Глава пятая
На военном положении
1941-1945 годы
Туча страданий
После недолгой и относительной стабильности опять наступила жизнь нехорошая. Загремел гром. Объявили о начале войны. День 22 июня 1941 года мне не показался особенным. Помню, шел я на работу с девяти часов вечера. По радио выступал Молотов. Говорил, что всех запасов на 10 лет.
Пошел на работу, утром вышел из шахты. На участке выдавали уже хлебные карточки - по 800 граммов хлеба в сутки на шахтера. Кого прикрепили к столовой, кого - к магазину.
Меня прикрепили к столовой. Она рядом с комбинатом. Там было два отдела. Технический, где питались от горного мастера и выше. И общий отдел - для всех рядовых. Очередь громадная. В квартире в бараке я почти не находился. Был на работе и в столовской очереди. Газеты только и писали: «Не опоздай, не уходи раньше времени». Получалось не 12, а 15 часов работы. Так что иногда ночевать приходилось в мойке, где появились крысы и были вши. Но бежать от них некуда.
Каждый день митинги: надо давать угля больше. Потом уголь брать перестали, и он в огромных кучах загорелся. Начали посылать людей перекидывать его с одного места на другое. В то время я работал коногоном и меня никуда не посылали лишь потому, что на мою работу охотников мало. И, где мы уголь грузили, над нами слишком много контроля было.
Тыл ослаб
Пресс войны давил, продукты на шахте оказались на исходе. Бывали такие дни, что хлеб вообще не привозили в магазин, где отоваривали карточки. А на шахте в столовой его сразу съедали. В войну людей убавилось. На фронт мало кого брали из шахтеров, потому что на них распространялась бронь. Наша семья состояла из 5 человек. Пошел брат Павел работать в сапожную мастерскую. К нам подселили квартирантов. Но вскоре им дали другую комнату.
Записался добровольцем
В 1941 году я без чьего-либо нажима подал заявление, чтобы пойти добровольцем на фронт. Подали заявление мы четверо. Мне было отказано. Из-за арестованного в 1937-м отца, наверное. По слухам, те трое, которые подавали заявления со мной, через три дня были взяты в армию, а потом погибли на польской границе.
Я знал дорогу только на работу и на койку, где мог приготовиться к следующей смене. Но некоторые молодые люди после ночной ходили отдыхать в Зенковский парк на озеро и оттуда шли в ночную смену на работу. Этого я не делал, не хотел над собой обессиленным издеваться.
Цыганка Яда
В начале войны в Прокопьевском горном техникуме закрыли кое-какие факультеты. За счет этого мне прислали помощников чистить подземные железнодорожные пути и в шахте грузить уголь. Среди них были две девушки. Одна цыганка. Ее имя – Яда. Она невысокого роста и не черная, а русая. Я их принял в компанию, как своих людей. Они думали, что шахта сразу их задавит. Мне пришлось показать, что они должны делать, где им от бесконечного сильного ветра можно укрываться. Стали мы весь страх переносить вместе. Такая жизнь отчасти сплачивает людей. Одну студентку потом взяли в контору, а Яда осталась грузить уголь. Она жила в соседнем городе Киселевске. Семья у нее: два старших брата. Но я ей был не рад. Она приходила на работу раньше меня, потому что мы с лошадьми спускались позже.
Когда я приходил с лошадью на рабочее место и не было посторонних людей, она подавала сверток. В нем кусок кролика, или кусок конины, или сваренная большая свекла. Отвязаться, не взять из ее рук «тормозок» было просто невозможно.
Однажды братья принесли ей одежду к шахте и увидели меня. Младший ничего не сказал, а старший спросил, почему я не хочу брать то, что она для меня приносит. «Нам о тебе она много говорила, - сказал он, - поэтому ты бери «тормозок». Мы знаем, что тебе многого не хватает и негде взять, а у нас это есть. Ты бери, что сестра приносит, а ее не обижай и не трогай». Подумал, зря я побаивался цыган. Эти люди, я знал, шутки шутить не любят. Пришлось брать из рук молодой цыганки дополнительные харчи. Вскоре и ее перевели на работу в контору шахты.
Сломал ногу
Работал в ночную смену и получил тяжелую травму: сломал правую ногу. Произошло это 27 августа 1941 года часа в три ночи. Стал инвалидом. Это хуже или лучше, богу знать. В то время коногонам лошадей давали самых разных. И к каждой нужно было приспосабливаться. А в ту ночь мне дали лошадь, которая бьет задом, о чем я от других коногонов слышал. Пришел на место работы, одел на лошадь цепи и стал развозить порожние вагоны. В один момент побоялся лошади, на ходу состава неправильно поставил ногу около вагонетки, и мне ее сломало. Спрыгнул на одной ноге с вагона, отполз в сторону от путей и стал ждать появления какого-нибудь человека. Мимо шла мотористка, спросила, что случилось. Сказал: «Сломал ногу». Боль ужасная.
Появился мастер, позвонил дежурному по шахте. Пришли люди с носилками, на ногу положили доски, и все забинтовали, вполз я в вагон, лег на носилки. Довезли меня электровозом до клети, а потом, как груз, выдали на поверхность земли и занесли в здравпункт. Там уже трое охало, я стал четвертым. Подошла машина, поставили носилки со мной в кузов, а те трое сели рядом. У двоих были сломаны руки, у одного повреждено плечо. Тронулась машина по ухабам в больницу. Время было пять часов утра. В шесть утра привезли. Пошла сестра за врачом. Пришел мужчина, посмотрел и сказал: «Даже в коридоре места нет». Да и видно было в дверь, что завалены больными весь коридор и все лестницы. В каких только тряпках люди там ни лежали.
Попал в госпиталь
Врач пошел звонить в госпиталь, чтобы там хотя бы двух травмированных шахтеров приняли. Там согласились. И нас двоих привезли в госпиталь. Показали мне ванну: «Мойся». Помылся. Опять на носилки, переодели в больничное, понесли в палату. Палата предназначена для двух человек и была свободной. Положили на койку. Часы показывали восемь часов утра. Помещение госпиталя теплое, чистое. Видел, что лежали здесь и люди, обгоревшие в шахте после вспышек метана.
И вот время подошло к 10 утра. Пришли с носилками, на них понесли меня в операционную. Там три врача: двое мужчин и женщина. Подошел к голове мужчина и сказал: «Ты молодой, и косолапому тебе долго ходить придется. У тебя вывих и перелом. Нам нужно восстановить вывих, потом посмотрим перелом, так что терпеть надо не меньше часа. Надеюсь, ты вынесешь, а обезболивать у нас нечем». После этих слов он ушел к ногам, там все навалились на меня. Нога в одно мгновение затрещала. Меня бросило в жар, выступил мелкий пот. Дальше что делали, я уже не чувствовал. Когда загипсовали ногу, тот же врач подошел к моей голове и сказал: «Все возможное сделали, поправляйся».
Принесли в палату. Там уже была койка с аппаратом, куда нужно привязать ногу. Все время лежал на спине. Боль бесконечная.
Кормили, с голода умереть нельзя. Если у поваров госпиталя оставалась каша, был совет, кому ее добавить. Мне передачи не приносили, да и носить нечего было. Родным взять еду негде. Получали норму. Кое-когда придут с бутылкой молока, но та дорого стоила: половина литра - 20 рублей. А ведро картошки - 400 рублей.
Переночевал с усопшим
Первые три ночи в палате находился один. На четвертую - в два часа - принесли второго больного. Ему отняли ногу, санитары положили человека на кровать и ушли. Он стал биться, дергаться. Вошла медсестра, потом побежала за врачом. Врач посмотрела на происходящее и сказала: «Он сейчас умрет, все порвал». И мой сосед по палате притих, два раза потянулся и богу душу отдал. Они решили, что я сплю. И между собой договорились: «Пусть лежит до утра». Хлопнули дверями и ушли. Я остался с покойником один на один. Боялся? Нет. Всему бывает предел. У самого были ужасные боли. Да и какая мне разница, живой или мертвый лежит на соседней койке? Утром пришли с носилками и унесли умершего.
Проглотил окурок
Дня через четыре положили в мою палату деда со сломанной ногой. Его фамилия Самодуров. До него я в госпитале не курил, хотя до этого смолил. Просто в больнице негде было взять курево, да и боль мешала думать об этом. С дедом познакомился. Он тоже был не ходячим. После врачебного обхода он спрашивает: «Трофим, можно мне покурить?» Я говорю: «А есть ли у тебя что курить?» Он ответил: «Есть». Я ему: «Кури, оставишь немного». Дверь закрыта, я палкой отворил форточку. Дед закурил, оставил мне, я докурил - голова кругом пошла. Успокоился, вошел в себя. Курево пошло два раза в сутки - днем и поздно ночью. И так стали мы темы для разговора находить и покуривать. Утаить дым нельзя, запах никуда не денешь.
Однажды зашел главврач и сказал, что ему доложили, что от нас пахнет дымом и табаком, а тут люди лежат с ожогами. Если захвачу, предупредил он, выгоню обоих. Что делать? Стали только ночью смолить. Но это занятие затягивает. И вот в воскресенье после обхода дед предлагает: «Давай по маленькой искурим». Я палкой открыл форточку. Завернули по маленькой. В это мгновенье открылась дверь. И – главный врач стоит в дверях. Дал приказ перевернуть постели, найти окурки и табак. Сразу к каждому из нас подскочили по две сестры, вытащили из-под нас тряпки, все перетрясли. У деда нашли окурок, у меня - нет. Я его проглотил. Деда выгнали, но он не сказал, что я курил. Кончилось наше курение в госпитале тем, что меня перевели в другую палату.
Биография Наполеона
В новой палате нас лежало трое: двое из них - некурящие. Среди них был еврей. Я не помню, с какой болезнью он попал в госпиталь. Ему приносили книги. Он их не читал, а клал под подушку. Однажды я увидел у него солидную книгу. Попросил посмотреть. Книга оказалась о Наполеоне Бонапарте со дня рождения и до смерти. Спросил соседа по палате: «Вы будете ее читать?» Он ответил: «Нет, я беру книги, чтобы дочь не обижать». Я переспросил: «Так мне можно эту книгу почитать?» Он сказал: «Пожалуйста». Так я нашел занятие вместо курева. То был неплохой писатель. Кто, не помню, но такой книги больше я не встречал.
Встал на костыли
Через 15 дней убрали из-под моей висячей ноги станок, дали костыли. Нужно учиться ходить заново. Встал около койки, голова кругом идет. Постоял, немного успокоился, пошел вдоль стены в направлении туалета. Дошел, слава богу. Зашел в туалет, постоял немного, двинулся назад в палату. Дошел и сразу рухнул на койку. Всё нужно начинать сначала. Нога больная моментально опухала, и здоровая пухла вслед за ней. Но ходьба началась, ходить учиться надо было во что бы то ни стало. День ото дня все легче и ловчей получалось. Через неделю стал пользоваться костылями так, как будто с ними родился. Однажды забыл, что сломана нога, и наступил на нее как следует. Меня бросило в жар. Скорее в палату, на койку. Соседи е сказали, что я побледнел. Но с каждым днем я ходил лучше. Боль уменьшалась.
Не познакомился с вдовой
В моей палате люди часто менялись. И вот однажды положили одного больного со сломанной рукой. Он лежал на койке рядом. Ему передачи приносили каждый день. Богатые были передачи. Однажды утром этот человек меня спросил, женат я или нет. И сказал, что у его жены сестра вдова, потому что муж погиб. Она в своем доме живет, обута, одета. У нее двое детей, работает в магазине. Не увидев моей реакции, он стал мне говорить, что нога у меня не скоро заживет, что видно, что у меня ничего нет. Он сказал все правильно и оценил правильно. Только не знал одного: согласен ли я стать богатым за счет такого сватовства? Так я ничего ему и не ответил. И не подошел к окну посмотреть на овдовевшую даму и потенциальную невесту. Я понимал хорошо, что я нищий, хотя в то время таких немало было.
Домой в больничной одежде
Шло время к выписке из госпиталя. И вот настал этот день. Меня привезли домой на подводе в больничной одежде. В таком виде из лечебных учреждений в то время возвращались многие, потому что потрепанную шахтерскую амуницию, в которой привозили травмированных горняков, в больницах не сохраняли. И вот около нашего барака в Березовой Роще остановилась лошадь с телегой. Я встал на костыли и зашел в барак.
В то время в нашей квартире жили подселенные: бабка с дочерью. Дочь работала на шахте, бабка сидела дома. Нам приходилось ходить через их комнату. У них было чисто. Соседи ждали, когда у нас кончатся харчи и мы начнем умирать. Но напрасно. У нас был посажен картофель в двух местах. В одном месте его украли, с другого места мать накопала ведер 50. Помимо того, нам давали хлебные карточки. Мне 800 граммов хлеба в день, матери - 800, Павлу - 600, Ивану - 400, Василию - 400 граммов.
Мы продолжали жить в тупиковой маленькой комнате - пять человек. Сначала я лег отдыхать со сломанной ногой. Еда - одна картошка с хлебом. В общем: ни поесть толком, ни покурить, если брат Иван не наберет на улице окурков. Улегся я на топчан, пролежал месяц. Рассчитывал через месяц встать на ногу больную. Пошел в больницу, спросил у врача. Он сказал: «Надо парить ногу и вставать на нее». Пошли мы с братом Иваном в баню. Думал, попарю ногу и пойду. Не тут-то было. Мне пришлось из бани домой ползти на карачках. Потом пришлось брать руками покрепче костыли и больше двигаться.
Пирожки с ливером
За больничный лист уплатили 25 процентов от заработка. Признали: сам виновен в переломе ноги. Пришел на костылях на шахту на свой участок, где работал до травмы. Начальник участка дал мне хлебную карточку на ноябрь 1941 года на 800 граммов хлеба в день. Там же помощник начальника дал мне талоны на пирожки с ливером. Талонов дал много и сказал: «Приходи, еще получишь». Пирожки привозили с мясокомбината и в шахтовом дворе раздавали по талонам. Я набивал ими сумку и двигался до топчана, это – не картошка, и на утро было совсем другое самочувствие. И так стал привыкать корм добывать, окурки собирать. Нужно было много двигаться, иначе - гибель. А куда было деться, если расстояние от барака до шахты «Коксовой» – четыре-пять километров в один конец.
Срезали паек
В конце ноября 1941 года врач из госпиталя направил меня на ВТЭК – на медкомиссию, и там дали вторую группу инвалидности на три месяца. Выписали хлебную карточку на 400 граммов в сутки. И за больничный лист снова заплатили 25 процентов. Жаловаться было нельзя и некуда. Но я уже стал ходить с палкой, бросив костыли, хотя сама ходьба была все еще тяжелой. Еще через какое-то время мой начальник участка на шахте сказал: «Рабочую карточку не могу выдать, только иждивенческую на 250 граммов хлеба в день». Это усложнило дело, так как с харчами стало еще хуже.
Поселился на базаре
Пришлось переселиться на базар, где всегда толпился народ. Базар к бараку немного ближе, чем моя шахта. Ходил к торговым рядам каждый день, знал цену каждой пуговицы. Сначала нашел на рынке голову от рыбы, какой - неизвестно, и съел ее. Потом нашел дохлую курицу, сварил и съел. Остался жив. Стал даже привыкать к базарной жизни. Голодным не был. На второй день попытался помогать другим продавать тряпки. К вечеру на заработанные деньги поел на базаре кислое молоко и пирожки с картофелем.
Следующие дни я также помогал кое-кому вести торговлю. К вечеру подходил к продуктовому ларьку. Покупал банку меда, выпивал мед и сутки есть не хотел. Так это – спасение. Привык, освоил дело. Вставал утром в бараке, брал костыли и двигался на рынок. Торопился, чтобы без меня люди не сумели купить подходящий товар. В него входили спецодежда, белье, мыло, чулки, носки, ботинки, сапоги. И так - с утра и до темна. У меня, как у помощника продавца, дела шли нормально. Я уже знал, сколько стоит иголка и за сколько ее можно продать. Кое-что приобрел для себя. Купил себе штаны, куртку, часы. Ходил с палкой. Что поделаешь? Жить нужно.
Мыло из глины
Прошли три месяца, снова - ВТЭК. Медицинская комиссия признала меня здоровым только для работы на поверхности шахты. Оформился в механический цех на пресс. Делал гвозди, вырезанные из старых труб и не очень похожие на обычные. Работа не тяжелая, но весь вымажешься в мазуте, а мыла нет. Глиной мылись. Но отмыть мазут ею просто невозможно. Нога по-прежнему давала знать о себе. Записался на курсы электрослесарей. Курсы двухмесячные, быстро получил права. Записался на курсы машиниста подземного электровоза. Окончил и получил права.
На базар ходить было нельзя, потому что работа без выходных и к ней добавились курсы. Появилась слабость, и кое-когда шла из носа кровь. Написал заявление начальнику шахты о переводе кондуктором. Он подписал. Не нужно комиссию проходить. На следующий день пришел в личный стол, переложили карточку на участок транспорта. Хотя там нужно ходить больше, но все же свежий воздух, больше паек и за перевыполнение плана - дополнительные харчи. Хлебная карточка - один килограмм в день. Находились в шахте по 12 часов и больше, через два дня полагался выходной. Можно было в выходные ходить на базар, где я стал специалистом.
И вот однажды на базаре меня попросила женщина закатить бочки с медом с улицы в ее киоск. Согласился. Было пять бочек по 200 килограммов. Вместе закатили одну, открыли. Она мне налила пол-литровую банку меда. Сказала: «Тару вернешь». Вышел из киоска, за углом выпил мед, сполоснул банку водой - тоже выпил. И до следующего обеда есть не хотел. Подумал, какая выгода.
Когда было время, заходил в этот киоск. Продавщица меня знала, наливала банку меда, я выпивал, отдавал банку и 150 рублей денег. Булка хлеба стоила 300 рублей, картофеля ведро - 300, мед - 300 рублей за один килограмм. Через неделю кровь из носа перестала идти. Вылечился. Работа на участке транспорта была не такой тяжелой, как прежде. Кое-когда оставляли на две смены, но сутки потом отдыхал.
Увеличили добычу угля
Крутые пласты Прокопьевского угольного месторождения требовали оригинальных методов добычи. Поэтому шахта «Коксовая» стала полигоном для испытания и внедрения передовой техники.
Впервые в стране здесь была внедрена щитовая система отработки угольных пластов крутого падения, которая в четыре-пять раз подняла производительность труда. К 1942 году с помощью щитов в Прокопьевске добывали треть угля, а на «Коксовой», шахтах имени Калинина и Ворошилова – почти половину.
Живительная сила
Вот чем мне запомнился январь 1942 года. Утром в полшестого поднялся дома с нар, надел на себя тряпки. Помню также свои брезентовые ботинки. Мне было 24 года. За окном - пурга. Харчи - холодная вода. Принял 400 граммов воды. Сам не помню, для чего так сделал. Вышел на воздух, нужно до шахты бежать пять километров. На работу бегом, иначе замерзнешь. Обут был в упомянутые кирзовые ботинки, одет в фуфайку.
Пробежал расстояние, зашел в мойку, надел еще хуже тряпки и чуни. И живой спустился в могилу на официальный горизонт 50 метров (на самом деле это - триста метров глубины и больше под землей). Отработал 15 часов, выгрузил кучу леса из «коз» с напарником немцем.
Иван Семенович Лейман – советский немец. Ему было лет 20. Чудо-богатырь. Выгрузили 50 кубометров леса. После я норму хлеба съел. Это были годы молодые. В настоящее время возникают сомнения в том, как можно было столько часов работать без еды.
Машинист подземного локомотива
В 1942 году после всех перипетий с переломом ноги стал работать машинистом подземного электровоза. Поступил приказ: передать трех машинистов на участок доставки леса в забои. Среди них оказался и я. Здесь было тяжелей. Под землей машиниста локомотива заставляли выгружать лес из вагонеток, помогать двум доставщикам леса. Смена 12 часов, через два дня - выходной. Наряд проходил так. Спускался в шахту, принимал электровоз. Эта машина небольшая, весила семь тонн вместе с батареей. Работала она от аккумуляторов. Если слабая батарея, ехал в депо для замены.
Со мной все время был бригадир. Это - контроль. Зачем он едет? Чтобы я не пробыл лишнюю минуту там, где потеплее. Из депо подъезжали под лесной уклон. Это место, где в шахте принимают лес с поверхности. Тут температура воздуха доходит до минус 30 градусов. Открывали перемычки - деревянные двери большие - и сильной струей шел воздух с поверхности земли напрямую в шахту. Его вихрь нес за собой пыль, щепки, проволоку и прочий мусор. Прицеплял прибывшие «козы» с лесом к электровозу. В «козу» вмещается до трех кубометров леса в среднем. Прицепляют «коз» штук восемь, чтобы получился состав. Подают мне сигнал: поехали. Я включаю электровоз. Из-под колес искры сыплются потому, что «козы» застыли на морозе, колеса у них не крутятся. Но я все же вытягиваю состав на главный квершлаг. Там потеплее, колеса отходят и начинают нормально крутиться. Еду до назначенного места. Бригадир идет впереди, я за ним еду. Этому человеку было много дано прав. Оговариваться не положено. Он был выше мастера в то время.
Каждая минута была на счету. Нас гоняли в утреннюю смену с девяти часов утра до девяти вечера. Это было самое тяжелое время. Ни хлеба, ни капусты, ни картофеля. Что получали, все сразу съедали. Ночью собирались и шли в степь, где была посажена капуста. Здесь мерзлые кочаны собирали, накладывали в мешки и несли домой. Потом парили капусту мерзлую без соли. Это - еда. Ее можно и лишнюю порцию съесть. Желудок был не пуст, а это много значило. Тот год - самый голодный. На рынке цены были такие. Ведро картофеля - 400 рублей, хлеб - 400 рублей булка, мед - 1000 рублей килограмм. Однажды брат Павел предложил завести в стайке около барака кроликов, но я отказал ему в этом из-за их прожорливости.
Ревтрибунал
Все еще шел самый тяжелый для меня 1942 год. Мне пришлось увидеть судью военного трибунала. Это было в моей смене, когда я работал машинистом электровоза. Подсудимый и после суда продолжил работу в нашей смене. То был Александр Курочкин, человек неграмотный. Он ходил в шахту и домой в одной и той же одежде: брезентовые брюки, на ногах чуни, сверху - брезентовая куртка, внутри которой была пришита большая заплатка. Это был карман, где хранились харчи. Он оттуда еду никогда не доставал. И никто не видел, что там было. Когда выпадала свободная минута, он опускал над этой заплаткой голову: жевал немного и снова работал. Ходил до шахты пешком пять километров. Жил в землянке, трудился без хитрости. На любых работах он не мог себя проявить, а там где мог, честно выполнял долг.
В 1942 году на Пасху, это было воскресенье, он не вышел на работу. Нам на наряде объявили, что завтра его будет судить военный трибунал. И, действительно, утром подъехали сани, запряженные парой лошадей. Из них вышли лейтенант лет 30 и два солдата с оружием. Зашли в контору, и сразу к столу. Лейтенант снял шинель, положил бумаги на стол. Сначала он рассказал свою биографию. Мы поняли: образование у него 9 классов, но сейчас он председатель революционного суда. Лейтенант приказал подсудимому встать. Тот встал. Велено было подсудимому подойти ближе. Он подошел. Задали ему вопрос: «Почему не выходил на работу?» Курочкин ответил: «Был божий праздник». Далее последовало порицание: «Идет война, а тебе – праздник». Александр ответил: «Бог не заставлял воевать»
Судья посмотрел на этого человека, приказал ему сесть. Народу объявил: «Суд закончил работу». А начальнику лейтенант пригрозил: «Если будешь вызывать таких людей судить, сам пойдешь под трибунал». Хочу сказать, этот судья с большими правами был, но оказался справедливым. Если бы гражданский суд в то время судил нашего работника, то обязательно дал бы срок. Судья дальше свои минуты не тратил. Вышел, сел в сани с солдатами и уехал.
А Курочкин как был, так и остался в бригаде. Дошли слухи, что позже его арестовали за хранение трупа у себя дома в погребе. Я видел после отбытия наказания его на базаре. Лет через 15. Он был в той же одежде. Поздоровался с ним. Он сказал, что отбыл срок. Других подробностей не знаю. Бог знает, может быть, и живой этот человек. Мне и сейчас не верится, что он был способен убить человека и спрятать труп.
Бригадиры
Семен Костенков - мой бригадир. Я работал с ним с декабря 1941 года по февраль 1942-го. Он на четыре года моложе меня, но начальник сказал мне, что все его распоряжения должны выполняться. Он был ростом 175 сантиметров, одет в хлопчатобумажный костюм, синюю рубашку всегда чистую, и фуфайку. Он жил с сестрой и матерью, а женился в начале войны. Был еще один бригадир. Вызвал меня начальник: «Шалакин, вот твой бригадир, его распоряжения выполнять».
Этот человек по имени Александр был моложе меня года на два, выше среднего роста, сухощавый, работал проворно. В шахте мой бригадир ходил, как и все: в чунях. Это - литые сапоги-калоши, лужи не обходил, шел напрямую. 12 часов по колено в холодной воде. Он всегда шел впереди состава. Однажды я вынужден был остановить электровоз. Сказал ему, что воды по колено, замкнет электропроводка, а электровоз сгорит. Подошел какой-то начальник и сказал ему: «Дальше ехать нельзя». Я два страха сразу пережил: мог электровоз сгореть или могло обрушиться крепление выработки. На следующий день в этом месте с нами поехал наш начальник и сказал: «Сюда на электровозе не ездить». Как он отчитался за это, бог знает.
Шея у Александра всегда была забинтована чистым бинтом. Он со мной был не в плохих отношениях. Я его спросил, зачем ему повязка? Он сказал: «Я тебе покажу, что к чему». Когда мы с ним выгружали лес, он раскрутил тряпки: из его шеи тек гной. Господи, каких только людей нет. Он мне давал талон дополнительный на хлеб или на чулки. Говорил: «Продашь чулки, купишь хлеба».
Он был чересчур горячий. Припоминаю, как будто он попался с какой-то кражей. И больше я его не видел. Такой своеобразный начальник мне больше не встречался. Он первым прыгал в воду, в огонь. Себя не щадил. Попроси у него что-либо, последний кусок отдаст. Такие люди долго на одном месте не задерживаются.
Он весел был, всегда смеялся. Погода - под 40 градусов мороза, метель, голод, чему смеяться, зачем веселиться? А он был веселым. Почему смеялся и весел был? Это знал только он.
Думаю, что сама природа создает таких людей. Что это за люди были? Что у них было в глазах? Терпение. И большинство боролось, чтобы остаться в живых. Через три месяца бригадира вывели из шахты на поверхность. По слухам, он погиб при спасении людей на пожаре.
Хватались за соломинку
Большинство людей в войну хваталось за соломинку, лишь бы остаться в живых. Спасались, кто как мог. Были верующие католики. Это люди с запада страны. Они собирались в круг и молились. На это никто внимания не обращал. А новых людей на шахту везли. Каждую неделю было пополнение.
В 1942 году свободного времени у меня не было. Трудился. Если есть что, то покушал. Нет - съел пайку, отдохнул - и снова за труд. Если я запаздывал с работы, оставался в мойке ночевать до следующей смены, хотя грязно было, но пол теплый и людей много. И при такой жизни кое-где молодость брала свое. Нельзя говорить, что так было у всех. Были люди в то время, которые не знали, что такое голод, нищета и жили в достатке.
На фронт провожали из госпиталя
В 1942 году мне пришло письмо с приглашением на вечер в госпиталь, где я проходил лечение сломанной ноги. Там были гражданские люди, медсестры, люди из НКВД, солдаты и офицеры, которым нужно было в армию возвращаться. Все организовали хорошо. Кто-то должен был сидеть на мероприятии из гражданских. Я не один был, еще было человека четыре таких, как я - бывших пациентов госпиталя. На столе - спирт, водка бочковая. И нам по бутылке водки нужно было принести с собой. На базаре она стоила 250 рублей за один литр. Вечер длился до утра. И после гулянки я едва притащил домой свои ноги.
Скрасил одиночество
Как-то зимой шел с работы. Время было 10 вечера. Дошел до одноэтажного барака. В одном окне горел свет, напротив лампы стояла женщина. Подошел к свету, подошла ближе дама и спрашивает: «Откуда идешь?» Я тоже спросил: «Зачем Вам нужно это знать?» Она объяснила, что у нее день рождения, но не с кем его провести. Просто привязалась, чтобы зашел. Бояться ничего не боялся. О болезни думать не думал, да и в голове этого не было.
Зашел к ней в комнату. Там стоял стол, он был прикрыт газетой. Печь топилась, плита краснела. Недалеко от нее стоял топчан под легким старым одеялом. Она узнала и была довольна тем, что мне только утром на работу, что я готов посидеть с ней за столом, а к тому же еще и холост и никто меня не ждет. Женщина задернула занавески на окне, подняла газету и пригласила к столу. Собой она была не худа и не толста, средняя женщина, может быть, постарше меня года на четыре. На столе увидел картофель, селедки штуки две, капусту и бутылку водки бочковой. Нормально пробыл здесь до утра, а потом понес свои кирзовые ботинки в сторону шахты. Больше эту мимолетную подругу не встречал.
На военном положении
1941-1945 годы
Туча страданий
После недолгой и относительной стабильности опять наступила жизнь нехорошая. Загремел гром. Объявили о начале войны. День 22 июня 1941 года мне не показался особенным. Помню, шел я на работу с девяти часов вечера. По радио выступал Молотов. Говорил, что всех запасов на 10 лет.
Пошел на работу, утром вышел из шахты. На участке выдавали уже хлебные карточки - по 800 граммов хлеба в сутки на шахтера. Кого прикрепили к столовой, кого - к магазину.
Меня прикрепили к столовой. Она рядом с комбинатом. Там было два отдела. Технический, где питались от горного мастера и выше. И общий отдел - для всех рядовых. Очередь громадная. В квартире в бараке я почти не находился. Был на работе и в столовской очереди. Газеты только и писали: «Не опоздай, не уходи раньше времени». Получалось не 12, а 15 часов работы. Так что иногда ночевать приходилось в мойке, где появились крысы и были вши. Но бежать от них некуда.
Каждый день митинги: надо давать угля больше. Потом уголь брать перестали, и он в огромных кучах загорелся. Начали посылать людей перекидывать его с одного места на другое. В то время я работал коногоном и меня никуда не посылали лишь потому, что на мою работу охотников мало. И, где мы уголь грузили, над нами слишком много контроля было.
Тыл ослаб
Пресс войны давил, продукты на шахте оказались на исходе. Бывали такие дни, что хлеб вообще не привозили в магазин, где отоваривали карточки. А на шахте в столовой его сразу съедали. В войну людей убавилось. На фронт мало кого брали из шахтеров, потому что на них распространялась бронь. Наша семья состояла из 5 человек. Пошел брат Павел работать в сапожную мастерскую. К нам подселили квартирантов. Но вскоре им дали другую комнату.
Записался добровольцем
В 1941 году я без чьего-либо нажима подал заявление, чтобы пойти добровольцем на фронт. Подали заявление мы четверо. Мне было отказано. Из-за арестованного в 1937-м отца, наверное. По слухам, те трое, которые подавали заявления со мной, через три дня были взяты в армию, а потом погибли на польской границе.
Я знал дорогу только на работу и на койку, где мог приготовиться к следующей смене. Но некоторые молодые люди после ночной ходили отдыхать в Зенковский парк на озеро и оттуда шли в ночную смену на работу. Этого я не делал, не хотел над собой обессиленным издеваться.
Цыганка Яда
В начале войны в Прокопьевском горном техникуме закрыли кое-какие факультеты. За счет этого мне прислали помощников чистить подземные железнодорожные пути и в шахте грузить уголь. Среди них были две девушки. Одна цыганка. Ее имя – Яда. Она невысокого роста и не черная, а русая. Я их принял в компанию, как своих людей. Они думали, что шахта сразу их задавит. Мне пришлось показать, что они должны делать, где им от бесконечного сильного ветра можно укрываться. Стали мы весь страх переносить вместе. Такая жизнь отчасти сплачивает людей. Одну студентку потом взяли в контору, а Яда осталась грузить уголь. Она жила в соседнем городе Киселевске. Семья у нее: два старших брата. Но я ей был не рад. Она приходила на работу раньше меня, потому что мы с лошадьми спускались позже.
Когда я приходил с лошадью на рабочее место и не было посторонних людей, она подавала сверток. В нем кусок кролика, или кусок конины, или сваренная большая свекла. Отвязаться, не взять из ее рук «тормозок» было просто невозможно.
Однажды братья принесли ей одежду к шахте и увидели меня. Младший ничего не сказал, а старший спросил, почему я не хочу брать то, что она для меня приносит. «Нам о тебе она много говорила, - сказал он, - поэтому ты бери «тормозок». Мы знаем, что тебе многого не хватает и негде взять, а у нас это есть. Ты бери, что сестра приносит, а ее не обижай и не трогай». Подумал, зря я побаивался цыган. Эти люди, я знал, шутки шутить не любят. Пришлось брать из рук молодой цыганки дополнительные харчи. Вскоре и ее перевели на работу в контору шахты.
Сломал ногу
Работал в ночную смену и получил тяжелую травму: сломал правую ногу. Произошло это 27 августа 1941 года часа в три ночи. Стал инвалидом. Это хуже или лучше, богу знать. В то время коногонам лошадей давали самых разных. И к каждой нужно было приспосабливаться. А в ту ночь мне дали лошадь, которая бьет задом, о чем я от других коногонов слышал. Пришел на место работы, одел на лошадь цепи и стал развозить порожние вагоны. В один момент побоялся лошади, на ходу состава неправильно поставил ногу около вагонетки, и мне ее сломало. Спрыгнул на одной ноге с вагона, отполз в сторону от путей и стал ждать появления какого-нибудь человека. Мимо шла мотористка, спросила, что случилось. Сказал: «Сломал ногу». Боль ужасная.
Появился мастер, позвонил дежурному по шахте. Пришли люди с носилками, на ногу положили доски, и все забинтовали, вполз я в вагон, лег на носилки. Довезли меня электровозом до клети, а потом, как груз, выдали на поверхность земли и занесли в здравпункт. Там уже трое охало, я стал четвертым. Подошла машина, поставили носилки со мной в кузов, а те трое сели рядом. У двоих были сломаны руки, у одного повреждено плечо. Тронулась машина по ухабам в больницу. Время было пять часов утра. В шесть утра привезли. Пошла сестра за врачом. Пришел мужчина, посмотрел и сказал: «Даже в коридоре места нет». Да и видно было в дверь, что завалены больными весь коридор и все лестницы. В каких только тряпках люди там ни лежали.
Попал в госпиталь
Врач пошел звонить в госпиталь, чтобы там хотя бы двух травмированных шахтеров приняли. Там согласились. И нас двоих привезли в госпиталь. Показали мне ванну: «Мойся». Помылся. Опять на носилки, переодели в больничное, понесли в палату. Палата предназначена для двух человек и была свободной. Положили на койку. Часы показывали восемь часов утра. Помещение госпиталя теплое, чистое. Видел, что лежали здесь и люди, обгоревшие в шахте после вспышек метана.
И вот время подошло к 10 утра. Пришли с носилками, на них понесли меня в операционную. Там три врача: двое мужчин и женщина. Подошел к голове мужчина и сказал: «Ты молодой, и косолапому тебе долго ходить придется. У тебя вывих и перелом. Нам нужно восстановить вывих, потом посмотрим перелом, так что терпеть надо не меньше часа. Надеюсь, ты вынесешь, а обезболивать у нас нечем». После этих слов он ушел к ногам, там все навалились на меня. Нога в одно мгновение затрещала. Меня бросило в жар, выступил мелкий пот. Дальше что делали, я уже не чувствовал. Когда загипсовали ногу, тот же врач подошел к моей голове и сказал: «Все возможное сделали, поправляйся».
Принесли в палату. Там уже была койка с аппаратом, куда нужно привязать ногу. Все время лежал на спине. Боль бесконечная.
Кормили, с голода умереть нельзя. Если у поваров госпиталя оставалась каша, был совет, кому ее добавить. Мне передачи не приносили, да и носить нечего было. Родным взять еду негде. Получали норму. Кое-когда придут с бутылкой молока, но та дорого стоила: половина литра - 20 рублей. А ведро картошки - 400 рублей.
Переночевал с усопшим
Первые три ночи в палате находился один. На четвертую - в два часа - принесли второго больного. Ему отняли ногу, санитары положили человека на кровать и ушли. Он стал биться, дергаться. Вошла медсестра, потом побежала за врачом. Врач посмотрела на происходящее и сказала: «Он сейчас умрет, все порвал». И мой сосед по палате притих, два раза потянулся и богу душу отдал. Они решили, что я сплю. И между собой договорились: «Пусть лежит до утра». Хлопнули дверями и ушли. Я остался с покойником один на один. Боялся? Нет. Всему бывает предел. У самого были ужасные боли. Да и какая мне разница, живой или мертвый лежит на соседней койке? Утром пришли с носилками и унесли умершего.
Проглотил окурок
Дня через четыре положили в мою палату деда со сломанной ногой. Его фамилия Самодуров. До него я в госпитале не курил, хотя до этого смолил. Просто в больнице негде было взять курево, да и боль мешала думать об этом. С дедом познакомился. Он тоже был не ходячим. После врачебного обхода он спрашивает: «Трофим, можно мне покурить?» Я говорю: «А есть ли у тебя что курить?» Он ответил: «Есть». Я ему: «Кури, оставишь немного». Дверь закрыта, я палкой отворил форточку. Дед закурил, оставил мне, я докурил - голова кругом пошла. Успокоился, вошел в себя. Курево пошло два раза в сутки - днем и поздно ночью. И так стали мы темы для разговора находить и покуривать. Утаить дым нельзя, запах никуда не денешь.
Однажды зашел главврач и сказал, что ему доложили, что от нас пахнет дымом и табаком, а тут люди лежат с ожогами. Если захвачу, предупредил он, выгоню обоих. Что делать? Стали только ночью смолить. Но это занятие затягивает. И вот в воскресенье после обхода дед предлагает: «Давай по маленькой искурим». Я палкой открыл форточку. Завернули по маленькой. В это мгновенье открылась дверь. И – главный врач стоит в дверях. Дал приказ перевернуть постели, найти окурки и табак. Сразу к каждому из нас подскочили по две сестры, вытащили из-под нас тряпки, все перетрясли. У деда нашли окурок, у меня - нет. Я его проглотил. Деда выгнали, но он не сказал, что я курил. Кончилось наше курение в госпитале тем, что меня перевели в другую палату.
Биография Наполеона
В новой палате нас лежало трое: двое из них - некурящие. Среди них был еврей. Я не помню, с какой болезнью он попал в госпиталь. Ему приносили книги. Он их не читал, а клал под подушку. Однажды я увидел у него солидную книгу. Попросил посмотреть. Книга оказалась о Наполеоне Бонапарте со дня рождения и до смерти. Спросил соседа по палате: «Вы будете ее читать?» Он ответил: «Нет, я беру книги, чтобы дочь не обижать». Я переспросил: «Так мне можно эту книгу почитать?» Он сказал: «Пожалуйста». Так я нашел занятие вместо курева. То был неплохой писатель. Кто, не помню, но такой книги больше я не встречал.
Встал на костыли
Через 15 дней убрали из-под моей висячей ноги станок, дали костыли. Нужно учиться ходить заново. Встал около койки, голова кругом идет. Постоял, немного успокоился, пошел вдоль стены в направлении туалета. Дошел, слава богу. Зашел в туалет, постоял немного, двинулся назад в палату. Дошел и сразу рухнул на койку. Всё нужно начинать сначала. Нога больная моментально опухала, и здоровая пухла вслед за ней. Но ходьба началась, ходить учиться надо было во что бы то ни стало. День ото дня все легче и ловчей получалось. Через неделю стал пользоваться костылями так, как будто с ними родился. Однажды забыл, что сломана нога, и наступил на нее как следует. Меня бросило в жар. Скорее в палату, на койку. Соседи е сказали, что я побледнел. Но с каждым днем я ходил лучше. Боль уменьшалась.
Не познакомился с вдовой
В моей палате люди часто менялись. И вот однажды положили одного больного со сломанной рукой. Он лежал на койке рядом. Ему передачи приносили каждый день. Богатые были передачи. Однажды утром этот человек меня спросил, женат я или нет. И сказал, что у его жены сестра вдова, потому что муж погиб. Она в своем доме живет, обута, одета. У нее двое детей, работает в магазине. Не увидев моей реакции, он стал мне говорить, что нога у меня не скоро заживет, что видно, что у меня ничего нет. Он сказал все правильно и оценил правильно. Только не знал одного: согласен ли я стать богатым за счет такого сватовства? Так я ничего ему и не ответил. И не подошел к окну посмотреть на овдовевшую даму и потенциальную невесту. Я понимал хорошо, что я нищий, хотя в то время таких немало было.
Домой в больничной одежде
Шло время к выписке из госпиталя. И вот настал этот день. Меня привезли домой на подводе в больничной одежде. В таком виде из лечебных учреждений в то время возвращались многие, потому что потрепанную шахтерскую амуницию, в которой привозили травмированных горняков, в больницах не сохраняли. И вот около нашего барака в Березовой Роще остановилась лошадь с телегой. Я встал на костыли и зашел в барак.
В то время в нашей квартире жили подселенные: бабка с дочерью. Дочь работала на шахте, бабка сидела дома. Нам приходилось ходить через их комнату. У них было чисто. Соседи ждали, когда у нас кончатся харчи и мы начнем умирать. Но напрасно. У нас был посажен картофель в двух местах. В одном месте его украли, с другого места мать накопала ведер 50. Помимо того, нам давали хлебные карточки. Мне 800 граммов хлеба в день, матери - 800, Павлу - 600, Ивану - 400, Василию - 400 граммов.
Мы продолжали жить в тупиковой маленькой комнате - пять человек. Сначала я лег отдыхать со сломанной ногой. Еда - одна картошка с хлебом. В общем: ни поесть толком, ни покурить, если брат Иван не наберет на улице окурков. Улегся я на топчан, пролежал месяц. Рассчитывал через месяц встать на ногу больную. Пошел в больницу, спросил у врача. Он сказал: «Надо парить ногу и вставать на нее». Пошли мы с братом Иваном в баню. Думал, попарю ногу и пойду. Не тут-то было. Мне пришлось из бани домой ползти на карачках. Потом пришлось брать руками покрепче костыли и больше двигаться.
Пирожки с ливером
За больничный лист уплатили 25 процентов от заработка. Признали: сам виновен в переломе ноги. Пришел на костылях на шахту на свой участок, где работал до травмы. Начальник участка дал мне хлебную карточку на ноябрь 1941 года на 800 граммов хлеба в день. Там же помощник начальника дал мне талоны на пирожки с ливером. Талонов дал много и сказал: «Приходи, еще получишь». Пирожки привозили с мясокомбината и в шахтовом дворе раздавали по талонам. Я набивал ими сумку и двигался до топчана, это – не картошка, и на утро было совсем другое самочувствие. И так стал привыкать корм добывать, окурки собирать. Нужно было много двигаться, иначе - гибель. А куда было деться, если расстояние от барака до шахты «Коксовой» – четыре-пять километров в один конец.
Срезали паек
В конце ноября 1941 года врач из госпиталя направил меня на ВТЭК – на медкомиссию, и там дали вторую группу инвалидности на три месяца. Выписали хлебную карточку на 400 граммов в сутки. И за больничный лист снова заплатили 25 процентов. Жаловаться было нельзя и некуда. Но я уже стал ходить с палкой, бросив костыли, хотя сама ходьба была все еще тяжелой. Еще через какое-то время мой начальник участка на шахте сказал: «Рабочую карточку не могу выдать, только иждивенческую на 250 граммов хлеба в день». Это усложнило дело, так как с харчами стало еще хуже.
Поселился на базаре
Пришлось переселиться на базар, где всегда толпился народ. Базар к бараку немного ближе, чем моя шахта. Ходил к торговым рядам каждый день, знал цену каждой пуговицы. Сначала нашел на рынке голову от рыбы, какой - неизвестно, и съел ее. Потом нашел дохлую курицу, сварил и съел. Остался жив. Стал даже привыкать к базарной жизни. Голодным не был. На второй день попытался помогать другим продавать тряпки. К вечеру на заработанные деньги поел на базаре кислое молоко и пирожки с картофелем.
Следующие дни я также помогал кое-кому вести торговлю. К вечеру подходил к продуктовому ларьку. Покупал банку меда, выпивал мед и сутки есть не хотел. Так это – спасение. Привык, освоил дело. Вставал утром в бараке, брал костыли и двигался на рынок. Торопился, чтобы без меня люди не сумели купить подходящий товар. В него входили спецодежда, белье, мыло, чулки, носки, ботинки, сапоги. И так - с утра и до темна. У меня, как у помощника продавца, дела шли нормально. Я уже знал, сколько стоит иголка и за сколько ее можно продать. Кое-что приобрел для себя. Купил себе штаны, куртку, часы. Ходил с палкой. Что поделаешь? Жить нужно.
Мыло из глины
Прошли три месяца, снова - ВТЭК. Медицинская комиссия признала меня здоровым только для работы на поверхности шахты. Оформился в механический цех на пресс. Делал гвозди, вырезанные из старых труб и не очень похожие на обычные. Работа не тяжелая, но весь вымажешься в мазуте, а мыла нет. Глиной мылись. Но отмыть мазут ею просто невозможно. Нога по-прежнему давала знать о себе. Записался на курсы электрослесарей. Курсы двухмесячные, быстро получил права. Записался на курсы машиниста подземного электровоза. Окончил и получил права.
На базар ходить было нельзя, потому что работа без выходных и к ней добавились курсы. Появилась слабость, и кое-когда шла из носа кровь. Написал заявление начальнику шахты о переводе кондуктором. Он подписал. Не нужно комиссию проходить. На следующий день пришел в личный стол, переложили карточку на участок транспорта. Хотя там нужно ходить больше, но все же свежий воздух, больше паек и за перевыполнение плана - дополнительные харчи. Хлебная карточка - один килограмм в день. Находились в шахте по 12 часов и больше, через два дня полагался выходной. Можно было в выходные ходить на базар, где я стал специалистом.
И вот однажды на базаре меня попросила женщина закатить бочки с медом с улицы в ее киоск. Согласился. Было пять бочек по 200 килограммов. Вместе закатили одну, открыли. Она мне налила пол-литровую банку меда. Сказала: «Тару вернешь». Вышел из киоска, за углом выпил мед, сполоснул банку водой - тоже выпил. И до следующего обеда есть не хотел. Подумал, какая выгода.
Когда было время, заходил в этот киоск. Продавщица меня знала, наливала банку меда, я выпивал, отдавал банку и 150 рублей денег. Булка хлеба стоила 300 рублей, картофеля ведро - 300, мед - 300 рублей за один килограмм. Через неделю кровь из носа перестала идти. Вылечился. Работа на участке транспорта была не такой тяжелой, как прежде. Кое-когда оставляли на две смены, но сутки потом отдыхал.
Увеличили добычу угля
Крутые пласты Прокопьевского угольного месторождения требовали оригинальных методов добычи. Поэтому шахта «Коксовая» стала полигоном для испытания и внедрения передовой техники.
Впервые в стране здесь была внедрена щитовая система отработки угольных пластов крутого падения, которая в четыре-пять раз подняла производительность труда. К 1942 году с помощью щитов в Прокопьевске добывали треть угля, а на «Коксовой», шахтах имени Калинина и Ворошилова – почти половину.
Живительная сила
Вот чем мне запомнился январь 1942 года. Утром в полшестого поднялся дома с нар, надел на себя тряпки. Помню также свои брезентовые ботинки. Мне было 24 года. За окном - пурга. Харчи - холодная вода. Принял 400 граммов воды. Сам не помню, для чего так сделал. Вышел на воздух, нужно до шахты бежать пять километров. На работу бегом, иначе замерзнешь. Обут был в упомянутые кирзовые ботинки, одет в фуфайку.
Пробежал расстояние, зашел в мойку, надел еще хуже тряпки и чуни. И живой спустился в могилу на официальный горизонт 50 метров (на самом деле это - триста метров глубины и больше под землей). Отработал 15 часов, выгрузил кучу леса из «коз» с напарником немцем.
Иван Семенович Лейман – советский немец. Ему было лет 20. Чудо-богатырь. Выгрузили 50 кубометров леса. После я норму хлеба съел. Это были годы молодые. В настоящее время возникают сомнения в том, как можно было столько часов работать без еды.
Машинист подземного локомотива
В 1942 году после всех перипетий с переломом ноги стал работать машинистом подземного электровоза. Поступил приказ: передать трех машинистов на участок доставки леса в забои. Среди них оказался и я. Здесь было тяжелей. Под землей машиниста локомотива заставляли выгружать лес из вагонеток, помогать двум доставщикам леса. Смена 12 часов, через два дня - выходной. Наряд проходил так. Спускался в шахту, принимал электровоз. Эта машина небольшая, весила семь тонн вместе с батареей. Работала она от аккумуляторов. Если слабая батарея, ехал в депо для замены.
Со мной все время был бригадир. Это - контроль. Зачем он едет? Чтобы я не пробыл лишнюю минуту там, где потеплее. Из депо подъезжали под лесной уклон. Это место, где в шахте принимают лес с поверхности. Тут температура воздуха доходит до минус 30 градусов. Открывали перемычки - деревянные двери большие - и сильной струей шел воздух с поверхности земли напрямую в шахту. Его вихрь нес за собой пыль, щепки, проволоку и прочий мусор. Прицеплял прибывшие «козы» с лесом к электровозу. В «козу» вмещается до трех кубометров леса в среднем. Прицепляют «коз» штук восемь, чтобы получился состав. Подают мне сигнал: поехали. Я включаю электровоз. Из-под колес искры сыплются потому, что «козы» застыли на морозе, колеса у них не крутятся. Но я все же вытягиваю состав на главный квершлаг. Там потеплее, колеса отходят и начинают нормально крутиться. Еду до назначенного места. Бригадир идет впереди, я за ним еду. Этому человеку было много дано прав. Оговариваться не положено. Он был выше мастера в то время.
Каждая минута была на счету. Нас гоняли в утреннюю смену с девяти часов утра до девяти вечера. Это было самое тяжелое время. Ни хлеба, ни капусты, ни картофеля. Что получали, все сразу съедали. Ночью собирались и шли в степь, где была посажена капуста. Здесь мерзлые кочаны собирали, накладывали в мешки и несли домой. Потом парили капусту мерзлую без соли. Это - еда. Ее можно и лишнюю порцию съесть. Желудок был не пуст, а это много значило. Тот год - самый голодный. На рынке цены были такие. Ведро картофеля - 400 рублей, хлеб - 400 рублей булка, мед - 1000 рублей килограмм. Однажды брат Павел предложил завести в стайке около барака кроликов, но я отказал ему в этом из-за их прожорливости.
Ревтрибунал
Все еще шел самый тяжелый для меня 1942 год. Мне пришлось увидеть судью военного трибунала. Это было в моей смене, когда я работал машинистом электровоза. Подсудимый и после суда продолжил работу в нашей смене. То был Александр Курочкин, человек неграмотный. Он ходил в шахту и домой в одной и той же одежде: брезентовые брюки, на ногах чуни, сверху - брезентовая куртка, внутри которой была пришита большая заплатка. Это был карман, где хранились харчи. Он оттуда еду никогда не доставал. И никто не видел, что там было. Когда выпадала свободная минута, он опускал над этой заплаткой голову: жевал немного и снова работал. Ходил до шахты пешком пять километров. Жил в землянке, трудился без хитрости. На любых работах он не мог себя проявить, а там где мог, честно выполнял долг.
В 1942 году на Пасху, это было воскресенье, он не вышел на работу. Нам на наряде объявили, что завтра его будет судить военный трибунал. И, действительно, утром подъехали сани, запряженные парой лошадей. Из них вышли лейтенант лет 30 и два солдата с оружием. Зашли в контору, и сразу к столу. Лейтенант снял шинель, положил бумаги на стол. Сначала он рассказал свою биографию. Мы поняли: образование у него 9 классов, но сейчас он председатель революционного суда. Лейтенант приказал подсудимому встать. Тот встал. Велено было подсудимому подойти ближе. Он подошел. Задали ему вопрос: «Почему не выходил на работу?» Курочкин ответил: «Был божий праздник». Далее последовало порицание: «Идет война, а тебе – праздник». Александр ответил: «Бог не заставлял воевать»
Судья посмотрел на этого человека, приказал ему сесть. Народу объявил: «Суд закончил работу». А начальнику лейтенант пригрозил: «Если будешь вызывать таких людей судить, сам пойдешь под трибунал». Хочу сказать, этот судья с большими правами был, но оказался справедливым. Если бы гражданский суд в то время судил нашего работника, то обязательно дал бы срок. Судья дальше свои минуты не тратил. Вышел, сел в сани с солдатами и уехал.
А Курочкин как был, так и остался в бригаде. Дошли слухи, что позже его арестовали за хранение трупа у себя дома в погребе. Я видел после отбытия наказания его на базаре. Лет через 15. Он был в той же одежде. Поздоровался с ним. Он сказал, что отбыл срок. Других подробностей не знаю. Бог знает, может быть, и живой этот человек. Мне и сейчас не верится, что он был способен убить человека и спрятать труп.
Бригадиры
Семен Костенков - мой бригадир. Я работал с ним с декабря 1941 года по февраль 1942-го. Он на четыре года моложе меня, но начальник сказал мне, что все его распоряжения должны выполняться. Он был ростом 175 сантиметров, одет в хлопчатобумажный костюм, синюю рубашку всегда чистую, и фуфайку. Он жил с сестрой и матерью, а женился в начале войны. Был еще один бригадир. Вызвал меня начальник: «Шалакин, вот твой бригадир, его распоряжения выполнять».
Этот человек по имени Александр был моложе меня года на два, выше среднего роста, сухощавый, работал проворно. В шахте мой бригадир ходил, как и все: в чунях. Это - литые сапоги-калоши, лужи не обходил, шел напрямую. 12 часов по колено в холодной воде. Он всегда шел впереди состава. Однажды я вынужден был остановить электровоз. Сказал ему, что воды по колено, замкнет электропроводка, а электровоз сгорит. Подошел какой-то начальник и сказал ему: «Дальше ехать нельзя». Я два страха сразу пережил: мог электровоз сгореть или могло обрушиться крепление выработки. На следующий день в этом месте с нами поехал наш начальник и сказал: «Сюда на электровозе не ездить». Как он отчитался за это, бог знает.
Шея у Александра всегда была забинтована чистым бинтом. Он со мной был не в плохих отношениях. Я его спросил, зачем ему повязка? Он сказал: «Я тебе покажу, что к чему». Когда мы с ним выгружали лес, он раскрутил тряпки: из его шеи тек гной. Господи, каких только людей нет. Он мне давал талон дополнительный на хлеб или на чулки. Говорил: «Продашь чулки, купишь хлеба».
Он был чересчур горячий. Припоминаю, как будто он попался с какой-то кражей. И больше я его не видел. Такой своеобразный начальник мне больше не встречался. Он первым прыгал в воду, в огонь. Себя не щадил. Попроси у него что-либо, последний кусок отдаст. Такие люди долго на одном месте не задерживаются.
Он весел был, всегда смеялся. Погода - под 40 градусов мороза, метель, голод, чему смеяться, зачем веселиться? А он был веселым. Почему смеялся и весел был? Это знал только он.
Думаю, что сама природа создает таких людей. Что это за люди были? Что у них было в глазах? Терпение. И большинство боролось, чтобы остаться в живых. Через три месяца бригадира вывели из шахты на поверхность. По слухам, он погиб при спасении людей на пожаре.
Хватались за соломинку
Большинство людей в войну хваталось за соломинку, лишь бы остаться в живых. Спасались, кто как мог. Были верующие католики. Это люди с запада страны. Они собирались в круг и молились. На это никто внимания не обращал. А новых людей на шахту везли. Каждую неделю было пополнение.
В 1942 году свободного времени у меня не было. Трудился. Если есть что, то покушал. Нет - съел пайку, отдохнул - и снова за труд. Если я запаздывал с работы, оставался в мойке ночевать до следующей смены, хотя грязно было, но пол теплый и людей много. И при такой жизни кое-где молодость брала свое. Нельзя говорить, что так было у всех. Были люди в то время, которые не знали, что такое голод, нищета и жили в достатке.
На фронт провожали из госпиталя
В 1942 году мне пришло письмо с приглашением на вечер в госпиталь, где я проходил лечение сломанной ноги. Там были гражданские люди, медсестры, люди из НКВД, солдаты и офицеры, которым нужно было в армию возвращаться. Все организовали хорошо. Кто-то должен был сидеть на мероприятии из гражданских. Я не один был, еще было человека четыре таких, как я - бывших пациентов госпиталя. На столе - спирт, водка бочковая. И нам по бутылке водки нужно было принести с собой. На базаре она стоила 250 рублей за один литр. Вечер длился до утра. И после гулянки я едва притащил домой свои ноги.
Скрасил одиночество
Как-то зимой шел с работы. Время было 10 вечера. Дошел до одноэтажного барака. В одном окне горел свет, напротив лампы стояла женщина. Подошел к свету, подошла ближе дама и спрашивает: «Откуда идешь?» Я тоже спросил: «Зачем Вам нужно это знать?» Она объяснила, что у нее день рождения, но не с кем его провести. Просто привязалась, чтобы зашел. Бояться ничего не боялся. О болезни думать не думал, да и в голове этого не было.
Зашел к ней в комнату. Там стоял стол, он был прикрыт газетой. Печь топилась, плита краснела. Недалеко от нее стоял топчан под легким старым одеялом. Она узнала и была довольна тем, что мне только утром на работу, что я готов посидеть с ней за столом, а к тому же еще и холост и никто меня не ждет. Женщина задернула занавески на окне, подняла газету и пригласила к столу. Собой она была не худа и не толста, средняя женщина, может быть, постарше меня года на четыре. На столе увидел картофель, селедки штуки две, капусту и бутылку водки бочковой. Нормально пробыл здесь до утра, а потом понес свои кирзовые ботинки в сторону шахты. Больше эту мимолетную подругу не встречал.
| Далее