В журнале «Огни Кузбасса», №4, 2013 опубликована новая поэма А. Ибрагимова «Тринадцать». Эта интересная и во многом спорная поэма заслуживает, на мой взгляд, отдельного разговора.
В целом, можно сказать, что это художественно-мифологическое произведение, где библейские образы тесно переплетены с авторскими мифами и оправлены в узорчатую вязь диковинных метафор и образов, где реалии царской России неотличимы от реалий советской России. Поэма состоит из 13 главок, отчасти связанных между собой. Опуская разбор художественных красот языка поэмы, перейдём сразу к её содержанию. Поэма представляет собой своеобразный поэтический экскурс в историю России, где нет ни связи событий, ни конкретных персонажей, а есть выразительно нарисованная картина всеобщего одичания и духовного распада. В религиозно-метафизических терминах центральная идея поэмы: вершится Суд Божий над Россией. Эта идея подчёркнута сквозным образом: царский ветер-Листобой гудит над страной, срывает листья и жизни людей, ничего и никого не щадя. Это жестокий, карающий ветер.
«Царский ветер-Листобой – в рощу золотых берёз,
Как опричник молодой,
Налетел, не зная слёз.
У него во лбу указ – никого не пожалеть…
У него – печать-алмаз
И сверкающая плеть».
(Вспомним, что образом ветра начинается поэма А. Блока «Двенадцать».Но у Блока ветер – символ смятения и перемен, происходящих в мире).
Что примечательно, в поэме А. Ибрагимова вообще нет нормальных, разумных, честных, благородных героев – всюду какое-то дикое, безумное скопище бесноватых, злобных дегенератов, жаждущих крови и насилия, бесстыжих, похотливых девок, воров, пьяниц, убийц. Здесь нет творческих, сильных духом людей – мудрецов, поэтов, философов, учёных, врачей, созидателей, как будто их никогда не было в России. Это какой-то уродливый, гротескный мир, существующий лишь в сознании поэта. Если говорить в религиозных терминах, это мир, целиком погрязший в грехах. Здесь нечего любить, нечем восхищаться, нечему радоваться. Верит ли сам поэт в эту мрачную картину, нарисованную им? Трудно сказать. Поэзия – дело тонкое. Где тонко, там и рвётся.
Поэма написана традиционным классическим стихом со сплошной мужской рифмой. Сплошная мужская рифма не столь уж редко встречается в русской поэзии (пример – поэма «Мцыри» М. Ю. Лермонтова). Она создаёт мощный ритмический напор стиха, придаёт стиху мужественный, энергичный характер. Однако смысловая фактура стиха здесь несёт не жизнеутверждающее начало, а скорее угрожающе-карательное. Если говорить в терминах джазовой гармонии, то это, конечно, не блюз, а рэг-тайм с его рваной ритмикой и острыми синкопами. Лично мне больше нравятся блюзовые вещи А. Ибрагимова, но тема поэмы явно требует более резких и контрастных приёмов письма. Тема эта – острая дисгармония мира, его трагическое неустройство – и поиски гармонии в нём, поиски спасительного выхода. Если тема дисгармонии мира прописана в поэме ярко и выразительно, то тема спасения – достаточно бегло и, на мой взгляд, не слишком убедительно.
Центральная мантра поэмы – строка «Чаша, полная крови, – чаша, полная любви». Мысль, выраженная ею, намеренно парадоксальна, и, если бы это писал Лао-цзы, он бы ограничился этой фразой. Но А. Ибрагимов – не Лао-цзы, ему нужно поэтически обосновать и развернуть эту мысль. К сожалению, получилось это броско, эпатажно, но не убедительно. Выходит так, что и царь, карающий смуту и измену, и царские опричники, лютующие по царской воле, и красногвардейцы, идущие на защиту бедных и обездолен-ных, не щадя никого, сами того не понимая, претворяют чашу крови в чашу любви. И вот из этой кровавой вакханалии каким-то чудесным и непостижимым образом вдруг установится всемирное братство и всеобщая любовь. Очень напоминает иезуитскую логику Великого Инквизитора у Достоевского. Совершенно ясно, что эта логика порочна, и этот путь ошибочен. Не было и не будет на этом пути ни братства, ни любви.
Образ Иисуса Христа, искусно вплетённый в ткань поэмы, не подтверждает, а решительно опровергает её художественную идею. Любовь Христа – жертвенная, а не карающая. Его кровь была пролита добровольно – а чужая кровь, пролитая карателями, была пролита насильственно. И из этого моря крови никогда не воздвигнется Чаша Любви. Очевидная перекличка поэмы А. Ибрагимова с поэмой А. Блока «Двенадцать» может быть оценена по-разному. Вообще говоря, никому не возбраняется ни оспорить поэму Блока, ни развить её темы и образы по-своему. Судя по всему, А. Ибрагимов стремится именно ко второму. В этом смысле показательны разговоры Ваньки и Петрухи, на свой лад постигающих личность Христа и его миссию.
И, в общем, постигающих её верно. Но если в поэме Блока, при всей спорности её финала, красноармейцы идут за незримым Христом, сами не осознавая этого, то у А. Ибрагимова Ванька и Петруха держат Христа на прицеле своих трёхлинеек. Зачем? Чтобы попасть в него… душой! Какой-то постмодернизм, прости Господи. Попытка надеть штаны через голову, говоря по-простому.
Петруха по пьянке убеждает Ваньку окунуться в воды Иордани, то есть принять крещение. А что их в детстве не крестили, что ли? Мало этого. Дальше надо цитировать автора.
«Успокой крещеньем грудь, чтобы Катьку не винить (? – В. К.).
А винтовку не забудь
Верной пулей начинить.
И, как с чистого листа, в снег Рождественский шагни.
Целься прямо во Христа.
Сквозь прицел душой взгляни».
Неловко даже объяснять столь многоопытному поэту как А. Ибрагимов, что целиться душой и стрелять по объекту любви – это дурная метафора, а в данном случае – просто кощунственная.
Винтовка-то заряжена пулей! В общем, конфуз вышел с финалом. Видно, изумрудномудрый змей попутал автора. Никто не спорит, найти спасительной выход из трагической дисгармонии мира совсем не просто. Кто-то уходит в монастырь, кто-то служит в миру по мере сил. Долог этот путь – преображение мира силой любви. И не стоит превращать его в пародию – пусть даже из самых лучших побуждений. А получилась именно пародия. Возможно, автор со временем лучше продумает идею своей поэмы и найдёт более убедительный финал. Хочется пожелать ему успеха в этом поиске.