Наталья Налегач. И остаётся лишь музыка слов. (О поэзии Владимира Каганова)

Встреча лирика и читателя оборачивается либо задушевным разговором, либо молчанием. И когда созвучно в настроении, мысли, переживании разворачивается эта неслышная миру, но живая беседа, рождаются и струятся смыслы, перетекая от поэта к читателю и обратно… Пусть мое эссе будет эхом, эхом зазвучавшего диалога с поэтическим миром Владимира Каганова.

Автор 4-х поэтических книг – «Ночной разговор» (1991), «День осеннего равноденствия» (1999), «Осиянный шатёр» (2006) и «Тень птицы» (2012) – в своих стихах самоопределяется как романтик и визионер, человек культуры и, тем самым, неминуемо путник по векам и эпохам, по другим художественным мирам. Достаточно вспомнить его стихотворения «Романтики 60-х» или «Город Александра Грина».

В первом из них лирический герой стихотворения обретает себя в диалоге с шестидесятниками, с их любовью к походам, авторской песне, с их жаждой странствий. И, осознавая себя другим, все же находит в их жизнеутверждающем штурме новых дорог тайную опору своих духовных исканий:

Где вы, бородатые романтики

В штопанных штормовках

И горных ботинках,

С песнями Высоцкого и Визбора,

С гитарой и магнитофоном,

С бодрой шуткой и водкой в авоське?

Да, вы были в моей судьбе

Почти незаметной опорой,

Хоть я не из вашей команды

И водки я с вами не пил.

Но если мне было плохо,

То шёл я всё-таки к вам,

И ваш грубоватый юмор,

И ваш здоровый румянец,

И ваш романтизм походный

Меня не раз согревал.

Вы были чем-то похожи

На тех героев Жюль Верна,

Киплинга, Джека Лондона,

Которых я втайне любил.

И вы меня принимали,

Поэта-визионера,

Философа-аргонавта,

С улыбкой, таким, как есть.

Давно прошло это время,

Дымкой подёрнулись дали,

Сносились ботинки и кеды,

Смех растаял в горах.

Но я вас всё вспоминаю,

И к старым знакомым песням

Вдруг сердце порой рванётся,

Как путник к свету костра.

Во втором из них наряду с мотивом укорененности в мире романтиков развивается мотив духовного родства тех, в чьих душах живет жажда идеала. Неслучайность имени экскурсовода – Марина – переживается поэтом недаром: «По переулку я вышел к музею Грина. / Домик, как парусник белый, взгляду открылся. / Женщина-экскурсовод – конечно, Марина, / Встретила нас – меня и десяток туристов». В ее имени неожиданно встречается гриновская тема моря с цветаевским образом братства творцов в веках и временах, предопределяя внезапный обмен понимающими взглядами лирического героя с хранительницей музея: «Чувством шестым я включаю тайное зренье. / Вот и Марина уже мне в глаза взглянула. / Грусть, удивленье, вниманье, благоговенье - / Что-то такое мне душу перевернуло. // Это уж точно, что я здесь такой – не первый. / И не последний, конечно, могу поклясться. / Тайные дети Гринландии общей верой / Накрепко связаны в мире в незримое братство». И даже если схождение тем и образов оказалось случайным, в сознании читателя оно становится закономерным, будучи предсказанным самим строем души, отразившейся в этих стихах.

Поэтому «Тщетной попыткой» оборачивается стремление лирического героя вписаться в филистерскую реальность, окружающую его:

Попытки инсталлировать себя –

Представить, встроить, говоря иначе,

В похабную реальность бытия

До сей поры не привели к удаче.

Да, я старался столько, сколько мог,

Но как-то сразу вылетал обратно.

Не знаю, то ли Бог мне не помог,

То ли настолько было там отвратно,

Что вся моя природа с криком «фас!»

Меня оттуда силой выносила.

И всё это случалось столько раз,

Что понял я: мне это не по силам.

И все же поэзия В. Каганова не столько свидетельствует о разладе с ритмами современности, сколько оборачивается созвучием тому, что можно назвать вечными темами – любви, искусства, бытия и места человека в нем. Так, в ранней лирике вероятным ключом к ее пониманию оказывается одноименное первому поэтическому сборнику стихотворение «Ночной разговор», задающее тему исканий смысла жизни и ее постижения как магистральную и для книги стихов, и, пожалуй, для всей его поэзии:

Волей-неволей – и некуда деться, поверь, –

Мы были впущены в эту тяжелую дверь,

В эту таинственно-древнюю твердь бытия,

Чтобы до времени выйти из забытья.

Нет ни маршрута, ни стрелки мелком на стене,

Льется вода, и сквозит холодок по спине,

Гул в вышине, словно птичий невидимый хор,

Да нескончаемый тихий ночной разговор.

Дюны песчаные, волны морские у ног –

Все приготовил на славу старательный бог.

Только одно почему-то забыл сообщить:

Что с этим делать и как в этом мире нам жить.

Вот и бредем кто куда по печальной земле,

Всё ожидая: звезда загорится во мгле.

И продолжается сквозь суету и раздор

Наш нескончаемый тихий ночной разговор.

Ожиданием озарения, проблеска идеала, бессмертного света истины проникнуты многие стихотворения поэта: «Ночью случайно приемник…», «Он вспоминает голубую звонницу…», «Когда в ничтожной суете страстей…», «Музыка ночи», «Ночная зарисовка» и мн. др. Большинство из них объединены не только тематикой, но и образностью ночи, звезд, одинокого бодрствования в ночи, что позволяет видеть в поэзии В. Каганова ориентацию на традиции тютчевской философской лирики.

Есть в его поэзии и пронзительно выведенная нота самостоянья человека в бытии, обретенная как развитие звездной символики:

Замри, замри, моя душа!

Будь, как звезда, хрустально ясной!

Живи, сама собой дыша,

Не льстя надеждою напрасной.

Закономерно, что мотив самостоянья человека развивается в поздней лирике В. Каганова в утешительное обретение самодостаточности наделенной творческим даром личности, перекликаясь, тем самым, с пушкинской темой поэта и черни.

Утешение

Есть в одиночестве творца

И драгоценная награда:

Ты независим до конца,

Тебе ни перед кем не надо

Гнуть спину, одобренья ждать,

Искать внимания и славы,

Хулы бояться и страдать

От клеветы толпы стоглавой.

Свой мир свободно ты творишь,

Лишь вдохновению послушен,

Ты с гениями говоришь,

С высокими умами дружен.

Лишь их творений дивный мёд

Питает щедро твою душу,

И вдохновения полёт

Шум дикой черни не нарушит.

Обретенная лирическим «Я» духовная свобода и самостоянье в мироздании позволяет ему по-иному увидеть окружающий мир. И с самого начала наряду с романтическим исканием идеала, рифмуясь с ним, в творчестве В. Каганова появляется и гневная, инвективная интонация, которой окрашены многие его стихотворения, которые тематически можно отнести к гражданской лирике. Так в стихотворении «Вывод», композиция которого иронически напоминает логическую триаду, отношения лирического героя с эпохой, основным свойством которой изображено гниение, складываются более чем драматично:

Хорошо быть старым дураком,

Слушать песни звонкие эпохи

И с трибун рассказывать о том,

Что дела у нас совсем неплохи.

Хорошо быть старым мудрецом,

Знать, что ложь на истину похожа,

И, встречая жизнь к лицу лицом,

Тихо уповать на милость Божью.



Плохо быть ни тем и ни другим,

Понимать, что мир прогнил до нитки,

И скреплять дыханием своим

Истины разодранные свитки.

Заданная этим стихотворением обличительная нота эхом прокатилась по его стихотворениям, нарастая в сборниках «Осиянный шатёр» и «Тень птицы». И все же ценнее и прекраснее всего звучат те стихотворения В. Каганова, в которых дышит не гнев, но любовь. Та сила, которая придает смысл и возвращает человеку самого себя, сила, открывающая способность вести неумолкающий разговор с эпохой, мирозданием, читателем:

Для вещего слуха поэта

Звучат голоса из былого,

В которых родные напевы

И музыка вещего слова.

Для вещего взора поэта

Сияют чертоги Вселенной,

В которых волшебные лики

Цветут красотою нетленной.

Для вещего сердца поэта

Открыты все тайны живого,

В которых на разных наречьях

Любовь отзывается снова.



Наталья Налегач, доктор филологических наук, профессор КемГУ