«Спасение материального через его преображение в духовное» – таков один из возможных читательских выводов после прочтения романа кемеровчанина Валерия Баранова «Теория бессмертия», опубликованного в 11 и 12 номерах журнала «Сибирские огни» за 2008 год. Наш земляк предлагает очень непростое, густо написанное и причудливо выстроенное произведение из тех, которые не для всех...
Я читал роман по главам в журнале со сноской – «журнальный вариант» и одновременно, также по главам, для сравнения, позаимствованный из Интернета текст, – какой-то сильно отличающийся из вариантов «Теории бессмертия». С год назад в «сети» мне попадалась ещё одна «попытка» романа, а всего, как говорят знающие люди, автор десять раз переписывал произведение.
Если ознакомиться со злым откликом одного из местных критиков, особенно с его упорным цитированием романного «разгула плоти», «массовому читателю» следует непременно кидаться на литературную клубничку «Теории бессмертия». Отметим, что Баранову удается играючи преподносить многочисленные сексуальные сцены, когда авторскому словарному запасу и изобразительному искусству можно позавидовать. Эротика в романе подбирается вплотную к порнографии, но, на мой взгляд, ни единого раза в гадкое и мерзкое не заваливается. А то, что не всеми изображение плотского разделяется, так народ-то у нас разный, да и до середины 80-х, как все помнят, «секса в нашей стране не было». Некоторые, впрочем, так и продолжают благополучно в том времени пребывать, «под собою не чуя страны».
Для чего столь много телесного в романе? Думаю, для того, чтобы от противного попытаться прорваться в духовное. Ведь и герои, и автор предпочитают вместо укладывания по случаю и без оного в постель, всё-таки другое: искать не просто объяснения бытия, а определить философские смыслы мироздания, жизни и смерти. При этом читателю необходимо быть готовым напрягать собственное серое вещество: обширные познания автора, его начитанность, вкупе с оригинальным языком не дают расслабиться.
Теперь о стиле, который, как известно, и есть «сам человек». Восторженный поэтический гимн любви уже на первых страницах направил автора по пути экзальтированного и несколько вычурного поэтизированного языка, который как волнующийся океан, может даже и утопить, если выплывать (вдумываться и вчувствоваться) перестанешь. Впрочем, в самом начале писатель объясняется в своих поэтических пристрастиях: «Удивительно, что поэзия вообще существует, впитывает в себя, проникает, подобно холодному осеннему воздуху или унылому бесконечному дождю. Растворяется, как боль, в твоей жизни, в дыхании, в крови, в сердце, в сновидениях, образах». Если говорить об образах, то таковых приличная толпа в романе, можно даже и запутаться, зато причудливым сновидениям героев в тексте просторно.
Проза Баранова походит на качели, на каждый тезис по ходу действия непременно выплывет антитезис, гроздь антитезисов, которые тормозят чтение, заставляя думать, пытаться проникнуть в задуманное прозаиком и высказанное. Многие словесные формулировки сильно смахивают на афоризмы, колючие конструкции из слов, ранящие привычное миропонимание. Вот одна из них: «…Язык – дело рук дьявола». Сразу встает стеной привычное: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…» У автора свои аргументы, от его парадоксов тесновато и некомфортно. Как известно, у человека есть утвердившееся в сознании как кремень, писатель чуть изменяет формулировку и начинает осыпать железобетонное мироощущение. «…Во всем можно сомневаться только не в себе, иначе мир рухнет», – это из романа. Вот так, продлив известную мысль Маркса, прозаик выдал апологию сверхэгоизма, уводящую совсем в противоположную сторону.
И подобное по всему роману. Если пытливый читатель примется за расшифровку всех поступков персонажей, увязывании их действий и слов в ряды причин и следствий, такого книгочея определенно ожидает неудача. Цели героев туманны и неясны, мысли растекаются по философскому древу познания, поступки странные. А ещё и клиповое мышление героев, накладывающееся на клиповую прозу (в романе используется термин «монтажное») – это болезнь или благо? По крайней мере, в «Теории бессмертия» утверждается, что такое мышление порождает лень (о лености у автора тоже есть афористическое) и приводит к умственной инвалидности.
Отдельный вопрос: философская составляющая романа Баранова. Его философические размышления метафоричны (вообще-то это немыслимо – поверить алгебру гармонией, подобное подвластно только гениям), оттого, видимо, и некоторый захлеб этой прозы, и её часто излишняя экзальтация. Большой русский поэт Юрий Кузнецов, словно из гранита вырезал формулу: «Метафора пропала – возник символ». К символу через россыпь метафор по большому счету стремится и проза Баранова. Но стремление ещё не значит достижение цели. Отсутствуют символы по гамбургскому счету в тексте, не дотянул, не коснулся, не получилось, утонул в рыхлости и разорванности, клиповости повествования. Оттого-то и предстает «Теория бессмертия» сконструированной прозой, не живой, как впрочем, и у подавляющего большинства нынешних писателей, а собранной из отдельных кубиков в нарочито-постмодернистском беспорядке. Но, скажем честно, отдельные куски-частички романа всё-таки живут своей жизнью, и уже это является большим достижением автора подобного экспериментального романа.
Ещё одна острая иголка мысли у автора – поиски смысла времени, нахождения времени, вторжение искусства в ткань времени, когда переходятся границы дозволенного реального, а этого, вот незадача, не понимают. Задача фантастическая по своей постановке и грандиозности. Прозаик, прекрасно осознавая невозможность ответа на этот вопрос в привычной земной системе координат, помещает время нашей планеты где-то в одной точке Космоса, куда, в поисках, устремляются романные астронавты из 37 столетия. Задача, как следует из текста, успешно не решаемая, но путешествовать вспять по временным пластам бессмертные потомки землян могут, пусть даже в виде электронных человеческих копий. Правда, не совсем ясно, зачем объявляется в «романном Кемерове» наш собрат с настоящей голубой кровью из будущего. Если только для того, чтобы чудесным образом вернуть к жизни невинного и влюбленного в выдуманный идеал женщины нашего современника, поэта Виталия Соколова, которого пыталась убить другая дама, шлюха-журналистка, изнасилованная своим любовником, пожелавшим остаться неузнанным в темном подъезде (такие страсти-мордасти кипят, что только держись!) Дополнительных задач у далекого потомка в произведении вроде бы и нету.
Из воображения Баранова, скажем по-простому, валят персонажи, обильно и причудливо изъясняющиеся, легко совокупляющиеся, ищущие смыслы, там, где они есть и там, где никаких смыслов близко не ночевало. А ещё они хоронят близких и далеких, справляют обряды, пьянствуют, видят сны, мечутся или, наоборот, впадают в меланхолию, убивают и спасают – живут, как умеют и как позволяют обстоятельства: «все промелькнули перед нами, все побывали тут». Реальность и ирреальность для них нормальные авторские рамки обитания. Почти все они либо истероиды, либо шизоиды по психологическому типу. Их темпераменты чаще всего холеричные. Вот такая непростая и «веселая» компания управляется авторской волей в «Теории бессмертия».
Прозаик упорно пытался в меру своих устремлений, фантазий и душевной наполненности разобраться в основах бытия – понять суть любви и ненависти, и, конечно, жизни, смерти и бессмертия.
Удалось ли писателю обуздать человеческое коллективное бессознательное, найти ответ на вопрос: «Что такое бессмертие – кара или благо?..» Попытка ответить налицо. Судить о результатах поисков автора, конечно, читателю, но Баранов хотя бы дерзнул…