе доставалось мало.

Стал Тимофей разыскивать по Нарымским посёлкам сосланных родственников. Привёз в Пудино дедушку Федота, известного когда-то в родных краях кузнеца, бабушку Лукерью, а с ними и Нюру, младшую Василисину сестру. Дети Василисины потом всю жизнь будут звать Нюру Нянькой. Помогала Нюра старшей сестре поднимать на ноги младших: сначала Федьку да Зою, потом, родившуюся уже в Пудино Маню. Потом Нянька вышла замуж. Лида и Николай росли уже без неё.

Тут же, на этом же участке под тремя черёмухами, стали строить дом побольше – пятистенок, на две комнаты. Всё это делалось урывками, после колхозной работы, за счёт сна и отдыха.

Умер дедушка Федот, самобытный деревенский кузнец. Он мог из железного лома собрать, сковать любую, нужную в крестьянстве принадлежность – хоть подкову, подковать коня, хоть плуг, вспахать землю. Ушла вслед за ним и бабушка Лукерья Лактионовна. Устала она от такой жизни. Посчитала себя обузой, отрывающей кусок хлеба у детей. Руки на себя накладывать не стала, грех это непрощаемый, а просто отказалась от еды, уморила себя голодом. В те годы сельское кладбище за деревней прирастало новыми могилками быстро.

Надеждам на улучшение жизни не суждено было сбыться. Началась война. В большом доме жить пришлось недолго. Давили налогами, ежегодными займами. С началом войны пресс этот только усилился. Палочками, что ставили в колхозе за трудодни, заём не погасишь, нужны были живые деньги.

-- Да продай ты этот дом, Тимофей! Зачем он тебе?

Пришлось продать. Взамен купили опять хибару в два окошка.

А дети, между тем, подрастали. Полина уехала в Куйбышев, бывший Каинск, городок на севере Новосибирской области, в педучилище. Надо было ей помогать.

Отец принес с фермы какую-то обрезь. Мать сварила из неё несколько кружков колбасы. Чтобы отправить посылку, нужны были деньги. Послали Фёдора продать кружок той колбасы. На базаре его задержали. Начали таскать всех на допрос, Зою тоже:

- Ела колбасу?

- Ела…

- Где мясо взяли?

- Не знаю

Спасибо, что на этот раз отца не посадили. Полина в педучилище не доучилась.

В 1943 году призвали на войну Фёдора. В Россию пришла беда. И давно уже военкоматы не брезговали давать в руки оружие гонимым своим согражданам.

Среди семейных бумаг, хранящихся у Зои, есть «Извещение № К-27 от 12 апреля 1945 г.». Вот его полный текст:

«Выдано Купиной Василисе Федотовне, проживающей с. Пудино, Пудинского района, Томской области.

Сообщаю, что ваш сын стрелок, младший сержант Купин Фёдор Тимофеевич, уроженец с. Пудино, в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, погиб 8 февраля 1945 г. Похоронен на братском кладбище пос. Кехендорф в районе города Гродхау, Германия.

Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии.

Пудинский райвоенком капитан а/с Мирошенков.»

Брат моей жены и мой тёзка Фёдор Купин был моим одногодком. Он прожил на белом свете девятнадцать лет.

Отец Зои Тимофей Иванович Купин, 1902 года рождения, по болезни на войну призван не был. Работал в колхозе на разных работах и должностях, одно время заведовал животноводческой фермой. Потом стали болеть ноги. Его поставили конюхом. Временами случалось, что совсем не мог ходить. Старшим ребёнком в семье теперь была Зоя. Старалась, как могла, помогать отцу. Ходила кормить лошадей. Как-то хватилась, а корма нет, кончился. Надо было ехать за травой. Запрягать лошадь Зое раньше не приходилось, да какая это сложность для деревенской девчонки: хомут да дуга – вся недолга! Вывела лошадь, завела в оглобли. Лошадь старая, в упряжке ходить привычная, слушалась и ребёнка. Хомут кое-как дотянулась, надела, и оглобли в гужи вставила, а супонь затянуть не могла, силы не хватило. Пришлось просить проходившего мимо мужика. Травы накосила и лошадей накормила.

К концу войны, в свои пятнадцать лет, Зоя всякую крестьянскую работу делать могла: воду на коромысле из речки носила, корову доила, огород полола. За морошкой, за кислицей по болотам лазила. Там комарья видимо-невидимо, научилась терпеть. Даже от медведя убегать приходилось.

Полина, старшая сестра, тогда жила в Колпашеве, работала секретарем в райОНО. Писала, что конюхом и здесь можно устроиться. От Пудино до Колпашева, если по воде плыть, километров четыреста наберётся, далеко. Но решили выбираться.

Я знаю, как трудно, почти невозможно было в войну, да и после, уйти с завода, уехать из колхоза в город. Видимо, нездоровый Тимофей Иванович уже не представлял для колхоза особой ценности. Да и не работал он к тому времени на колхозных работах: развозил по району почту. Поэтому и не стали держать. А с учёта в комендатуре как спецпоселенцы они были сняты еще до войны, в 1939 году.

Плыли по речке Чузик до Парабели, что стоит на Оби, на паузке – это небольшой дощанник, баржа такая для перевозки грузов по мелководью. С собой везли корову и ножную швейную машинку «Зингер» - всё своё за пятнадцать лет в Нарыме нажитое богатство.

В Колпашеве Тимофея Ивановича действительно взяли конюхом в райОНО. И даже две комнатки жилья дали при конюшне.

Зоя пошла здесь в 7-ой класс. Училась в 1-ой школе, где двумя годами позже стал учиться мой брат Володя, когда наши родители в 1947 году, в поисках более сытой жизни, тоже оказались в Колпашеве. В эту же школу ходили потом младшие дети Купиных: Мария, Лида, Николай.

Василиса Федотовна Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 9 июня 1946 года, как мать, родившая и воспитавшая шестерых детей (учитываются и дети погибшие на фронтах Отечественной войны) была награждена «Медалью материнства».

Зоя окончила семилетку и в 1946 году уехала в Томск, в библиотечный техникум. Осенью этого же года из Анжеро-Судженска в Томск, во 2-ой Томский областной театр, перевёлся и я. Но там наши пути не пересеклись. Не все виражи и зигзаги, намеченные для нас Провидением, были еще исполнены.

Тимофей Иванович умер в январе 1948 года. Вёз сено, воз на косогоре опрокинулся. Помочь на пустынной дороге было некому, Воз он на полозья поставил, но надорвался. На другое утро ему стало совсем плохо. Вызвали скорую – город всё-таки, не деревня. Василиса помогла ему обуться.

- Ты же одну ногу мне обула!

- Как это, одну? Обе.

Он, видимо, уже тогда ногу не чувствовал. Увезли в больницу. Назавтра Тимофей Иванович умер, не дожив и до своих пятидесяти трёх лет. Зоя на похороны отца приехать не смогла. Зима. Пароходы стояли в Затоне, а самолёты тогда в Колпашево еще не летали.

Уже в 90-х годах дочери Мария и Зоя обратились в УВД Томской области с ходатайством о реабилитации родителей. Были получены справки такого содержания:

Купин Тимофей Иванович, 1901 года рождения, в 30-е годы на основании Постановления СНК и ЦИК СССР от 1 февраля 1930 года выселен из пос. Новомосковское в село Пудино Томской области. На основании Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 г., ст.3, пункт В признан реабилитированным. Сведениями об имуществе, изъятом при выселении, не располагаем.

Такая же справка пришла и на имя Василисы Федотовны.

В этих казённых документах, полученных в 90-е годы множеством советских людей (в том числе и родственниками тех, кто как Фёдор Купин, «верный воинской присяге», погиб на войне с германским фашизмом), нет и тени смущения государства за сгубленных в результате «головокружения от успехов» собственных граждан. Скорее это похоже на амнистию, то есть, на прощение государством своих неразумных соотечественников.

Нет, не получится, пожалуй, из моей истории увлекательной мыльной оперы. Жанр этот родился в благополучной Америке первоначально как дневная радиопрограмма для домохозяек, рекламирующая моющие порошки. Сверхдоходная реклама, обличенная для удобства восприятия в лёгкие завлекательные сюжеты, привелась потом на ТВ и распространилась на весь мир в виде сериалов, вышибающих сладкую слезу сопереживания романтическим героям. «Если это случиться, - писала в газету одна из телезрительниц, когда прошел слух, что будто бы хотят прервать показ по нашему телевидению зарубежного сериала «Богатые тоже плачут», - то я, наверное, сойду с ума. Я не представляю себе, как я буду жить дальше, не узнав обо всём, что произойдет с этими прекрасными людьми!»

Мыльная пена, попавшая в глаз, легко смывается пролитой слезой.

Острую социальную трагедию нашего народа не вместить ни в какой душещипательный сериал. Большевистский беспредел, жертвами которого стали миллионы наших сограждан, сегодня предпочитают не вспоминать. Одни – потому что были причастны к нему. У других - еще кровоточат раны. Ну, было и было! Чего уж теперь вспоминать…

Когда в августе 2001 года всей семьей – с женой и теперь уже взрослыми детьми, на машине сына (уже почти была достроена туда дорога), мы приехали в Колпашево показать дочери город, где она родилась, и пришли на кладбище, могилу Тимофея Ивановича мы не нашли: там выросли уже огромные тополя и ничего нельзя было признать. Положили цветы у какой-то похожей, с подгнившим, сломанным крестом. Может и угадали?

Василиса Федотовна, мать Зои, дожила до девяноста лет. Нет в живых уже и Полины, и Лиды, и Николая. Маша живет в Новосибирске.

…А тогда, почти шестьдесят лет тому назад, когда я, отслужив армию, возвратился к родителям в Колпашево, Зоя уже работала зав. библиотекой в местном педучилище. И мы, наконец, с ней встретились. Её привел в Дом культуры, где я работал, Сергей Соколов, наш художественный руководитель. Он высмотрел её в библиотеке, где она выдавала книжки, и предложил ей роль молодой героини Джеммы в спектакле «Овод». Я тоже играл в том спектакле. Мы поженились в феврале 1951 года и уже давно отметили 50 –летие нашей свадьбы.

Но это уже совсем другая «опера».

Январь 2007 г.

Кемерово.

Ф.Ягунов.