Владимир Келлер
Судьба немецкой народности в истории моего рода.
Поводом для этой публикации стали две значимые даты, отмеченные в 2021 году: 300-летие Кузбасса и 80-летие депортации российских немцев, прежде всего из АССР НП. Между двумя довольно удаленными друг от друга историческими событиями есть особая связь.
Напомним, что именно после часовой беседы Петра I с немецким ученым появился указ российского царя о посылке доктора Даниэля Мессершмидта в Сибирь «...для изыскания всяких раритетов и аптекарских вещей: трав, цветов, корений и семян и прочих статей в лекарственные составы». И уже в начале этого путешествия 28 апреля 1721 года в дневнике исследователя появилась запись об открытии угля «между Комарова и деревней Красная». Д. Г. Мессершмидт первым зафиксировал месторождение «черного уголья смолевого» на территории нынешнего Кузбасса.
Кто бы мог знать тогда, что через 220 лет в эти края направят эшелоны депортированных российских немцев, которым во время самой страшной на планете войны предстоит в составе труд-армий добывать уголь для обороны страны от соплеменников, породивших немецкий фашизм...
В моем архиве сотни писем, справок, фотографий, записей личных впечатлений об этнических сородичах, оторванных от родины и переселенных в сибирские края. Но, начав документально-историческое повествование на эту тему, я понял, что лучше всего смогу раскрыть ее с помощью самых достоверных и подробных воспоминаний представителей своего рода. Ведь судьба моих предков, подвергшихся репрессиям и в конце концов оказавшихся в Кузбассе, типична для большинства депортированных немцев.
В старину память человеческую называли зрячим посохом. В толковом словаре русского языка Владимира Даля (между прочим, немца по матери) дано определение не столь образное, более четкое: «способность помнить, не забывать прошлого; свойство души хранить, помнить сознанье о былом».
«Сознанье о былом» и в данном случае продолжает жить. Обычные люди через много лет после пережитых трагедий без злобы и мстительности честно рассказывали о ключевых эпизодах своей биографии. И особенно важна была мотивация их откровений: «Это не столько нам самим нужно, сколько детям, внукам, правнукам».
Происхождение русских немцев
Для начала – небольшой исторический экскурс. Как вообще получилось, что в России жило столько немцев?
Уже в Средние века купцы немецкой Ганзы селились в Новгороде. Во времена правления Ивана Грозного (1553–1584) в Москве возникло целое предместье – Немецкая слобода. Здесь жили приглашенные из разных стран специалисты: ремесленники и строители, архитекторы и врачи, офицеры и служащие, мастеровые и купцы.
Петр I, при котором начался процесс европеизации России, привлек в свое окружение немало немцев. 16 апреля 1702 года был издан манифест с приглашением иностранцам поселяться в разных городах. Так, в Петербурге со временем появилась значительная немецкая прослойка. Императрицы XVIII века поручали немцам ответственные дипломатические посты и управление армией.
22 июля 1763 года после манифеста Екатерины II (до замужества и принятия православия – принцесса София Ангальт-Цербстская) 27 тысяч переселенцев из Южной Германии основали поселения в Малороссии и Поволжье. За четыре года была образована первая немецкая колония Добринка и в дальнейшем еще 104 деревни.
Покровск – будущая столица материнской немецкой колонии – был основан в 1765-м. Примерно тогда же 83 семейства – выходцы из Франции, Саксонии и Гессен-Дармштадта, приглашенные бароном Борегардом, образовали поселение и назвали его Баронск. Позже этот город в честь императрицы был переименован в Екатериненштадт. При советской власти он стал Марксштадтом (с 1941 года – Марксом).
Но вернемся немного назад. В период с 1804 по 1825 год 55 тысяч немцев приехали в черноморский и волынский регионы. Их хозяйства становились образцом для российских помещиков, мало-помалу приходивших к идее освобождения крестьян.
В 1840 году насчитывалось почти 5 тысяч московских немцев, а к концу XIX века – 17,7 тысячи, или 1,7 процента от общей численности населения города. В Петербурге этот процент был еще выше – 8.
В 1861 году Саратов, население которого составляло 83 тысячи жителей, стал центром немецкого Поволжья. Здесь располагались органы национальной печати, другие органы управления. Столь же важное значение для причерноморских колонистов имел город Одесса.
Большинство сегодняшних российских немцев – потомки колонистов-земледельцев. Прежде у нас в стране различали беловежских, волынских немцев, закавказских швабов и другие мелкие локальные общности.
Жители немецкой колонии еще в 1828 году были причислены к разряду государственных крестьян. Важнейшей статьей их доходов стала торговля хлебом. На месте старых фортов в приволжских портовых слободах были выстроены сотни хлебных амбаров, ветряных мельниц, множество церквей.
Открытие железнодорожной линии Покровск –Уральск и ее ответвлений на юг, сельскохозяйственное освоение немцами Заволжья привело к тому, что к началу ХХ века их колония стала «зерновым складом России». Здесь появились цветущие поселения, центры промышленности и торговли. Хозяйственные успехи немецких колонистов способствовали развитию всей страны.
Об основателе нашего рода
Юлия Келлер (Лидер), сноха главы рода*:
«Семья Келлер жила в большом доме на краю села в двух километрах от Покровска. Готлиб-Генрих Келлер имел большой земельный надел, который всей большой семьей обрабатывали сами. И дом строил сам глава семейства. С 1896 года он состоял в браке с Марией-Элизабет Герлингер. У них росло восемь детей: Генрих, Готлиб, Ольга, Соломон, Фридрих, Александр, Эмма, Эрнст (еще двое умерли в младенчестве). В семье воспитывался еще один приемный мальчик, у которого умерли родители.
Готлиб-Генрих был хозяином предприимчивым. В своем доме на первом этаже он устроил лавку, торговал в основном товарами для домашнего хозяйства. У селян пользовался спросом земледельческий инвентарь, сепараторы, швейные машинки, ткани, музыкальные инструменты, различная посуда. Многие приобретали товары под запись в долговую книгу.
Со временем Готлиб-Генрих поставил большие амбары для хранения зерна. Собранный урожай хлеба он на баржах вверх по Волге доставлял для продажи в районы средней полосы России и нечерноземные области».
К XIX веку в России сложилась многочисленная и разноликая немецкая диаспора, играющая важную роль в экономике, общественной и культурной жизни страны. Примечательный факт: из 12 министров финансов Российской империи пятеро были немцами. В конце XIX столетия 50 тысяч российских немцев имели высшее образование, 35 тысяч находились на государственной и военной службе. Но после относительно счастливого для страны и самих российских немцев периода наступил другой, более суровый. А в годы Первой мировой войны и вовсе была организована кампания против «немецкого засилья». Начались погромы, разорения крепких хозяйств, вступили в силу «ликвидационные законы», последовала депортация волынских немцев...
После Октябрьского переворота декретом Совета Народных Комисаров Российской Социалистической Федеративной Советской Республики (СНК РСФСР) от 19 октября 1918 года территории, заселенные немцами-колонистами, были выделены в Трудовую коммуну немцев Поволжья (Автономная область немцев Поволжья). С 19 декабря 1924 года область была преобразована в Автономную Советскую Социалистическую Республику Немцев Поволжья (АССР НП). Она занимала территорию 28,2 тысячи квадратных километров в нижней части Поволжья, гранича с Саратовской, Сталинградской (ныне Волгоградской) областями и Казахской ССР.
Новые порядки большевиков
Юлия Келлер (Лидер):
«Октябрьский переворот изменил размеренную жизнь трудолюбивых крестьян. Как и к другим зажиточным хозяевам, к Готлибу-Генриху тоже нагрянули бедняки и комиссары. Осматривали и подробно описывали все имущество. Нашли долговую книгу, а в ней обнаружили, что «сальдо с бульдой» не сходится: покупатели кредитору больше задолжали, чем принесли дохода. Поэтому дом, учитывая большую семью и непомерные долги односельчан, экспроприировать пока не стали. Учли и то, что старший сын Готлиба-Генриха воевал за Россию против турецких завоевателей и с войны не вернулся, пропал без вести.
А вот сын хозяина Готлиб погиб от рук большевиков, защищая семейное подворье, когда со двора сводили лошадь, коров. С усадьбы забрали всю обрабатывающую технику, прихватили из дома ценное имущество.
Пришла беда – отворяй ворота. Жена Готлиба-Генриха Мария-Элизабет тяжело заболела тифом и умерла в муках.
К этим бедам в 1921 году добавилась засуха, неурожай и страшный голод, накрывший всю колонию немцев Поволжья. Вдовцу трудно стало управляться с домашним хозяйством и кучей детей. Готлиб-Генрих отправился на заработки в Подмосковье – на строительство Каширской электростанции. Эта была первая крупная стройка в послереволюционной России. Проектировали станцию и руководили строительством немецкие инженеры. Готлиб-Генрих познакомился с ними, общался в свободное время. О чем говорили? В основном о житье-бытье на волжской земле. Это не осталось без внимания чекистов, бдительно следивших за всеми контактами русских немцев. Готлиб-Генрих, неплохо заработав, решил вернуться домой. Но на вокзале в очереди за билетами на поезд его арестовали по доносу кого-то из земляков и заключили в тюрьму.
Пока он томился в неволе, в Поволжье, как и по всей стране, шла волна коллективизации. В большой дом бывшего купца в 1928 году снова нагрянули активисты. Лавку описали и отняли, выставили на улицу всю большую семью. Дом, инвентарь, имущество, земля – отошли коммуне.
А Готлиб-Генрих в тюрьме заразился туберкулезом. Он сильно ослабел и не мог уже работать. В 1933 году его выпустили на свободу – умирать. Добирался он до дома с огромным трудом. Изможденного, опухшего человека подобрал на станции Урбах односельчанин и в телеге доставил домой. Но крова уже не было – отняли при раскулачивании. Где проживало семейство, потомки уже не помнят, возможно, у кого-то квартировали. Готлиб-Генрих от горя и болезни вскоре умер».
Предгрозовое время
Обретение городом Энгельсом статуса столицы АССР НП способствовало его экономическому и социально-культурному развитию: строительству и реконструкции клеевого, кирпичного заводов, крупнейшего мясокомбината, введению в строй десяти школ, двух высших учебных заведений – педагогического и сельскохозяйственного институтов, кинотеатра «Родина» и других объектов.
В 1930 году вступила в строй мощная передающая радиостанция, вещание велось на русском и немецком языках. Немецкое государственное издательство выпускало значительное количество учебников, художественной литературы на двух языках. Издавались республиканские газеты и журналы. На профессиональной основе работали немецкий и русский драматические театры, немецкая государственная филармония, театры музыкальной комедии, кукол, немецкий государственный хор.
Был открыт Центральный музей АССР НП. В его создании принимали активное участие ученые Г. Дингес, П. Рау. Особое значение имел созданный еще в 1923 году Центральный архив области немцев Поволжья (в 1924-м преобразованный в Центральный архив Республики НП), который собрал тысячи документов по истории немецких колоний со времен Екатерины II до 1917 года и периода первой немецкой автономии (1918–1941).
Родина запомнилась картинками
Константин Келлер, сын Фридриха, внук главы рода:
«После раскулачивания деда и выселения из дома мой отец с братом Соломоном построили саманные домики. Их младшие братья Александр и Эрнст жили в небольшом жилище у моего отца.
Старшие дяди и отец работали в колхозе «Майнинг». За отцом были закреплены две лошади, брички. Человек он был аккуратный. Чаще всего возил зерно в заготовительный пункт в Маркс за 50 километров. Иногда запрягал волов. Ему давали в помощь рабочих. Были и другие поручения. Однажды отец взял меня с собой, когда повез в поле груз геологам.
Детей он любил. Часто усаживал на бричку и катал до околицы. Старшие сыновья вместе с родителями выполняли посильную работу в поле. Как-то отец зимой возвращался из райцентра. Обычно он в мешке привозил гостинцы. Вот и тогда завез мешок домой и отъехал к конюшне распрягать лошадь. Мы с братом Фридрихом залезли в поклажу, достали гостинцы и устроили между собой дележку. Отец вернулся, очень удивился и велел все положить на место. Но не наказал и не ругал. Он молча на всех разделил конфеты. Но с тех пор я запомнил, что без спроса ничего брать нельзя.
Шел 1935 год. Младший брат отца Эрнст, мой дядя, выучился на механизатора. В колхозе работал трактористом, водителем полуторки. Я любил с дядей Эрнстом раскатывать по полям, иногда с ним ездил на элеватор в райцентр.
Жили мы в то время плохо, в засушливые неурожайные годы терпели нужду. В 1935 году осудили за воровство дядю Сашу. При веянии зерна он положил в карман несколько горстей пшеницы, чтобы хоть как-то поддержать семью. В сельсовете состоялся показательный суд, и Александра увезли на «воронке».
Среди жителей села нарастала тревога. В 37-м году наступило мрачное время репрессий. Из села по ночам стали забирать людей как «врагов народа» и куда-то увозить. Никто из арестованных обратно не возвращался.
Люди стали замкнутыми, настороженными, почти перестали между собой общаться. Взрослые говорили вполголоса или шепотом. После работы во двор выходили, только чтобы подоить корову, задать скотине на ночь корма, убрать навоз, наносить воды из колодца.
Вечерами все затихало, и село Боргардт погружалось в тревожную чуткую тишину. Плотно занавешивались окна. Взрослые снова переходили на шепот. В углу творили молитву. Керосиновую лампу зажигали так, что она едва теплилась. При ее тусклом свете мать пряла шерсть.
Ближе к полуночи на въезде в село становилось слышно урчание машины. Мать гасила лампу, взрослые слушали, где на этот раз остановится «воронок». Остановился неподалеку. Хлопнули дверцы, послышался топот сапог, у соседей заскрипела калитка... Из села ночами увезли уже шестерых мужчин – глав семейств.
Дошла очередь и до нашей семьи. Это случилось 27 ноября 1937 года. Отец вернулся с работы. Мама сказала ему, что его брат Соломон заколол поросенка и приглашает на свежину.
Вечером, как всегда, мы тихонько сидели вокруг мамы при свете керосиновой лампы. Вдруг кто-то из сельского начальства постучал в окно и спросил, дома ли хозяин. Ему ответили, где он находится. Ушли. Наутро тетя Эмма, жена дяди Соломона, рассказала, что произошло.
После ужина мой отец на полу возился с маленькими детьми. Ребятишки ползали по нему и радостно визжали. Вдруг в дом вошли люди в форме во главе с Пином, начальником районного НКВД. Спросили, кто здесь Фридрих Келлер, велели ему собираться. Отец побелел, как мел, стал одеваться, долго не мог найти своей шапки.
Потом все завалились к нам домой: Пин, сотрудник НКВД, водитель «воронка», председатель сельсовета. Устроили обыск. Особенно лютовал Пин, все что-то искал. Перерыли все. Из сундуков бесцеремонно вынимали белье, одежду разбрасывали по полу. Шарились в постели, вспарывали матрацы.
На следующий год я готовился пойти в первый класс. Папа заранее подарил мне новый ранец. В него я складывал рисунки, карандаши, книжки. Пин выхватил из моих рук ранец, раскрыл его и стал все вытряхивать. От обиды я заплакал. Он посмотрел на меня и отдал ранец.
Незваные гости вышли во двор и стали в сарае рыться в бурте пшеницы, заготовленной на зиму. Надо сказать, 1937 год выдался урожайным, отец и дядя Эрнст на трудодни неплохо получили зерна.
Мы были подавлены. Мама молча собрала отцу сухарей, продуктов. Отец подошел к каждому из детей, попрощался.
Когда его выводили, мой старший брат Готлиб шепотом сказал:
– Ну вот, Костя, ты своего папу больше никогда не увидишь...
Время как бы провело границу детского бытия и поделило все на две неравные половины: до того, как у нас был отец, и после, когда его не стало.
Мы, пятеро детей, были совсем маленькие, когда лишились отца. Ему не было и тридцати трех лет. Старшему его сыну Готлибу исполнилось десять лет, мне – шесть, Фридриху – четыре, младшей Оле не было и двух лет, а в июле еще родился Герберт...
Нашей семье это как-то надо было пережить. Мама много раз ездила в Маркс. Но встречи с «врагами народа» не полагалось. Охранники ей постоянно отвечали: ничего не знаем. О дальнейшей судьбе Фридриха Готлибовича Келлера ничего не было известно сорок лет.
Матери пришлось очень нелегко. Она оставляла детям малыша и работала на колхозных полях, чтобы хоть что-то заработать на пропитание.
Шел 1938 год. Однажды утром я проснулся и вижу: в доме объявился дядя Саша. Оказывается, он вернулся из тюрьмы, где просидел три года за пару горстей пшеницы. У всех появилась надежда на возвращение мужа, брата и отца Фридриха Келлера. Хотелось верить, что власти все же разберутся и вернут ни в чем не повинных работящих крестьян в свои семьи, к привычной работе – на поля и фермы. Но чудес не бывает...
В 1938 году дяди – Александр и Эрнст – от нас отделились. Они быстро построили саманный домик на две семьи неподалеку. Женились. У дяди Александра родился сын Готлиб, а у дяди Эрнста дочь Мария. Мне часто доводилось нянчиться с их детьми.
Я пошел в школу, где учеба велась на немецком языке. В деревне был всего один учитель, Франс Завацкий, поляк по происхождению (друг дяди Эрнста). Школа представляла собой небольшой дом с одной комнатой. В одной половине размещался первый класс – восемь – десять учеников, в другой – четвертый класс, примерно столько же учащихся. Во вторую смену ходили второклассники и третьеклассники. Учитель умудрялся одновременно работать со всеми.
Преподавание с различными возрастными потоками невольно приводило к казусам. Однажды учитель задает вопрос первоклассникам:
– Ребятишки, что тяжелее, килограмм пуха или килограмм железа?
Тут уже все подключаются к обсуждению. Четвероклассники, с которыми учился и мой брат Готлиб, над нами, конечно, снисходительно посмеивались.
Вскоре наш учитель женился на коллеге, и у нас стало два учителя. Так я и окончил три класса к началу лета 1941 года».
Судьба немецкой народности в истории моего рода.
Поводом для этой публикации стали две значимые даты, отмеченные в 2021 году: 300-летие Кузбасса и 80-летие депортации российских немцев, прежде всего из АССР НП. Между двумя довольно удаленными друг от друга историческими событиями есть особая связь.
Напомним, что именно после часовой беседы Петра I с немецким ученым появился указ российского царя о посылке доктора Даниэля Мессершмидта в Сибирь «...для изыскания всяких раритетов и аптекарских вещей: трав, цветов, корений и семян и прочих статей в лекарственные составы». И уже в начале этого путешествия 28 апреля 1721 года в дневнике исследователя появилась запись об открытии угля «между Комарова и деревней Красная». Д. Г. Мессершмидт первым зафиксировал месторождение «черного уголья смолевого» на территории нынешнего Кузбасса.
Кто бы мог знать тогда, что через 220 лет в эти края направят эшелоны депортированных российских немцев, которым во время самой страшной на планете войны предстоит в составе труд-армий добывать уголь для обороны страны от соплеменников, породивших немецкий фашизм...
В моем архиве сотни писем, справок, фотографий, записей личных впечатлений об этнических сородичах, оторванных от родины и переселенных в сибирские края. Но, начав документально-историческое повествование на эту тему, я понял, что лучше всего смогу раскрыть ее с помощью самых достоверных и подробных воспоминаний представителей своего рода. Ведь судьба моих предков, подвергшихся репрессиям и в конце концов оказавшихся в Кузбассе, типична для большинства депортированных немцев.
В старину память человеческую называли зрячим посохом. В толковом словаре русского языка Владимира Даля (между прочим, немца по матери) дано определение не столь образное, более четкое: «способность помнить, не забывать прошлого; свойство души хранить, помнить сознанье о былом».
«Сознанье о былом» и в данном случае продолжает жить. Обычные люди через много лет после пережитых трагедий без злобы и мстительности честно рассказывали о ключевых эпизодах своей биографии. И особенно важна была мотивация их откровений: «Это не столько нам самим нужно, сколько детям, внукам, правнукам».
Происхождение русских немцев
Для начала – небольшой исторический экскурс. Как вообще получилось, что в России жило столько немцев?
Уже в Средние века купцы немецкой Ганзы селились в Новгороде. Во времена правления Ивана Грозного (1553–1584) в Москве возникло целое предместье – Немецкая слобода. Здесь жили приглашенные из разных стран специалисты: ремесленники и строители, архитекторы и врачи, офицеры и служащие, мастеровые и купцы.
Петр I, при котором начался процесс европеизации России, привлек в свое окружение немало немцев. 16 апреля 1702 года был издан манифест с приглашением иностранцам поселяться в разных городах. Так, в Петербурге со временем появилась значительная немецкая прослойка. Императрицы XVIII века поручали немцам ответственные дипломатические посты и управление армией.
22 июля 1763 года после манифеста Екатерины II (до замужества и принятия православия – принцесса София Ангальт-Цербстская) 27 тысяч переселенцев из Южной Германии основали поселения в Малороссии и Поволжье. За четыре года была образована первая немецкая колония Добринка и в дальнейшем еще 104 деревни.
Покровск – будущая столица материнской немецкой колонии – был основан в 1765-м. Примерно тогда же 83 семейства – выходцы из Франции, Саксонии и Гессен-Дармштадта, приглашенные бароном Борегардом, образовали поселение и назвали его Баронск. Позже этот город в честь императрицы был переименован в Екатериненштадт. При советской власти он стал Марксштадтом (с 1941 года – Марксом).
Но вернемся немного назад. В период с 1804 по 1825 год 55 тысяч немцев приехали в черноморский и волынский регионы. Их хозяйства становились образцом для российских помещиков, мало-помалу приходивших к идее освобождения крестьян.
В 1840 году насчитывалось почти 5 тысяч московских немцев, а к концу XIX века – 17,7 тысячи, или 1,7 процента от общей численности населения города. В Петербурге этот процент был еще выше – 8.
В 1861 году Саратов, население которого составляло 83 тысячи жителей, стал центром немецкого Поволжья. Здесь располагались органы национальной печати, другие органы управления. Столь же важное значение для причерноморских колонистов имел город Одесса.
Большинство сегодняшних российских немцев – потомки колонистов-земледельцев. Прежде у нас в стране различали беловежских, волынских немцев, закавказских швабов и другие мелкие локальные общности.
Жители немецкой колонии еще в 1828 году были причислены к разряду государственных крестьян. Важнейшей статьей их доходов стала торговля хлебом. На месте старых фортов в приволжских портовых слободах были выстроены сотни хлебных амбаров, ветряных мельниц, множество церквей.
Открытие железнодорожной линии Покровск –Уральск и ее ответвлений на юг, сельскохозяйственное освоение немцами Заволжья привело к тому, что к началу ХХ века их колония стала «зерновым складом России». Здесь появились цветущие поселения, центры промышленности и торговли. Хозяйственные успехи немецких колонистов способствовали развитию всей страны.
Об основателе нашего рода
Юлия Келлер (Лидер), сноха главы рода*:
«Семья Келлер жила в большом доме на краю села в двух километрах от Покровска. Готлиб-Генрих Келлер имел большой земельный надел, который всей большой семьей обрабатывали сами. И дом строил сам глава семейства. С 1896 года он состоял в браке с Марией-Элизабет Герлингер. У них росло восемь детей: Генрих, Готлиб, Ольга, Соломон, Фридрих, Александр, Эмма, Эрнст (еще двое умерли в младенчестве). В семье воспитывался еще один приемный мальчик, у которого умерли родители.
Готлиб-Генрих был хозяином предприимчивым. В своем доме на первом этаже он устроил лавку, торговал в основном товарами для домашнего хозяйства. У селян пользовался спросом земледельческий инвентарь, сепараторы, швейные машинки, ткани, музыкальные инструменты, различная посуда. Многие приобретали товары под запись в долговую книгу.
Со временем Готлиб-Генрих поставил большие амбары для хранения зерна. Собранный урожай хлеба он на баржах вверх по Волге доставлял для продажи в районы средней полосы России и нечерноземные области».
К XIX веку в России сложилась многочисленная и разноликая немецкая диаспора, играющая важную роль в экономике, общественной и культурной жизни страны. Примечательный факт: из 12 министров финансов Российской империи пятеро были немцами. В конце XIX столетия 50 тысяч российских немцев имели высшее образование, 35 тысяч находились на государственной и военной службе. Но после относительно счастливого для страны и самих российских немцев периода наступил другой, более суровый. А в годы Первой мировой войны и вовсе была организована кампания против «немецкого засилья». Начались погромы, разорения крепких хозяйств, вступили в силу «ликвидационные законы», последовала депортация волынских немцев...
После Октябрьского переворота декретом Совета Народных Комисаров Российской Социалистической Федеративной Советской Республики (СНК РСФСР) от 19 октября 1918 года территории, заселенные немцами-колонистами, были выделены в Трудовую коммуну немцев Поволжья (Автономная область немцев Поволжья). С 19 декабря 1924 года область была преобразована в Автономную Советскую Социалистическую Республику Немцев Поволжья (АССР НП). Она занимала территорию 28,2 тысячи квадратных километров в нижней части Поволжья, гранича с Саратовской, Сталинградской (ныне Волгоградской) областями и Казахской ССР.
Новые порядки большевиков
Юлия Келлер (Лидер):
«Октябрьский переворот изменил размеренную жизнь трудолюбивых крестьян. Как и к другим зажиточным хозяевам, к Готлибу-Генриху тоже нагрянули бедняки и комиссары. Осматривали и подробно описывали все имущество. Нашли долговую книгу, а в ней обнаружили, что «сальдо с бульдой» не сходится: покупатели кредитору больше задолжали, чем принесли дохода. Поэтому дом, учитывая большую семью и непомерные долги односельчан, экспроприировать пока не стали. Учли и то, что старший сын Готлиба-Генриха воевал за Россию против турецких завоевателей и с войны не вернулся, пропал без вести.
А вот сын хозяина Готлиб погиб от рук большевиков, защищая семейное подворье, когда со двора сводили лошадь, коров. С усадьбы забрали всю обрабатывающую технику, прихватили из дома ценное имущество.
Пришла беда – отворяй ворота. Жена Готлиба-Генриха Мария-Элизабет тяжело заболела тифом и умерла в муках.
К этим бедам в 1921 году добавилась засуха, неурожай и страшный голод, накрывший всю колонию немцев Поволжья. Вдовцу трудно стало управляться с домашним хозяйством и кучей детей. Готлиб-Генрих отправился на заработки в Подмосковье – на строительство Каширской электростанции. Эта была первая крупная стройка в послереволюционной России. Проектировали станцию и руководили строительством немецкие инженеры. Готлиб-Генрих познакомился с ними, общался в свободное время. О чем говорили? В основном о житье-бытье на волжской земле. Это не осталось без внимания чекистов, бдительно следивших за всеми контактами русских немцев. Готлиб-Генрих, неплохо заработав, решил вернуться домой. Но на вокзале в очереди за билетами на поезд его арестовали по доносу кого-то из земляков и заключили в тюрьму.
Пока он томился в неволе, в Поволжье, как и по всей стране, шла волна коллективизации. В большой дом бывшего купца в 1928 году снова нагрянули активисты. Лавку описали и отняли, выставили на улицу всю большую семью. Дом, инвентарь, имущество, земля – отошли коммуне.
А Готлиб-Генрих в тюрьме заразился туберкулезом. Он сильно ослабел и не мог уже работать. В 1933 году его выпустили на свободу – умирать. Добирался он до дома с огромным трудом. Изможденного, опухшего человека подобрал на станции Урбах односельчанин и в телеге доставил домой. Но крова уже не было – отняли при раскулачивании. Где проживало семейство, потомки уже не помнят, возможно, у кого-то квартировали. Готлиб-Генрих от горя и болезни вскоре умер».
Предгрозовое время
Обретение городом Энгельсом статуса столицы АССР НП способствовало его экономическому и социально-культурному развитию: строительству и реконструкции клеевого, кирпичного заводов, крупнейшего мясокомбината, введению в строй десяти школ, двух высших учебных заведений – педагогического и сельскохозяйственного институтов, кинотеатра «Родина» и других объектов.
В 1930 году вступила в строй мощная передающая радиостанция, вещание велось на русском и немецком языках. Немецкое государственное издательство выпускало значительное количество учебников, художественной литературы на двух языках. Издавались республиканские газеты и журналы. На профессиональной основе работали немецкий и русский драматические театры, немецкая государственная филармония, театры музыкальной комедии, кукол, немецкий государственный хор.
Был открыт Центральный музей АССР НП. В его создании принимали активное участие ученые Г. Дингес, П. Рау. Особое значение имел созданный еще в 1923 году Центральный архив области немцев Поволжья (в 1924-м преобразованный в Центральный архив Республики НП), который собрал тысячи документов по истории немецких колоний со времен Екатерины II до 1917 года и периода первой немецкой автономии (1918–1941).
Родина запомнилась картинками
Константин Келлер, сын Фридриха, внук главы рода:
«После раскулачивания деда и выселения из дома мой отец с братом Соломоном построили саманные домики. Их младшие братья Александр и Эрнст жили в небольшом жилище у моего отца.
Старшие дяди и отец работали в колхозе «Майнинг». За отцом были закреплены две лошади, брички. Человек он был аккуратный. Чаще всего возил зерно в заготовительный пункт в Маркс за 50 километров. Иногда запрягал волов. Ему давали в помощь рабочих. Были и другие поручения. Однажды отец взял меня с собой, когда повез в поле груз геологам.
Детей он любил. Часто усаживал на бричку и катал до околицы. Старшие сыновья вместе с родителями выполняли посильную работу в поле. Как-то отец зимой возвращался из райцентра. Обычно он в мешке привозил гостинцы. Вот и тогда завез мешок домой и отъехал к конюшне распрягать лошадь. Мы с братом Фридрихом залезли в поклажу, достали гостинцы и устроили между собой дележку. Отец вернулся, очень удивился и велел все положить на место. Но не наказал и не ругал. Он молча на всех разделил конфеты. Но с тех пор я запомнил, что без спроса ничего брать нельзя.
Шел 1935 год. Младший брат отца Эрнст, мой дядя, выучился на механизатора. В колхозе работал трактористом, водителем полуторки. Я любил с дядей Эрнстом раскатывать по полям, иногда с ним ездил на элеватор в райцентр.
Жили мы в то время плохо, в засушливые неурожайные годы терпели нужду. В 1935 году осудили за воровство дядю Сашу. При веянии зерна он положил в карман несколько горстей пшеницы, чтобы хоть как-то поддержать семью. В сельсовете состоялся показательный суд, и Александра увезли на «воронке».
Среди жителей села нарастала тревога. В 37-м году наступило мрачное время репрессий. Из села по ночам стали забирать людей как «врагов народа» и куда-то увозить. Никто из арестованных обратно не возвращался.
Люди стали замкнутыми, настороженными, почти перестали между собой общаться. Взрослые говорили вполголоса или шепотом. После работы во двор выходили, только чтобы подоить корову, задать скотине на ночь корма, убрать навоз, наносить воды из колодца.
Вечерами все затихало, и село Боргардт погружалось в тревожную чуткую тишину. Плотно занавешивались окна. Взрослые снова переходили на шепот. В углу творили молитву. Керосиновую лампу зажигали так, что она едва теплилась. При ее тусклом свете мать пряла шерсть.
Ближе к полуночи на въезде в село становилось слышно урчание машины. Мать гасила лампу, взрослые слушали, где на этот раз остановится «воронок». Остановился неподалеку. Хлопнули дверцы, послышался топот сапог, у соседей заскрипела калитка... Из села ночами увезли уже шестерых мужчин – глав семейств.
Дошла очередь и до нашей семьи. Это случилось 27 ноября 1937 года. Отец вернулся с работы. Мама сказала ему, что его брат Соломон заколол поросенка и приглашает на свежину.
Вечером, как всегда, мы тихонько сидели вокруг мамы при свете керосиновой лампы. Вдруг кто-то из сельского начальства постучал в окно и спросил, дома ли хозяин. Ему ответили, где он находится. Ушли. Наутро тетя Эмма, жена дяди Соломона, рассказала, что произошло.
После ужина мой отец на полу возился с маленькими детьми. Ребятишки ползали по нему и радостно визжали. Вдруг в дом вошли люди в форме во главе с Пином, начальником районного НКВД. Спросили, кто здесь Фридрих Келлер, велели ему собираться. Отец побелел, как мел, стал одеваться, долго не мог найти своей шапки.
Потом все завалились к нам домой: Пин, сотрудник НКВД, водитель «воронка», председатель сельсовета. Устроили обыск. Особенно лютовал Пин, все что-то искал. Перерыли все. Из сундуков бесцеремонно вынимали белье, одежду разбрасывали по полу. Шарились в постели, вспарывали матрацы.
На следующий год я готовился пойти в первый класс. Папа заранее подарил мне новый ранец. В него я складывал рисунки, карандаши, книжки. Пин выхватил из моих рук ранец, раскрыл его и стал все вытряхивать. От обиды я заплакал. Он посмотрел на меня и отдал ранец.
Незваные гости вышли во двор и стали в сарае рыться в бурте пшеницы, заготовленной на зиму. Надо сказать, 1937 год выдался урожайным, отец и дядя Эрнст на трудодни неплохо получили зерна.
Мы были подавлены. Мама молча собрала отцу сухарей, продуктов. Отец подошел к каждому из детей, попрощался.
Когда его выводили, мой старший брат Готлиб шепотом сказал:
– Ну вот, Костя, ты своего папу больше никогда не увидишь...
Время как бы провело границу детского бытия и поделило все на две неравные половины: до того, как у нас был отец, и после, когда его не стало.
Мы, пятеро детей, были совсем маленькие, когда лишились отца. Ему не было и тридцати трех лет. Старшему его сыну Готлибу исполнилось десять лет, мне – шесть, Фридриху – четыре, младшей Оле не было и двух лет, а в июле еще родился Герберт...
Нашей семье это как-то надо было пережить. Мама много раз ездила в Маркс. Но встречи с «врагами народа» не полагалось. Охранники ей постоянно отвечали: ничего не знаем. О дальнейшей судьбе Фридриха Готлибовича Келлера ничего не было известно сорок лет.
Матери пришлось очень нелегко. Она оставляла детям малыша и работала на колхозных полях, чтобы хоть что-то заработать на пропитание.
Шел 1938 год. Однажды утром я проснулся и вижу: в доме объявился дядя Саша. Оказывается, он вернулся из тюрьмы, где просидел три года за пару горстей пшеницы. У всех появилась надежда на возвращение мужа, брата и отца Фридриха Келлера. Хотелось верить, что власти все же разберутся и вернут ни в чем не повинных работящих крестьян в свои семьи, к привычной работе – на поля и фермы. Но чудес не бывает...
В 1938 году дяди – Александр и Эрнст – от нас отделились. Они быстро построили саманный домик на две семьи неподалеку. Женились. У дяди Александра родился сын Готлиб, а у дяди Эрнста дочь Мария. Мне часто доводилось нянчиться с их детьми.
Я пошел в школу, где учеба велась на немецком языке. В деревне был всего один учитель, Франс Завацкий, поляк по происхождению (друг дяди Эрнста). Школа представляла собой небольшой дом с одной комнатой. В одной половине размещался первый класс – восемь – десять учеников, в другой – четвертый класс, примерно столько же учащихся. Во вторую смену ходили второклассники и третьеклассники. Учитель умудрялся одновременно работать со всеми.
Преподавание с различными возрастными потоками невольно приводило к казусам. Однажды учитель задает вопрос первоклассникам:
– Ребятишки, что тяжелее, килограмм пуха или килограмм железа?
Тут уже все подключаются к обсуждению. Четвероклассники, с которыми учился и мой брат Готлиб, над нами, конечно, снисходительно посмеивались.
Вскоре наш учитель женился на коллеге, и у нас стало два учителя. Так я и окончил три класса к началу лета 1941 года».
| Далее
