Николай Хвостов
Тетрадь шестая
Тулунская экспедиция, 1946 год
1. Передислокация партии
В начале 1946 года я получил приказ расформировать базу партии в Ухтуе и в течение одного месяца полностью перебросить наше предприятие в село Качуг. С этим удалось справиться в том числе благодаря помощи инженера Рябова. Его отряд работал в Качуге уже несколько лет, поэтому нам не пришлось заниматься строительством новой базы и ее обустройством. В Качуг я перевез свою семью, а родители мои вернулись в Черемхово.
Мимо поселка проходит Якутский тракт, который уже в то время представлял собой хорошую гравийную дорогу. Эта трасса здорово помогла нам при выполнении поставленных задач в полевом сезоне 1946 года. Появилась возможность доставлять продукты и материалы в полевые бригады автомобильным транспортом. Там, где грузовик не мог проехать, мы использовали авиацию.
После завершения Великой Отечественной войны все предприятия страны начали перевооружаться: фонды обновлялись отечественным и иностранным оборудованием. В полной мере это касалось и топографической службы. Инженеры получали новые приборы, полевые отряды оснащались рациями, автомобильным и авиационным транспортом, увеличились нормы выдачи продуктов.
Советские люди с энтузиазмом приступили к мирному созидательному труду. Предстояло восстановить разрушенное народное хозяйство на освобожденных территориях, заново построить города и поселки, пострадавшие от варварского нашествия фашистов, освоить и обустроить новые земли для будущих поколений советских людей.
Сразу после завершения войны в Качуге была сформирована аэросъемочная партия, в которую входило два самолета Р-5 и один «бостон». На них была установлена аэросъемочная аппаратура. В качестве разведочного, связного и транспортного самолета использовался У-2, также входивший в состав партии. Пилоты всех самолетов пришли в гражданскую авиацию с фронта. Вероятно, именно военная закалка помогала нашим асам выполнять любое сложное и опасное задание. Каждый из них мог посадить самолет на крохотном пятачке расчищенной земли при плохой видимости или отправиться в полет при неблагоприятных погодных условиях. Они действовали смело и бесшабашно, не оглядываясь на требования своих инструкций. Уже спустя годы за лихачество и грубое нарушение «Наставлений по полетам» авиаторов сурово наказывали, вплоть до пожизненного отстранения от управления воздушными судами. Но в послевоенные годы руководители всех уровней снисходительно смотрели на оправданные и неоправданные риски летного состава.
Именно мужественная работа специалистов и пилотов аэросъемочной партии позволила раньше намеченного срока собрать в этом малоизученном и труднодоступном районе необходимый материал для производства карты высокой точности.
Разработанная советскими инженерами методика использования самолетов с установленными на них аэрофотоаппаратами дает возможность в кратчайший срок составлять качественные карты любого масштаба. Аэросъемка местности производится с высоты от шестисот до пяти тысяч метров. Отснятые материалы в специальных цехах привязывают к местности, дешифруют и строят сеть фототриангуляции. Затем на макет карты наносят названия рек, ручьев, долин, низин, хребтов, характер наземного покрова, указывают дороги, тропы, одинокие избы, покосы и многие другие данные, полученные в ходе работ полевых бригад топографов и геодезистов. Этот оригинал отправляется на картфабрику, откуда готовые экземпляры карты распространяются на гражданские и военные предприятия.
Благодаря самоотверженному труду советских топографов в 1955 году по аэрофотосъемочным материалам была создана полная топографическая карта всей территории СССР в масштабе 1:100 000.
2. Инспекция на Киренгу
В тот год мы имели почти регулярную связь со всеми полевыми бригадами благодаря использованию автомобильного и воздушного транспорта. Исключением был отряд инженера Кондратьевой, осуществлявший нивелировку местности, бригада рекогносцировки техника Скворцова и бригада строителей геодезических знаков Колупаева. Все они работали на одном производственном участке, который располагался северо-западней Качуга в значительном удалении от имевшихся дорог.
По моим подсчетам, к середине июля эти бригады, продвигаясь с работой вдоль реки Киренги, должны были достигнуть таежного поселка Мунок.
Я обратился к начальнику летно-съемочной партии Курочкину с просьбой организовать рейс к Муноку для доставки продуктов нашим работникам и для осуществления мной плановой инспекции. Курочкин, несмотря на плотный график полетов, выкроил время для такого рейса с тем условием, что пилот меня ждать не станет и возвращаться мне придется своими силами. Объяснялось это просто: повсеместно установилась хорошая погода при отсутствии таежных пожаров. Поэтому нельзя было терять ни одного часа светлого времени суток, нужно было максимально использовать хорошую видимость для производства аэрофотосъемки. У-2 выступал в качестве самолета-разведчика при выполнении воздушной рекогносцировки. Я, конечно, согласился на эти условия, и спустя день, погрузив продукты, мы с летчиком Витей Вяткиным поднялись с Качугского аэродрома и взяли курс на северо-запад.
Достигнув Киренги, по моей просьбе Вяткин снизил машину до трехсот метров и направил вдоль реки. Мы внимательно смотрели вниз в надежде увидеть следы пребывания бригад. Был замечен уже построенный триангуляционный пункт, это вселило в меня уверенность, что наши товарищи не отстают от намеченного графика.
Подлетев к поселку, Вяткин снизил самолет до ста метров, высматривая площадку для посадки. Сделав несколько кругов над Муноком, Витя выбрал относительно чистую площадь между рекой и огородами. Спустя минуту самолет коснулся земли, затем последовала тряска по неровной поверхности, крутой разворот перед самой изгородью и, наконец, полная остановка машины.
Все, кто был в поселке, пришли к самолету. Оказалось, в Муноке до этого дня никогда не приземлялись летательные аппараты. Здесь почти не было людей, воочию видевших самолет, и понятно, какое ликование вызвало наше прибытие.
Мои расчеты оказались верны: бригады техника Скворцова и инженера Кондратьевой базировались в поселке. Скворцов ушел с работой в тайгу, обещая вернуться через два дня, а Кондратьева работала вблизи – километрах в пяти от поселка.
Разгрузив продукты, с помощью местных жителей мы отнесли их в дом, где разместились наши коллеги. Вяткин выпил молока, покурил, и все пошли провожать его к самолету. На Витю смотрели с нескрываемым восторгом, и поселковые парни с охотой отозвались на его просьбу расчистить площадку для взлета. Вяткин вырулил самолет, махнул рукой в прощальном салюте, разогнал машину и поднял ее в воздух. По просьбе местного населения Витя еще трижды облетел поселок на предельно малой высоте, затем самолет взмыл вверх и отправился на юг. Пролетев несколько километров, летчик сбросил вымпел с моей запиской для Кондратьевой.
Я принялся готовить ужин, ожидая своих товарищей. Дом, в котором они расположились, был одним из лучших в поселке. Большая русская печь, массивные стены, множество приусадебных построек, солидная изгородь – все это характеризовало хозяина как справного, трудолюбивого крестьянина. «Где же ваш муж?» – спросил я хозяйку. «Побило на войне мужичков наших», – ответила она и заплакала.
В целом люди в Муноке жили очень бедно. Здесь не было ни школы, ни почты, ни магазина. Регулярная связь с большим миром осуществлялась только в зимний период, когда можно было тайгой на санях добраться до Качуга. Даже по сибирским меркам деревня была очень маленькая – всего-то двадцать домов да несколько гектаров распаханной земли. Жили здесь натуральным хозяйством, ловлей рыбы и промыслом пушного зверя. Несколько раз в год местные жители снаряжали обоз в Качуг, куда на продажу отвозили добытую пушнину. Других средств существования не было. Семьям без добытчика жилось очень непросто, вот и дети нашей хозяйки были одеты в обноски и питались очень скудно.
Спустя час, следуя моему указанию в записке, сброшенной с вымпелом, бригада Кондратьевой в полном составе вышла из тайги. Мы сразу подвели итоги проделанной работы, обсудили сроки завершения оставшихся объемов и условились о месте и времени сбора всех трех бригад. В назначенный срок я организую отправку самолета, на котором Кондратьева вывезет полевые документы, геодезические инструменты и оборудование в Качуг. Оставшиеся члены бригад верхом на лошадях, не обремененных значительным грузом, вернутся в расположение нашей партии.
Забегая вперед, скажу, что наш план сработал четко: все три бригады в срок закончили работы, собрались в условленном месте и даже сумели подготовить хорошее место для посадки самолета. Когда стал слышен звук мотора, они подожгли костры, которые позволили летчику увидеть взлетно-посадочную полосу.
Мы не садились за стол, ожидая бригаду Скворцова. Чтоб не терять время, я проверил состояние измерительных приборов Кондратьевой. Как и ожидалось, нивелир был правильно отъюстирован. Состояние башмаков, реек, костылей и мерных лент соответствовало требованиям инструкций. Журналы полевого нивелирования велись грамотно, методика работ и допуски инструкций нарушений не имели. Я, конечно, остался доволен, о чем и сообщил Светлане. Она пыталась скрыть свои чувства, но я заметил, что моя похвала ей приятна.
Несколько слов о Кондратьевой. Родом она была из Томска. Еще до войны окончила Новосибирский институт инженеров геодезии и картографии и работала в Западной Сибири. В конце 1942 года погиб ее старший брат, который был кадровым офицером в звании майора. Светлана решила мстить за него фашистам. В военкомате она добилась того, чтобы ее направили на передовую в качестве корректировщика артиллерийского огня, ведь эта военная специальность во многом соответствовала ее гражданской профессии. После тяжелого ранения Кондратьева была комиссована и вернулась в топографическую службу. Она имела несколько боевых наград, одна из которых была получена за то, что, находясь в укрытии, Светлана лично уничтожила четверых фашистов, пытавшихся забросать ее гранатами, и при этом не переставала вести корректировку огня. Об этом нам рассказала ее мама, приехавшая как-то погостить к дочери. Фронтовая закалка и боевой опыт, конечно, наложили отпечаток на характер Светланы: она была грубовата, строга к себе и к окружающим. В работе Кондратьева задавала очень высокий темп, не жалея ни людей, ни лошадей. Приучив себя довольствоваться малым, того же требовала от остальных. Перед началом полевого сезона я разговаривал с ней на этот счет, стараясь объяснить, что все, конечно, должны работать с полной отдачей сил, но требовать от людей ежедневной запредельной нагрузки нельзя. В общем, я немного переживал, удалось ли Кондратьевой создать нормальный доброжелательный климат в рабочем коллективе.
Наконец вернулась с работы бригада рекогносцировщика Скворцова. Как мы и ожидали, Скворцов услышал шум самолета и поспешил в деревню. Мы сели ужинать. Во время общей беседы за столом я задал вопрос, не случается ли споров или недопонимания между членами бригад и их руководителями. Вопрос прозвучал очень мягко и обтекаемо, но всем было понятно, что я имею в виду. «С нашим командармом разве поспоришь? – ответил один из рабочих. – Ей армией командовать, а лучше – фронтом!» Все рассмеялись, и я понял, что опасения мои были напрасными. Светлана сумела создать здоровую атмосферу в своем коллективе, и моего вмешательства не требовалось.
Я провел в Муноке неделю. За это время сходил в маршрут со Скворцовым и убедился в его грамотной и ответственной работе. Затем помог Кондратьевой в съемке одного сложного из-за крутого рельефа участка. Дожидаться бригаду строителей Колупаева я не стал и решил отправиться в Качуг. Мне предстояло преодолеть более ста километров.
3. Возвращение в Качуг
Хозяйка дома, где остановились наши бригады, узнав о том, что мне предстоит добираться до Качуга своим ходом, любезно предложила одну из трех своих лошадей. Я мог доехать на ней до ближайшего эвенкийского стойбища и просто оставить там. Эвенки спустя несколько недель собирались кочевать на север, они-то и приведут лошадь обратно в Мунок. «Вдоль реки тропа, по ней и следуйте. Мимо стойбища не промахнетесь», – дала мне напутствие хозяйка.
Выехал я утром и уже во второй половине дня прибыл на стойбище. Меня тепло встретили и заверили, что обязательно вернут лошадь владельцу.
Я подошел к реке, там совсем маленькие эвенки ловко ловили хариуса. Я попросил у них удочку. Улыбаясь, дети вручили мне ее и обступили со всех сторон. Считая себя опытным рыбаком, я нисколько не смутился и спокойно закинул снасть. Хариус не заставил себя долго ждать – сразу взял приманку. Однако вытащить его я не смог – видимо, подсек раньше, чем следовало. Мою неудачу дети сопроводили громким смехом. Вторая и третья попытки также не увенчались успехом. Ребятня дружно смеялась надо мной. Их, вероятно, веселил тот факт, что взрослый мужчина не способен обхитрить маленькую глупую рыбу. Наконец мне повезло, и я вытащил на берег хариуса граммов на триста. Тогда самый старший из ребят взял у меня удочку и принялся таскать рыбу одну за другой. За короткое время он поймал с десяток штук, показывая мне, как правильно подсекать и вываживать хариуса. Наука была несложная, но у меня не получалось рыбачить так сноровисто. Тем не менее, поймав еще несколько крупных хвостов, я был вполне доволен уловом. Хариуса я решил взять с собой, для чего круто посолил его в своем котелке.
Утром следующего дня я покинул гостеприимное стойбище и отправился пешком до следующего населенного пункта Шевыкан (если я правильно запомнил его название). К полудню мне удалось подстрелить гуся на небольшом таежном озере. Это была легкая добыча, так как гусь оказался весенним подранком. Он не мог встать на крыло и улететь со своей стаей. Обремененный этим трофеем и соленой рыбой, я протопал еще несколько километров.
Ветер донес до меня запах дыма, и, немного поразмыслив, я принял решение найти костер, а следовательно, и людей, которые должны были быть рядом. Свернув с тропы, я быстро обнаружил следы пребывания таежников. Пройдя еще несколько сот метров, вышел к месту, где, как оказалось, затаборились геологи. Они обрадовались моему появлению и пригласили в свой лагерь. Мне очень знакомо это чувство радости, когда, долго пробыв в тайге, встречаешь нового человека. Он всегда принесет какие-нибудь известия и разбавит однообразие полевой жизни свежими впечатлениями.
Отряд состоял из двух инженеров и трех рабочих. В их задачу входило исследование района на предмет наличия золота и других полезных ископаемых. Они собрали изрядное количество образцов разных пород и минералов, которые уже сортировали и готовили к транспортировке.
Приготовив ужин, мы уселись за стол. Один из геологов достал спирт и разлил его по кружкам. Соленый хариус оказался весьма кстати. Мы выпили за содружество наших профессий. Мне показали топографическую карту, которой пользовался отряд, и выразили благодарность за ее точность и основательность. Я, конечно, был рад теплым словам, но ответил, что конкретно к данной карте не имею отношения. «Какая разница! Ты советский топограф, и карта советская – значит, определенное причастие к ней имеешь!»
Геологи рассказали, что уже второй год ведут изыскания в этом районе и на следующий полевой сезон имеют грандиозные планы. Ожидается проходка шурфов и разведочных канав, работать будет несколько отрядов. «Мы здесь уже обжились немного, приготовили, так сказать, плацдарм», – не без гордости говорили они.
Устроились геологи и правда неплохо. В центре лагеря находились две большие армейские палатки. Одна была жилая, другая оборудована под полевую лабораторию. Рядом с кострищем располагался балаган, который выполнял роль столовой. Имелась коптильня, а также небольшая печь для выпечки хлеба: ее сложили из гольцов, доставленных с ближайшей реки. Сруб примерно три на три метра выполнял роль бани. Был даже огород, представлявший собой грядки лука, чеснока, свеклы и репы. Но особо гордились геологи своим ледником – ямой с массивной крышкой. В нее весной натаскали лед и хранили там добытое мясо и пойманную рыбу.
Я похвалил новых знакомых за хозяйственный подход к делу и сказал, что топографы о таких условиях могут только мечтать. Как правило, они завтракают в одном месте, а ужинают в другом. Кочевая жизнь не дает возможности для основательного обустройства очередного лагеря. Геологи согласились с моим суждением и предложили выпить за путешественников и исследователей земли.
«Ты изучаешь внешнюю оболочку нашей планеты, а мы распознаем ее начинку – недра. Недалеко то время, когда советские люди начнут исследовать другие небесные тела, и накопленный нами опыт поможет им в этом». Я, признаться, не разделял такого фантастического оптимизма, но спорить не стал, а высказал лишь сожаление о том, что профессия топографа недооценена в нашем обществе. Так было в те годы, такое положение осталось и теперь.
Составление карт и атласов имеет прежде всего культурное значение, характеризует развитие государства и общества, являясь неотъемлемой частью прогресса. Однако благодаря средствам массовой пропаганды в сознании обывателя живет стереотип, что первопроходцами являются геологи. Действительно, было время, когда путешественники отправлялись в путь не имея карты и в дальнейшем сами составляли ее. Но в последние десятилетия ситуация в корне изменилась: там, где мог не побывать геолог, археолог, военный, обязательно прошли с работой бригады топографов и геодезистов. Именно они являются пионерами, исследовавшими в буквальном смысле всю территорию нашей необъятной страны.
Советские геологи, безусловно, относятся к первооткрывателям новых месторождений полезных ископаемых, что дает немедленный экономический эффект как для государства, так и для рядовых граждан. Возводятся горно-обогатительные комбинаты, к ним тянут линии электропередачи, строятся дороги, новые города и поселки. Все это широко освещается в периодической печати, по радио, телевидению, даже снимаются фильмы. И в общей симфонии хвалебных отзывов находится место всем, кроме инженеров-геодезистов. Не умаляя заслуг специалистов разных профессий, мне, как человеку, отработавшему 40 лет в топографической службе, прискорбно сознавать, что о трудовых буднях моих друзей и коллег знают немногие. А ведь своим самоотверженным трудом мы внесли значительный вклад в развитие нашего государства.
...После сытного ужина и интересной беседы мне, как почетному гостю, предложили на ночь занять лучшее место в палатке. Я с благодарностью удобно устроился и сразу уснул.
Еще вечером закапал дождь, а к утру он набрал силу и перерос в ливень. Геологи предложили остаться и переждать непогоду, но я решил все же продолжить путь, так как в Качуге меня ждали служебные дела.
Таежная тропа вывела меня в Шевыкан. Не задерживаясь, я проследовал дальше по тележной грунтовой дороге. Однако из-за дождя она вся раскисла. Мои сапоги быстро намокли, и, пройдя с десяток километров, я натер ноги. Набитые мозоли не давали мне идти дальше. Я отмыл сапоги, сложил их в рюкзак, а на ноги надел толстые шерстяные носки. В скором времени они покрылись слоем глины и стали подобием лаптей. Ходьба значительно облегчилась. Почти без остановок я шел целый день. Вечером добрался до большого села Бутоково, но решил не останавливаться на ночлег, а продолжить путь и отдохнуть в полевом стане колхозников, о котором мне рассказали в селе.
Поздней ночью возле дороги я наконец увидел строение. Дверь была не заперта. На столе горела лампа, которая освещала помещение, где вдоль одной стены были сколочены нары, вдоль другой стояли лавки, стол; возле входной двери находилась большая чугунная печь. На нарах спало четверо мужчин. Свободного места для меня было достаточно. Я повесил плащ для просушки возле печи, там же разместил сапоги и шерстяные носки, свернул телогрейку, положил ее под голову – и сразу уснул.
Утром я услышал негромкий разговор крестьян, готовивших завтрак. Они с недоумением обсуждали мое ночное вторжение. Я поднялся с нар, представился, вкратце рассказал о себе и выразил благодарность за полученный отдых в полевом стане. Колхозники весело меня приветствовали, усадили за стол.
За завтраком мне сообщили, что через несколько часов в Качуг будет отправлена подвода и на ней я смогу проехать оставшиеся двадцать километров. Я был очень обрадован этим известием, так как ноги мои ныли от усталости и болели в местах вздувшихся мозолей.
Дождавшись подводы, я улегся на соломе и с удобством добрался до Качуга. Возчик оказался доброжелательным и словоохотливым человеком. Всю дорогу я отвечал на его вопросы и рассказывал о нашей работе. Ближе к вечеру он доставил меня прямо к крыльцу квартиры, где я проживал с семьей. Так закончился этот нелегкий выход из тайги, запомнившийся мне на всю жизнь.
4. Крушение самолета Р-5
Выполнив задание по съемке одного из таежных районов вдоль реки Киренги, на самолете Р-5 летчик Жуков и аэросъемщик Муллеров возвращались на Качугский аэродром. Плановый полет прервался, когда двигатель самолета зачихал, а затем и вовсе заглох, пропеллер остановился. Жуков, как опытный летчик, имевший боевой опыт и не раз осуществлявший аварийные посадки, принял решение дотянуть до ближайших лугов, располагавшихся вдоль Киренги. Р-5 имеет два крыла, поэтому хорошо планирует, однако для удачного приземления необходимо было еще преодолеть около сорока километров.
План Жукова наверняка бы осуществился с попутным ветром. Но ветер предательски дул навстречу планирующей машине. Поняв, что выполнить задуманное не получится, Жуков приказал своему товарищу: «Немедленно прыгай с парашютом! До полей не дотянем!» Муллеров спросил: «А ты будешь прыгать?» И услышал отрицательный ответ: «Мне нельзя покидать самолет, я буду садить его. Это мой долг!» – «Тогда и я не буду прыгать. Садиться – так вместе», – решил Муллеров.
Спустя несколько минут Жуков сообщил: «Держись! Даю посадку!», затем направил машину на густой сосняк. Максимально снизившись над деревьями, летчик резко потянул ручку управления на себя. Нос машины круто поднялся, а задняя часть, задевая вершины сосен, здорово снизила скорость. Зацепившись оперением за ветки деревьев, хвост оторвался, что еще уменьшило инерцию движения уже неуправляемой машины. Оставшаяся часть Р-5 опрокинулась на землю, обламывая крылья. Удар о землю был сильным, но корпус выдержал нагрузку и экипаж не получил никаких травм.
Освободившись от ремней, которыми они были пристегнуты, Жуков и Муллеров спрыгнули на землю с двухметровой высоты. При отсутствии компаса товарищи по несчастью не могли хорошо ориентироваться на местности и двигались по тайге повинуясь интуиции. Им необходимо было выйти к ближайшему поселку Карам. Там находилась база экспедиции Рябова, имевшая в своем распоряжении метеостанцию и рацию. Из поселка регулярно передавали прогноз погоды для аэросъемочной партии.
После того как полетное время Жукова вышло, инженер Курочкин связался по рации с Карамом. Оттуда ему сообщили, что зафиксировали проход самолета на север, а возвращения его не наблюдали. На поиски самолета Жукова Курочкин сразу отправил «бостон» и второй Р-5, но они не дали результата.
Жуков и Муллеров тем временем шли тайгой и видели, как самолеты барражируют в небе, но не сумели развести костер, чтобы дать сигнал о своем местонахождении. В начале своего похода они взяли с собой дорогостоящие парашюты, но, пройдя метров пятьсот, отказались от намерения сохранить их во что бы то ни стало и отнесли обратно к самолету. Не имея продуктов, запаса воды, подходящей одежды, а главное, привычки пешего передвижения в глухой тайге, наши герои быстро устали и к ночи поняли, что заблудились. К счастью, они вышли на конно-вьючную тропу. На ней заночевали и утром с помощью жребия решили, в какую сторону двигаться. К счастью, фортуна им улыбнулась и к вечеру товарищи сумели добраться до поселка.
О выходе людей из тайги и гибели самолета было немедленно сообщено по рации Курочкину. Тот радовался и горевал одновременно. Утром в Карам был отправлен У-2. Первым рейсом Вяткин забрал Жукова и доставил его в аэросъемочную партию в Качуг. Заправив самолет, Виктор вернулся в Карам за Муллеровым. Но без приключений им добраться до Качугского аэродрома не удалось: оставалось километров десять, когда отказал двигатель и у У-2. Муллеров, выбравшись из одной переделки, попал в другую.
Вяткин сразу развернул машину и направил ее на свободную от деревьев поляну, которую недавно заметил под крылом. Приземлился в низине, заросшей кустарником, который погасил скорость и сумел удержать самолет от опрокидывания вперед через себя. Осмотр машины показал, что повреждений при посадке она не получила. При этом в баке самолета не оказалось ни литра бензина. Топливный кран оказался открыт: видимо, от вибрации он раскрутился, и все топливо вытекло. Вяткин и Муллеров без труда добрались до Качуга, оставляя затеси на деревьях, чтобы потом отыскать дорогу к самолету.
На другой день бригада, вооруженная топорами и пилами, с канистрами, полными топлива, отправилась к оставленному У-2. Поляну расчистили от кустарника и валежника. Вскоре двигатель самолета был запущен и Вяткин поднял У-2 в небо. На этот раз все обошлось благополучно, Вяткин и Муллеров долетели до Качугского аэродрома.
Прибывшая из Новосибирска комиссия расследовала обе аварии и пришла к выводу, что вины летного состава в случившемся нет. Причины отказа двигателя Р-5 установить не удалось из-за сильных повреждений машины. Отказ работы двигателя У-2 был связан с неисправностями в топливной системе. Главный вывод комиссии: с целью предотвращения подобных аварий необходимо в кратчайшие сроки организовать на базе аэросъемочной партии ремонтную мастерскую для обслуживания самолетов, а также срочно пригласить на работу опытного механика, который бы отвечал за их техническое состояние.
Курочкин получил взыскание за отсутствие инициативы в деле организации безопасности полетов. А Муллеров после описанных злоключений написал рапорт об уходе из партии, мотивируя свое решение очень просто: «Я не хочу оставить своих детей сиротами». Его с пониманием отпустили, приняв на работу другого специалиста.
5. Охота на кабаргу
С наступлением осени появилась необходимость обеспечить полевые бригады теплой одеждой. По намеченному графику мы с Вяткиным в течение нескольких дней летали в места расположения бригад, доставляли одежду, продукты и узнавали о ходе производства работ.
Инженер Афонин – молодой, но грамотный и энергичный специалист – осуществлял наблюдение с пунктов сети триангуляции в бассейне реки Лены. Его бригада была последней, которую нужно было обеспечить теплыми вещами.
Витю Вяткина очень впечатлил рассказ Жукова о том, как нелегко им с Муллеровым пришлось выбираться из «таежного ада». После того происшествия с самолетом Р-5 все летчики стали брать с собой запас продуктов и оружие на случай аварийной посадки в безлюдной местности, а Вяткин еще и расспрашивал опытных таежников о том, как необходимо действовать в той или иной ситуации. Несколько раз он говорил мне, что хочет заночевать где-нибудь в глуши, а если представится возможность, то и по-охотиться.
Наконец случай такой появился. Я получил разрешение у начальника аэросъемочной партии Курочкина остаться на ночлег в полевой бригаде. По предварительной договоренности с Афониным, мы должны были доставить одежду и продукты к одному из триангуляционных пунктов, который располагался на открытой местности, что позволяло без предварительной подготовки осуществить посадку самолета.
Подлетая к знаку в назначенный срок, мы с Витей увидели дым от костров, который указывал место для приземления. Встречал нас не Афонин (тот уже ушел на следующий пункт), а один из рабочих бригады. Доставленный нами груз он погрузил на двух лошадей и отправился догонять своих товарищей. Я же получил записку от Афонина. В ней обстоятельно был изложен ход работ и называлась приблизительная дата их завершения.
Оставшись одни, мы с Витей соорудили шалаш для ночлега, развели возле него костер, сварили и напились чаю. После этого я предложил попытать счастья в охоте на кабаргу.
Кабарга – это небольшой (высотой полметра, иногда чуть больше) олень. Отличительной особенностью кабарги являются клыки, выступающие из нижней челюсти. Очень осторожная, она предпочитает пастись в чаще густого ельника, в буреломах и обязательно рядом с подножьем гор, имеющих обнажение. В случае опасности это животное ловко взбирается на кручу, куда не способен подняться хищник. С подхода добыть кабаргу трудно, обычно на нее ставят петли или подзывают манком, который копирует блеяние теленка. А мне захотелось испробовать такой способ охоты, который я узнал от одного бывалого таежника.
Вооруженные двустволкой и карабином, мы отправились к подножью крутой сопки. Там я выбрал пятиметровую пихту, подрубил ей ствол, и вдвоем мы завалили ее так, чтобы наделать побольше шума. Отойдя метров на тридцать, устроились в засаде. Со слов охотника, кабарга, услышав звук падающего дерева, обязательно придет к нему, чтобы полакомиться нежной зеленью кроны.
Более часа мы с Витей просидели затаившись. И вдруг Вяткин скинул свои летные унты и на четвереньках пополз вдоль зарослей, которые нас скрывали. Двигался он быстро и бесшумно, отталкиваясь от земли прикладом карабина.
Я с напряжением следил за ним. Витя тем временем скрылся в кустах. А через минуту я услышал его звонкий смех, который продолжался до тех пор, пока я не подошел.
Вяткин сидел на коленях и, с трудом сдерживая новые приступы хохота, рассказал о причине своего веселья. Он увидел, как в кустах мелькнула кабарожка, но поскольку стрелять было еще нельзя, решил подкрасться к животному как можно ближе. Благода
Тетрадь шестая
Тулунская экспедиция, 1946 год
1. Передислокация партии
В начале 1946 года я получил приказ расформировать базу партии в Ухтуе и в течение одного месяца полностью перебросить наше предприятие в село Качуг. С этим удалось справиться в том числе благодаря помощи инженера Рябова. Его отряд работал в Качуге уже несколько лет, поэтому нам не пришлось заниматься строительством новой базы и ее обустройством. В Качуг я перевез свою семью, а родители мои вернулись в Черемхово.
Мимо поселка проходит Якутский тракт, который уже в то время представлял собой хорошую гравийную дорогу. Эта трасса здорово помогла нам при выполнении поставленных задач в полевом сезоне 1946 года. Появилась возможность доставлять продукты и материалы в полевые бригады автомобильным транспортом. Там, где грузовик не мог проехать, мы использовали авиацию.
После завершения Великой Отечественной войны все предприятия страны начали перевооружаться: фонды обновлялись отечественным и иностранным оборудованием. В полной мере это касалось и топографической службы. Инженеры получали новые приборы, полевые отряды оснащались рациями, автомобильным и авиационным транспортом, увеличились нормы выдачи продуктов.
Советские люди с энтузиазмом приступили к мирному созидательному труду. Предстояло восстановить разрушенное народное хозяйство на освобожденных территориях, заново построить города и поселки, пострадавшие от варварского нашествия фашистов, освоить и обустроить новые земли для будущих поколений советских людей.
Сразу после завершения войны в Качуге была сформирована аэросъемочная партия, в которую входило два самолета Р-5 и один «бостон». На них была установлена аэросъемочная аппаратура. В качестве разведочного, связного и транспортного самолета использовался У-2, также входивший в состав партии. Пилоты всех самолетов пришли в гражданскую авиацию с фронта. Вероятно, именно военная закалка помогала нашим асам выполнять любое сложное и опасное задание. Каждый из них мог посадить самолет на крохотном пятачке расчищенной земли при плохой видимости или отправиться в полет при неблагоприятных погодных условиях. Они действовали смело и бесшабашно, не оглядываясь на требования своих инструкций. Уже спустя годы за лихачество и грубое нарушение «Наставлений по полетам» авиаторов сурово наказывали, вплоть до пожизненного отстранения от управления воздушными судами. Но в послевоенные годы руководители всех уровней снисходительно смотрели на оправданные и неоправданные риски летного состава.
Именно мужественная работа специалистов и пилотов аэросъемочной партии позволила раньше намеченного срока собрать в этом малоизученном и труднодоступном районе необходимый материал для производства карты высокой точности.
Разработанная советскими инженерами методика использования самолетов с установленными на них аэрофотоаппаратами дает возможность в кратчайший срок составлять качественные карты любого масштаба. Аэросъемка местности производится с высоты от шестисот до пяти тысяч метров. Отснятые материалы в специальных цехах привязывают к местности, дешифруют и строят сеть фототриангуляции. Затем на макет карты наносят названия рек, ручьев, долин, низин, хребтов, характер наземного покрова, указывают дороги, тропы, одинокие избы, покосы и многие другие данные, полученные в ходе работ полевых бригад топографов и геодезистов. Этот оригинал отправляется на картфабрику, откуда готовые экземпляры карты распространяются на гражданские и военные предприятия.
Благодаря самоотверженному труду советских топографов в 1955 году по аэрофотосъемочным материалам была создана полная топографическая карта всей территории СССР в масштабе 1:100 000.
2. Инспекция на Киренгу
В тот год мы имели почти регулярную связь со всеми полевыми бригадами благодаря использованию автомобильного и воздушного транспорта. Исключением был отряд инженера Кондратьевой, осуществлявший нивелировку местности, бригада рекогносцировки техника Скворцова и бригада строителей геодезических знаков Колупаева. Все они работали на одном производственном участке, который располагался северо-западней Качуга в значительном удалении от имевшихся дорог.
По моим подсчетам, к середине июля эти бригады, продвигаясь с работой вдоль реки Киренги, должны были достигнуть таежного поселка Мунок.
Я обратился к начальнику летно-съемочной партии Курочкину с просьбой организовать рейс к Муноку для доставки продуктов нашим работникам и для осуществления мной плановой инспекции. Курочкин, несмотря на плотный график полетов, выкроил время для такого рейса с тем условием, что пилот меня ждать не станет и возвращаться мне придется своими силами. Объяснялось это просто: повсеместно установилась хорошая погода при отсутствии таежных пожаров. Поэтому нельзя было терять ни одного часа светлого времени суток, нужно было максимально использовать хорошую видимость для производства аэрофотосъемки. У-2 выступал в качестве самолета-разведчика при выполнении воздушной рекогносцировки. Я, конечно, согласился на эти условия, и спустя день, погрузив продукты, мы с летчиком Витей Вяткиным поднялись с Качугского аэродрома и взяли курс на северо-запад.
Достигнув Киренги, по моей просьбе Вяткин снизил машину до трехсот метров и направил вдоль реки. Мы внимательно смотрели вниз в надежде увидеть следы пребывания бригад. Был замечен уже построенный триангуляционный пункт, это вселило в меня уверенность, что наши товарищи не отстают от намеченного графика.
Подлетев к поселку, Вяткин снизил самолет до ста метров, высматривая площадку для посадки. Сделав несколько кругов над Муноком, Витя выбрал относительно чистую площадь между рекой и огородами. Спустя минуту самолет коснулся земли, затем последовала тряска по неровной поверхности, крутой разворот перед самой изгородью и, наконец, полная остановка машины.
Все, кто был в поселке, пришли к самолету. Оказалось, в Муноке до этого дня никогда не приземлялись летательные аппараты. Здесь почти не было людей, воочию видевших самолет, и понятно, какое ликование вызвало наше прибытие.
Мои расчеты оказались верны: бригады техника Скворцова и инженера Кондратьевой базировались в поселке. Скворцов ушел с работой в тайгу, обещая вернуться через два дня, а Кондратьева работала вблизи – километрах в пяти от поселка.
Разгрузив продукты, с помощью местных жителей мы отнесли их в дом, где разместились наши коллеги. Вяткин выпил молока, покурил, и все пошли провожать его к самолету. На Витю смотрели с нескрываемым восторгом, и поселковые парни с охотой отозвались на его просьбу расчистить площадку для взлета. Вяткин вырулил самолет, махнул рукой в прощальном салюте, разогнал машину и поднял ее в воздух. По просьбе местного населения Витя еще трижды облетел поселок на предельно малой высоте, затем самолет взмыл вверх и отправился на юг. Пролетев несколько километров, летчик сбросил вымпел с моей запиской для Кондратьевой.
Я принялся готовить ужин, ожидая своих товарищей. Дом, в котором они расположились, был одним из лучших в поселке. Большая русская печь, массивные стены, множество приусадебных построек, солидная изгородь – все это характеризовало хозяина как справного, трудолюбивого крестьянина. «Где же ваш муж?» – спросил я хозяйку. «Побило на войне мужичков наших», – ответила она и заплакала.
В целом люди в Муноке жили очень бедно. Здесь не было ни школы, ни почты, ни магазина. Регулярная связь с большим миром осуществлялась только в зимний период, когда можно было тайгой на санях добраться до Качуга. Даже по сибирским меркам деревня была очень маленькая – всего-то двадцать домов да несколько гектаров распаханной земли. Жили здесь натуральным хозяйством, ловлей рыбы и промыслом пушного зверя. Несколько раз в год местные жители снаряжали обоз в Качуг, куда на продажу отвозили добытую пушнину. Других средств существования не было. Семьям без добытчика жилось очень непросто, вот и дети нашей хозяйки были одеты в обноски и питались очень скудно.
Спустя час, следуя моему указанию в записке, сброшенной с вымпелом, бригада Кондратьевой в полном составе вышла из тайги. Мы сразу подвели итоги проделанной работы, обсудили сроки завершения оставшихся объемов и условились о месте и времени сбора всех трех бригад. В назначенный срок я организую отправку самолета, на котором Кондратьева вывезет полевые документы, геодезические инструменты и оборудование в Качуг. Оставшиеся члены бригад верхом на лошадях, не обремененных значительным грузом, вернутся в расположение нашей партии.
Забегая вперед, скажу, что наш план сработал четко: все три бригады в срок закончили работы, собрались в условленном месте и даже сумели подготовить хорошее место для посадки самолета. Когда стал слышен звук мотора, они подожгли костры, которые позволили летчику увидеть взлетно-посадочную полосу.
Мы не садились за стол, ожидая бригаду Скворцова. Чтоб не терять время, я проверил состояние измерительных приборов Кондратьевой. Как и ожидалось, нивелир был правильно отъюстирован. Состояние башмаков, реек, костылей и мерных лент соответствовало требованиям инструкций. Журналы полевого нивелирования велись грамотно, методика работ и допуски инструкций нарушений не имели. Я, конечно, остался доволен, о чем и сообщил Светлане. Она пыталась скрыть свои чувства, но я заметил, что моя похвала ей приятна.
Несколько слов о Кондратьевой. Родом она была из Томска. Еще до войны окончила Новосибирский институт инженеров геодезии и картографии и работала в Западной Сибири. В конце 1942 года погиб ее старший брат, который был кадровым офицером в звании майора. Светлана решила мстить за него фашистам. В военкомате она добилась того, чтобы ее направили на передовую в качестве корректировщика артиллерийского огня, ведь эта военная специальность во многом соответствовала ее гражданской профессии. После тяжелого ранения Кондратьева была комиссована и вернулась в топографическую службу. Она имела несколько боевых наград, одна из которых была получена за то, что, находясь в укрытии, Светлана лично уничтожила четверых фашистов, пытавшихся забросать ее гранатами, и при этом не переставала вести корректировку огня. Об этом нам рассказала ее мама, приехавшая как-то погостить к дочери. Фронтовая закалка и боевой опыт, конечно, наложили отпечаток на характер Светланы: она была грубовата, строга к себе и к окружающим. В работе Кондратьева задавала очень высокий темп, не жалея ни людей, ни лошадей. Приучив себя довольствоваться малым, того же требовала от остальных. Перед началом полевого сезона я разговаривал с ней на этот счет, стараясь объяснить, что все, конечно, должны работать с полной отдачей сил, но требовать от людей ежедневной запредельной нагрузки нельзя. В общем, я немного переживал, удалось ли Кондратьевой создать нормальный доброжелательный климат в рабочем коллективе.
Наконец вернулась с работы бригада рекогносцировщика Скворцова. Как мы и ожидали, Скворцов услышал шум самолета и поспешил в деревню. Мы сели ужинать. Во время общей беседы за столом я задал вопрос, не случается ли споров или недопонимания между членами бригад и их руководителями. Вопрос прозвучал очень мягко и обтекаемо, но всем было понятно, что я имею в виду. «С нашим командармом разве поспоришь? – ответил один из рабочих. – Ей армией командовать, а лучше – фронтом!» Все рассмеялись, и я понял, что опасения мои были напрасными. Светлана сумела создать здоровую атмосферу в своем коллективе, и моего вмешательства не требовалось.
Я провел в Муноке неделю. За это время сходил в маршрут со Скворцовым и убедился в его грамотной и ответственной работе. Затем помог Кондратьевой в съемке одного сложного из-за крутого рельефа участка. Дожидаться бригаду строителей Колупаева я не стал и решил отправиться в Качуг. Мне предстояло преодолеть более ста километров.
3. Возвращение в Качуг
Хозяйка дома, где остановились наши бригады, узнав о том, что мне предстоит добираться до Качуга своим ходом, любезно предложила одну из трех своих лошадей. Я мог доехать на ней до ближайшего эвенкийского стойбища и просто оставить там. Эвенки спустя несколько недель собирались кочевать на север, они-то и приведут лошадь обратно в Мунок. «Вдоль реки тропа, по ней и следуйте. Мимо стойбища не промахнетесь», – дала мне напутствие хозяйка.
Выехал я утром и уже во второй половине дня прибыл на стойбище. Меня тепло встретили и заверили, что обязательно вернут лошадь владельцу.
Я подошел к реке, там совсем маленькие эвенки ловко ловили хариуса. Я попросил у них удочку. Улыбаясь, дети вручили мне ее и обступили со всех сторон. Считая себя опытным рыбаком, я нисколько не смутился и спокойно закинул снасть. Хариус не заставил себя долго ждать – сразу взял приманку. Однако вытащить его я не смог – видимо, подсек раньше, чем следовало. Мою неудачу дети сопроводили громким смехом. Вторая и третья попытки также не увенчались успехом. Ребятня дружно смеялась надо мной. Их, вероятно, веселил тот факт, что взрослый мужчина не способен обхитрить маленькую глупую рыбу. Наконец мне повезло, и я вытащил на берег хариуса граммов на триста. Тогда самый старший из ребят взял у меня удочку и принялся таскать рыбу одну за другой. За короткое время он поймал с десяток штук, показывая мне, как правильно подсекать и вываживать хариуса. Наука была несложная, но у меня не получалось рыбачить так сноровисто. Тем не менее, поймав еще несколько крупных хвостов, я был вполне доволен уловом. Хариуса я решил взять с собой, для чего круто посолил его в своем котелке.
Утром следующего дня я покинул гостеприимное стойбище и отправился пешком до следующего населенного пункта Шевыкан (если я правильно запомнил его название). К полудню мне удалось подстрелить гуся на небольшом таежном озере. Это была легкая добыча, так как гусь оказался весенним подранком. Он не мог встать на крыло и улететь со своей стаей. Обремененный этим трофеем и соленой рыбой, я протопал еще несколько километров.
Ветер донес до меня запах дыма, и, немного поразмыслив, я принял решение найти костер, а следовательно, и людей, которые должны были быть рядом. Свернув с тропы, я быстро обнаружил следы пребывания таежников. Пройдя еще несколько сот метров, вышел к месту, где, как оказалось, затаборились геологи. Они обрадовались моему появлению и пригласили в свой лагерь. Мне очень знакомо это чувство радости, когда, долго пробыв в тайге, встречаешь нового человека. Он всегда принесет какие-нибудь известия и разбавит однообразие полевой жизни свежими впечатлениями.
Отряд состоял из двух инженеров и трех рабочих. В их задачу входило исследование района на предмет наличия золота и других полезных ископаемых. Они собрали изрядное количество образцов разных пород и минералов, которые уже сортировали и готовили к транспортировке.
Приготовив ужин, мы уселись за стол. Один из геологов достал спирт и разлил его по кружкам. Соленый хариус оказался весьма кстати. Мы выпили за содружество наших профессий. Мне показали топографическую карту, которой пользовался отряд, и выразили благодарность за ее точность и основательность. Я, конечно, был рад теплым словам, но ответил, что конкретно к данной карте не имею отношения. «Какая разница! Ты советский топограф, и карта советская – значит, определенное причастие к ней имеешь!»
Геологи рассказали, что уже второй год ведут изыскания в этом районе и на следующий полевой сезон имеют грандиозные планы. Ожидается проходка шурфов и разведочных канав, работать будет несколько отрядов. «Мы здесь уже обжились немного, приготовили, так сказать, плацдарм», – не без гордости говорили они.
Устроились геологи и правда неплохо. В центре лагеря находились две большие армейские палатки. Одна была жилая, другая оборудована под полевую лабораторию. Рядом с кострищем располагался балаган, который выполнял роль столовой. Имелась коптильня, а также небольшая печь для выпечки хлеба: ее сложили из гольцов, доставленных с ближайшей реки. Сруб примерно три на три метра выполнял роль бани. Был даже огород, представлявший собой грядки лука, чеснока, свеклы и репы. Но особо гордились геологи своим ледником – ямой с массивной крышкой. В нее весной натаскали лед и хранили там добытое мясо и пойманную рыбу.
Я похвалил новых знакомых за хозяйственный подход к делу и сказал, что топографы о таких условиях могут только мечтать. Как правило, они завтракают в одном месте, а ужинают в другом. Кочевая жизнь не дает возможности для основательного обустройства очередного лагеря. Геологи согласились с моим суждением и предложили выпить за путешественников и исследователей земли.
«Ты изучаешь внешнюю оболочку нашей планеты, а мы распознаем ее начинку – недра. Недалеко то время, когда советские люди начнут исследовать другие небесные тела, и накопленный нами опыт поможет им в этом». Я, признаться, не разделял такого фантастического оптимизма, но спорить не стал, а высказал лишь сожаление о том, что профессия топографа недооценена в нашем обществе. Так было в те годы, такое положение осталось и теперь.
Составление карт и атласов имеет прежде всего культурное значение, характеризует развитие государства и общества, являясь неотъемлемой частью прогресса. Однако благодаря средствам массовой пропаганды в сознании обывателя живет стереотип, что первопроходцами являются геологи. Действительно, было время, когда путешественники отправлялись в путь не имея карты и в дальнейшем сами составляли ее. Но в последние десятилетия ситуация в корне изменилась: там, где мог не побывать геолог, археолог, военный, обязательно прошли с работой бригады топографов и геодезистов. Именно они являются пионерами, исследовавшими в буквальном смысле всю территорию нашей необъятной страны.
Советские геологи, безусловно, относятся к первооткрывателям новых месторождений полезных ископаемых, что дает немедленный экономический эффект как для государства, так и для рядовых граждан. Возводятся горно-обогатительные комбинаты, к ним тянут линии электропередачи, строятся дороги, новые города и поселки. Все это широко освещается в периодической печати, по радио, телевидению, даже снимаются фильмы. И в общей симфонии хвалебных отзывов находится место всем, кроме инженеров-геодезистов. Не умаляя заслуг специалистов разных профессий, мне, как человеку, отработавшему 40 лет в топографической службе, прискорбно сознавать, что о трудовых буднях моих друзей и коллег знают немногие. А ведь своим самоотверженным трудом мы внесли значительный вклад в развитие нашего государства.
...После сытного ужина и интересной беседы мне, как почетному гостю, предложили на ночь занять лучшее место в палатке. Я с благодарностью удобно устроился и сразу уснул.
Еще вечером закапал дождь, а к утру он набрал силу и перерос в ливень. Геологи предложили остаться и переждать непогоду, но я решил все же продолжить путь, так как в Качуге меня ждали служебные дела.
Таежная тропа вывела меня в Шевыкан. Не задерживаясь, я проследовал дальше по тележной грунтовой дороге. Однако из-за дождя она вся раскисла. Мои сапоги быстро намокли, и, пройдя с десяток километров, я натер ноги. Набитые мозоли не давали мне идти дальше. Я отмыл сапоги, сложил их в рюкзак, а на ноги надел толстые шерстяные носки. В скором времени они покрылись слоем глины и стали подобием лаптей. Ходьба значительно облегчилась. Почти без остановок я шел целый день. Вечером добрался до большого села Бутоково, но решил не останавливаться на ночлег, а продолжить путь и отдохнуть в полевом стане колхозников, о котором мне рассказали в селе.
Поздней ночью возле дороги я наконец увидел строение. Дверь была не заперта. На столе горела лампа, которая освещала помещение, где вдоль одной стены были сколочены нары, вдоль другой стояли лавки, стол; возле входной двери находилась большая чугунная печь. На нарах спало четверо мужчин. Свободного места для меня было достаточно. Я повесил плащ для просушки возле печи, там же разместил сапоги и шерстяные носки, свернул телогрейку, положил ее под голову – и сразу уснул.
Утром я услышал негромкий разговор крестьян, готовивших завтрак. Они с недоумением обсуждали мое ночное вторжение. Я поднялся с нар, представился, вкратце рассказал о себе и выразил благодарность за полученный отдых в полевом стане. Колхозники весело меня приветствовали, усадили за стол.
За завтраком мне сообщили, что через несколько часов в Качуг будет отправлена подвода и на ней я смогу проехать оставшиеся двадцать километров. Я был очень обрадован этим известием, так как ноги мои ныли от усталости и болели в местах вздувшихся мозолей.
Дождавшись подводы, я улегся на соломе и с удобством добрался до Качуга. Возчик оказался доброжелательным и словоохотливым человеком. Всю дорогу я отвечал на его вопросы и рассказывал о нашей работе. Ближе к вечеру он доставил меня прямо к крыльцу квартиры, где я проживал с семьей. Так закончился этот нелегкий выход из тайги, запомнившийся мне на всю жизнь.
4. Крушение самолета Р-5
Выполнив задание по съемке одного из таежных районов вдоль реки Киренги, на самолете Р-5 летчик Жуков и аэросъемщик Муллеров возвращались на Качугский аэродром. Плановый полет прервался, когда двигатель самолета зачихал, а затем и вовсе заглох, пропеллер остановился. Жуков, как опытный летчик, имевший боевой опыт и не раз осуществлявший аварийные посадки, принял решение дотянуть до ближайших лугов, располагавшихся вдоль Киренги. Р-5 имеет два крыла, поэтому хорошо планирует, однако для удачного приземления необходимо было еще преодолеть около сорока километров.
План Жукова наверняка бы осуществился с попутным ветром. Но ветер предательски дул навстречу планирующей машине. Поняв, что выполнить задуманное не получится, Жуков приказал своему товарищу: «Немедленно прыгай с парашютом! До полей не дотянем!» Муллеров спросил: «А ты будешь прыгать?» И услышал отрицательный ответ: «Мне нельзя покидать самолет, я буду садить его. Это мой долг!» – «Тогда и я не буду прыгать. Садиться – так вместе», – решил Муллеров.
Спустя несколько минут Жуков сообщил: «Держись! Даю посадку!», затем направил машину на густой сосняк. Максимально снизившись над деревьями, летчик резко потянул ручку управления на себя. Нос машины круто поднялся, а задняя часть, задевая вершины сосен, здорово снизила скорость. Зацепившись оперением за ветки деревьев, хвост оторвался, что еще уменьшило инерцию движения уже неуправляемой машины. Оставшаяся часть Р-5 опрокинулась на землю, обламывая крылья. Удар о землю был сильным, но корпус выдержал нагрузку и экипаж не получил никаких травм.
Освободившись от ремней, которыми они были пристегнуты, Жуков и Муллеров спрыгнули на землю с двухметровой высоты. При отсутствии компаса товарищи по несчастью не могли хорошо ориентироваться на местности и двигались по тайге повинуясь интуиции. Им необходимо было выйти к ближайшему поселку Карам. Там находилась база экспедиции Рябова, имевшая в своем распоряжении метеостанцию и рацию. Из поселка регулярно передавали прогноз погоды для аэросъемочной партии.
После того как полетное время Жукова вышло, инженер Курочкин связался по рации с Карамом. Оттуда ему сообщили, что зафиксировали проход самолета на север, а возвращения его не наблюдали. На поиски самолета Жукова Курочкин сразу отправил «бостон» и второй Р-5, но они не дали результата.
Жуков и Муллеров тем временем шли тайгой и видели, как самолеты барражируют в небе, но не сумели развести костер, чтобы дать сигнал о своем местонахождении. В начале своего похода они взяли с собой дорогостоящие парашюты, но, пройдя метров пятьсот, отказались от намерения сохранить их во что бы то ни стало и отнесли обратно к самолету. Не имея продуктов, запаса воды, подходящей одежды, а главное, привычки пешего передвижения в глухой тайге, наши герои быстро устали и к ночи поняли, что заблудились. К счастью, они вышли на конно-вьючную тропу. На ней заночевали и утром с помощью жребия решили, в какую сторону двигаться. К счастью, фортуна им улыбнулась и к вечеру товарищи сумели добраться до поселка.
О выходе людей из тайги и гибели самолета было немедленно сообщено по рации Курочкину. Тот радовался и горевал одновременно. Утром в Карам был отправлен У-2. Первым рейсом Вяткин забрал Жукова и доставил его в аэросъемочную партию в Качуг. Заправив самолет, Виктор вернулся в Карам за Муллеровым. Но без приключений им добраться до Качугского аэродрома не удалось: оставалось километров десять, когда отказал двигатель и у У-2. Муллеров, выбравшись из одной переделки, попал в другую.
Вяткин сразу развернул машину и направил ее на свободную от деревьев поляну, которую недавно заметил под крылом. Приземлился в низине, заросшей кустарником, который погасил скорость и сумел удержать самолет от опрокидывания вперед через себя. Осмотр машины показал, что повреждений при посадке она не получила. При этом в баке самолета не оказалось ни литра бензина. Топливный кран оказался открыт: видимо, от вибрации он раскрутился, и все топливо вытекло. Вяткин и Муллеров без труда добрались до Качуга, оставляя затеси на деревьях, чтобы потом отыскать дорогу к самолету.
На другой день бригада, вооруженная топорами и пилами, с канистрами, полными топлива, отправилась к оставленному У-2. Поляну расчистили от кустарника и валежника. Вскоре двигатель самолета был запущен и Вяткин поднял У-2 в небо. На этот раз все обошлось благополучно, Вяткин и Муллеров долетели до Качугского аэродрома.
Прибывшая из Новосибирска комиссия расследовала обе аварии и пришла к выводу, что вины летного состава в случившемся нет. Причины отказа двигателя Р-5 установить не удалось из-за сильных повреждений машины. Отказ работы двигателя У-2 был связан с неисправностями в топливной системе. Главный вывод комиссии: с целью предотвращения подобных аварий необходимо в кратчайшие сроки организовать на базе аэросъемочной партии ремонтную мастерскую для обслуживания самолетов, а также срочно пригласить на работу опытного механика, который бы отвечал за их техническое состояние.
Курочкин получил взыскание за отсутствие инициативы в деле организации безопасности полетов. А Муллеров после описанных злоключений написал рапорт об уходе из партии, мотивируя свое решение очень просто: «Я не хочу оставить своих детей сиротами». Его с пониманием отпустили, приняв на работу другого специалиста.
5. Охота на кабаргу
С наступлением осени появилась необходимость обеспечить полевые бригады теплой одеждой. По намеченному графику мы с Вяткиным в течение нескольких дней летали в места расположения бригад, доставляли одежду, продукты и узнавали о ходе производства работ.
Инженер Афонин – молодой, но грамотный и энергичный специалист – осуществлял наблюдение с пунктов сети триангуляции в бассейне реки Лены. Его бригада была последней, которую нужно было обеспечить теплыми вещами.
Витю Вяткина очень впечатлил рассказ Жукова о том, как нелегко им с Муллеровым пришлось выбираться из «таежного ада». После того происшествия с самолетом Р-5 все летчики стали брать с собой запас продуктов и оружие на случай аварийной посадки в безлюдной местности, а Вяткин еще и расспрашивал опытных таежников о том, как необходимо действовать в той или иной ситуации. Несколько раз он говорил мне, что хочет заночевать где-нибудь в глуши, а если представится возможность, то и по-охотиться.
Наконец случай такой появился. Я получил разрешение у начальника аэросъемочной партии Курочкина остаться на ночлег в полевой бригаде. По предварительной договоренности с Афониным, мы должны были доставить одежду и продукты к одному из триангуляционных пунктов, который располагался на открытой местности, что позволяло без предварительной подготовки осуществить посадку самолета.
Подлетая к знаку в назначенный срок, мы с Витей увидели дым от костров, который указывал место для приземления. Встречал нас не Афонин (тот уже ушел на следующий пункт), а один из рабочих бригады. Доставленный нами груз он погрузил на двух лошадей и отправился догонять своих товарищей. Я же получил записку от Афонина. В ней обстоятельно был изложен ход работ и называлась приблизительная дата их завершения.
Оставшись одни, мы с Витей соорудили шалаш для ночлега, развели возле него костер, сварили и напились чаю. После этого я предложил попытать счастья в охоте на кабаргу.
Кабарга – это небольшой (высотой полметра, иногда чуть больше) олень. Отличительной особенностью кабарги являются клыки, выступающие из нижней челюсти. Очень осторожная, она предпочитает пастись в чаще густого ельника, в буреломах и обязательно рядом с подножьем гор, имеющих обнажение. В случае опасности это животное ловко взбирается на кручу, куда не способен подняться хищник. С подхода добыть кабаргу трудно, обычно на нее ставят петли или подзывают манком, который копирует блеяние теленка. А мне захотелось испробовать такой способ охоты, который я узнал от одного бывалого таежника.
Вооруженные двустволкой и карабином, мы отправились к подножью крутой сопки. Там я выбрал пятиметровую пихту, подрубил ей ствол, и вдвоем мы завалили ее так, чтобы наделать побольше шума. Отойдя метров на тридцать, устроились в засаде. Со слов охотника, кабарга, услышав звук падающего дерева, обязательно придет к нему, чтобы полакомиться нежной зеленью кроны.
Более часа мы с Витей просидели затаившись. И вдруг Вяткин скинул свои летные унты и на четвереньках пополз вдоль зарослей, которые нас скрывали. Двигался он быстро и бесшумно, отталкиваясь от земли прикладом карабина.
Я с напряжением следил за ним. Витя тем временем скрылся в кустах. А через минуту я услышал его звонкий смех, который продолжался до тех пор, пока я не подошел.
Вяткин сидел на коленях и, с трудом сдерживая новые приступы хохота, рассказал о причине своего веселья. Он увидел, как в кустах мелькнула кабарожка, но поскольку стрелять было еще нельзя, решил подкрасться к животному как можно ближе. Благода
| Далее