Живая оболочка Земли. Жизнь во всех её проявлениях - бесчисленность деревьев, кустарников, трав разного рода животных, рыб, птиц, насекомых... И каждый их них - частица жизни. И вся эта живая масса в постоянном движении, обновлении, умирании и рождении. И невозможно остановить или задержать этот процесс, да и не нужно.
Как серо и тоскливо стало бы на земле, если бы всё на ней вдруг оказалось неизменным. Мне кажется, жизнь не смогла бы так долго существовать и снова бы обратилась в неживую материей. А что было бы, если бы человек стал бессмертным? Это было бы самое несчастное создание во Вселенной, ум которого не выдержал бы такого состояния и сделался бы больным.
Жизнь... Я ощущаю её переливчатое движение, биение её пульса, её бесконечное изобилие, её поднимающиеся и опускающиеся волны, я вижу, чувствую себя в ней и благодарю судьбу, что мелькнул в ней капелькою её, отразив бесконечно малую частицу её бытия с помощью слова.
* * *
В слове есть что-то мистическое. Даже отдельно взятое оно может обладать этим свойством. И ещё - магнетической способностью. Да, да! Оно магнитит, притягивает ум.
Удивительными бывают связки слов. Одни волнуют «щекочут» провоцируют воображение, вызывают ассоциации. Другие воспринимаются спокойно и даже равнодушно. Третьи отвращают (молоко с кровью).
Как бы ни было велико дело, но без выражения его словом оно замыкается в самом себе. Только освещаемое словом оно приобретает осязаемые формы. Слово делает его зрячим и лишает глухоты.
Для выражения большого чувства нужна наивысшая простота слова. Это
великолепно показал Пушкин в стихотворении «Я вас любил. Любовь ещё, быть может...». Не случайно «Я вас люблю» выше и сильнее других, пусть самых образных фраз в устах влюбленного. Если поэзия - есть выражение высоких и больших чувств, согласно с вышесказанным, она должна быть простой. Не об этом ли напоминал читателям Николай Колмогоров.
Как плеска волн, туманов и травы
Нет на гольцах, чьи ледники не тают,
Так на вершинах творчества, увы,
Метафор нет. Лишь ясность обитает.
Кто не умеет писать просто, пишет сложив. К примеру, первоначально Пастернак писал сложно. Но в зрелые годы склонился к простоте поэтического письма и утверждал, что писать просто невероятно сложно. Но тут речь именно о простоте, а не о простоватости.
Писать «просто» не просто еще и потому, что верхний слой простоты слова поэтами уже снят, а чтобы брать глубинные её пласты, нужно, помимо таланта, глубокое знание жизни, умение видеть не тронутую её целину. Твардовский показал, как надо находить и пахать эту целину в «Василии Тёркине» - поэме века, как отозвался о ней недавно в интервью «Литературной России» Сергей Михалков, - этом широком художественном полотне Отечественной войны и человека в ней.
* * *
У всякого большого поэта есть прочный фундамент творчества – Родина. Что бы не писал поэт, она так или иначе присутствует в плодах его поэтического труда. Это хорошо просматривается, к примеру, в творчестве Николая Рубцова, что и давало ему право и возможность писать на самом высоком пределе чувств.
* * *
Светозарность - это, наверное, наивысшее состояние слова в поэзии. Нет светозарности - нет высокой поэзии. Зачастую это просто рифмованное штукарство, напичканное «образностью». Хороший пример светозарности – поэзия Бориса Примерова. Пушкин весь светится.
Карамзин оказался неправ, сказав: "Солнце нашей поэзии закатилось".
Пушкин – словно постоянно восходящее её солнце. Пушкинская поэзия - поэзия созидания. Тогда как у Лермонтова она тяготеет к отрицанию, в ней сильно развито демоническое, краски её ближе не к солнечным, а скорее к мистическим темно-фиолетовым тонам. Может быть, поэтому лично мне запоминать его стихи нелегко. Они как бы отталкивают, разум противится приюту их у себя.
* * *
Это прекрасно, когда светлые чувства, наполнявшие сердце в юные годы, нерастраченно, постоянно живут в поэте, становясь с годами возвышенней и полнокровнее, наполняя стихи гармонией умиротворения. Это - как солнышко, что не покидает его души, свет от которого становятся сильнее, но не ярче, а серебристей, воздушной, утончённей и одухотворенней. Он полнит чашу бытия, но не пресыщает её. И когда вдруг утопает в грязи жизни плоть, его сияние становится только контрастней, как бы собираясь в фокус, оно жжет грудь сладкой болю о былой девственной и чистой, как только что выпавший снег, совести.
* * *
В Новокузнецкой городской библиотеке им. Гоголя шел поэтический вечер студентки четвертого курса Металлургической академии Насти Н.
В белой кофточке, белых брючках, невысокая росточком, хрупкая, тоненькая, красивая - она вся трепетала от чувств, переполнявших её, и это из красивой делало Настю прекрасной.
Она читала стихи душевно, нет не душевно даже, это слово мало о чем говорит, она читала их, выворачивая наружу все бушевавшие в ней чувства, и снова и снова переживала с какой-то лихорадочной взрывной силой то, что было в её стихах. Тут не было ни капельки актёрства, ни малейшего намёка на стремление сказать слово выразительно и с волнением. То было само волнение. Слово, как бы обволакиваемое восторженным блеском глаз, исходило из глубины нутра, из самого сердца. Лучащаяся его энергия просачивалась сквозь мою кожу, овладевало всем существом так, что хотелось слушать и слушать этот дивный голос, льющийся так непроизвольно, без всякой тени напряжения, свободно и легко.
Большая часть стихов её была о любви, о любви жертвенной, может быть, впервые осенившей Настю своим крылом, любви, которая стала для неё всем, всем белым светом. И чудом было то, что волнительный трепет этой юной поэтической души вызывал во мне ответный трепет и такое внутреннее состоние, когда ничто постороннее не появляется в мозгу, и весь он сосредоточен безоглядно только на внимании к слову поэта. Да это была воистину встреча с чудом.
Какое-то время спустя в этой же библиотеке шел творческий вечер поэта
Сергея Озерова. В стихах меня тронул трагизм одиночества, прямо-таки гиперболический его размах.
Читал он тихо, сдержанно, без эмоций. Но внутренняя его боль прорывалась сквозь эту сдержанность так, что у меня от боли сжималось сердце.
* * *
А на другой день я прочитал стихи, напечатанные в «Кузнецком рабочем». Ровный, монотонный стиль, туманно-нарочитая красивость слова плохо скрывали плоско-унитарное мышление тоскующей одиночки.
* * *
Стихотворение у Александра Раевского – это нерасчленящийся, нерасторжимый, целокупный образ, результат умелого и гармоничного синтеза. Поэтому цитирование его стихов не могут дать порою представления о поэзии Раевского. Вот почему испещрённая строфами рецензия Губаревой на сборник поэта «Сугробчик» принесла обратный эффект: глубина поэтичности сборника скрылась под мелководьем цитируемого.
У Раевского печаль в стихах настолько велика, что кажется вот-вот перейдет в надрывающую душу тоску. А радость какая-то робкая, совестливая, не бьющая в глаза. Такой звенящей и рвущей душу искренности чувств я не знаю ни у кого из новокузнецких поэтов. Строки идут не просто через сердце, а через кровоточащее сердце поэта.
Внимания к себе ждут все. А вот отдавать внимание, быть ко всеем людям доброжелательным мы плохо умеем, и поэзия Раевского помогает нам учиться этому.
* * *
Читаешь стихи иного поэта и чувствуешь, что поэт в главном уже высказался и сейчас доскрёбывает то, что осталось ещё на донышке души. Но подскрёбыши они и есть подскрёбыши: тянутся за ними жидковатые всплески впечатлений, то есть уже не поэзия, а лишь видимость её.
* * *
Энергетичность стиха - следствие напряжения чувств, с которыми он написан. Сила воздействия стихотворения больше там, где энергетичность идёт по восходящей, и как бы выстреливает концовкой, но не неожиданно,
не вразрез с логикой развития стиха, а сообразуясь с нею, не нарушая диалектического единства целого и частностей. Пример высокой энергетичности пушкинское «простишь ли мне ревнивые мечты...», «Дальние руки» Анненкова, «На смерть поэта» Лермонтова.
В основе создания любого произведения искусства лежит синтез, дающий ему гармонию, соединяющий все его компоненты в единое целое. Без синтеза факты – набор случайностей. И как бы ни были они интересны, как бы ярко не отражали действительность, они всегда будут лежать на поверхности явления, не выражая его сущность. Если синтез сделан изящно и законченно, мы имеем произведение, где, что называется, не убавить, не прибавить. А если процесс синтеза не завершён, остаётся впечатление, как от плохо сшитого костюма.
Диалектическое единство частного и целого в стихотворении достигается,когда все художественные средства, все выражения мысли создают единую картину, в которой все компоненты её органично слиты, дополняют друг друга, максимально увеличив их общую значимость. Их взаимосвязанное существование можно сравнить, к прмеру, с яблоком, где всё так связано, что стоит лишь убрать, малую частицу и сразу же нарушится гармония целого.
* * *
Поэзия Брюсова слишком академична. В ней нет ни легкости пера, свойственной Пушкину, ни демонического магнетизма Лермонтова, ни мягкой лиричности Фета, ни тонко мыслящей манеры письма Тютчева, ни волнительной есенинской струи.
Почти сплошная суховатость слова и одновременно какая-то вымученность речи, а не свободно льющийся её поток, какое-то бесстрастное спокойствие строки, когда он пишет о вещах всем известных, а если о неизвестных, то или возвышенно до приторности, или приземленно и бесцветно. Порою при чтении возникает ощущение, что для описываемого не найдено того самого единственного слова, того самого чуть-чуть, что и делает поэзию высокой.
* * *
Радоваться надо не тому, что ты что-то написал, а тем более - напечатал. А тому состоянию внутреннему некоему озарению в груди, когда ты тянешься всем существом к окружающему и умиляешься ему. А впрочем даже не столько этому, сколько ощущению сопричастности ко всему сущему, которое как бы омагничивает тебя, притягивает к себе внутреннее твое зрение еще что-то такое, что там у тебя внутри, но невыразимо в словах. Это состояние лёгкой эйфории бытия, чувственное ощущение окружающих тебя предметов, состояние внутренней успокоенности, полной удовлетворенности твоим существованием в мире. Не от того, что ты что-то получил или получишь, состояние удовлетворённости, что ты есть, живешь, дышишь, что ты не один, не в каком-то замкнутом, покоящем тебя необыкновенными красками мирке, а в «этом прекрасном и яростном мире».
Я думаю, что вот это чувство, врождённое чувство сопричастности ко всему живому и живущему на земле как раз, и свойственно поэзии Виталия Крекова. Его называют caмобытным. Но это лишь одна сторона его таланта и не главная. А главная – та самая омагниченность его ума и сердца, которая без единой фальшивой ноты живет и творит в нем песнь поэзии. Его полная искренность не та минутная, которая возникает на время вдохновения почти у каждого пишущего стихи, а потом улетучивается в будничной суете. У Виталия Крёкова она никуда не теряется. Она постоянно с ним. И в силу своего постоянства всегда великодушна и полна удивительного свойства улавливать теплоту бытия, не чувствуя, а точнее не воспринимая её холодное, а тем белее леденящее дыхание, что и является источником самой высокой поэзии.
* * *
Поэзия классическая – это поле, лес, озёра, реки, земля и душа народа. Поэзия модерна – это безвольное облачко, красивое, постоянно меняющее форму и окраску, появляющееся и исчезающее. Мне кажется это стихотворение как-то характеризует и «старый» модернизм и «новый».
Бывают в творчестве минуты,
Такая странная пора
На ум набрасывет путы
Не жизнь, а лишь её игра.
И так искусно, вдохновенно
Она опустит в свой туман.
Что не заметен совершенно
И восхитителен обман.
* * *
Как славно читать книгу стихов, упиваться красотой слова, впадать
от этого в летаргическое состояние блаженства, переставать читать и глядя в темноту ночи на светящиеся окна соседнего дома, где идёт своя жизнь, кипят какие-то свои страсти или же царит вот такое же успокоенное состояние души, умиротворённой и согласной со всем живущим на Земном шаре.
Бывали такие авторы, что родного отца ради красного словца не пожалеют. Но это никогда не одобрялось на Руси, а наоборот - осуждалось и даже больше того - презиралось.
Возлюби врага своего - вот вершина нравственности. То есть пойми его суть, отчего, в связи с какими обстоятельствами он стал таким, пойми, пожалей прости и полюби,
* * *
Стихи Л. выдают стремление автора говорить многозначительно и красиво. Но ему явно не хватает ни своеобразия выражения мысли, ни изобразительных средств. В результате,если можно так выразиться, вместо свистка получается всего лишь выпускание пара.
* * *
В небольшом стихотворении чрезвычайно важна ударная концовка. Она подытоживает сказанное в стихе и чем это точнее, глубже всеохватывающе делается тем ярче законченней выглядит всё стихотворение. Стих без ударной концовки, как скульптура без постамента, дом без фундамента.
Стихотворение с «притянутой» концовкой - это как платье, к которому
грубо и не в тон пришит кусок материи, чтобы удлинить его.
* * *
Высокая поэзия в стихе – это чудесное состояние слов, нейтральных по отдельности и вдруг сведённых вместе в таком порядке, что сказанной или написанное вспыхивает, как вспыхивает в пространстве от сжатия пылевидных частиц молодая звезда.
Поэзия - квинтэссенция жизни, это её ничем не разжиженная кровь. Это её сгусток в отличие от прочей литературы, которая изрядно разбавлена описательностью повседневного быта, кожи, костей и даже кишок.
* * *
Величина поэта зависит от степени силы, с какой она заряжает людей
солнечной энергией жизни.
* * *
Н была поэтом в 15-17 лет. Потом она уже старатась им быть.
* * *
Рифмы - что подковы строчек.
* * *
Красивых слов – полноводная река. Красивых поступков – иссыхающий ручей
* * *
Крутой замес слова и в результате получаем пышный и пахучий хлеб. Замес пожиже - выходят блины, оладушки. А наспех, торопливо, чтобы не печь и не жарить варится болтушка.
* * *
Истинная поэзия отличается от подделки тем, чго когда проникаешь в неё всем сердцем, вдумываешься в смысл прочитанного, перед тобой предстают новые глубины, а вдумываешься в подделку, и сразу садишься на мель.
Высокая поэзия – то, без чего нельзя жить, или, на крайний случай то, без чего жизнь становится бесцветно-бледной.
* * *
В №6 (2007г.) «Огней Кузбасса» помещены стихи В.Зубарева и Л.Никоновой.
У обоих тематика гражданственная. Но у Зубарева она какая-то теплая, а у Никоновой отдаёт холодком. У первого – по причине всколыхнувшейся памяти сердца, а у второй - результат «ума холодных наблюдений».
* * *
Алим Теплеев из Нальчика выплескивает на полстраницы «Литературной России» панегирик поэтессе Татьяне Смертиной. Можно было бы и не обращать внимания на его восторги, но писатель олицетворяет Смертину с образом Русской женщины, которая, по его мнению, есть «постоянное дарение себя злу, чтобы белой становилась тьма». Но ведь женщина – это прежде всего мать, хранительница семейного очага. И в этой ипостаси она – постоянное дарения себя добру, а никак не злу. Что же касается тьмы, то белая или черная, она всё равно остаётся тьмою.
* * *
Чижевский считал, что поэзия – это высший слой самопознания материи, высший продукт человеческого мозга. Именно на пути развития поэзии человечество ожидает такие области жизни, куда нет доступа науке,
* * *
«Есть звуки: значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать
невозвможно». Стихи Елены Стефанович именно такой особенностью и обладают.
Они создаются спонтанно, на уровне подсознания, наития. И надо владеть весьма редкостным даром, чтобы сразу, с лёту на первом вздохе чувства и мысли выплеснуть одним махом целиком всё стихотворение. При этом его нельзя подвергать последующей обработке, тут даже единственный мазок поправки может мгновенно испортить всю картину. Но стихотворение тоже надо читать залпом не останавливаясь. Стоит подвергнуть его анализу, и моментально рассыплется хрупкая, неустойчивая и полувоздушная постройка стиха. Это как сверкающий солнечным росным утром рисунок паутины. Стоит неосторожно коснуться его, и чудо прекрасного мгновенно исчезнет.
* * *
Читая стихотворение можно упиваться особенностями художественного письма, смелой новизной троп, тончайшими узорами поэтической мысли, и разум при этом будет испытывать наслаждение, но сердце – оставаться спокойным.
Только глубоко пережитое, прочувствованное будит во мне ответное чувство, вызывает волнение. Поэзия, как впрочем и всё искусство зиждется на трёх китах: содержании, форме и чувстве. Если какой-нибудь из двух первых выпадает, она еще держится на плаву. Если лишается последнего – тонет.
* * *
«Поэзия вся – езда в незнаемое». Но в прекрасное, а не безобразное.
«Пьяные цветы» – так назвал стихотворение и в целом сборник поэта, по-моему, не почувствовав здесь, всей чудовищной несообразности пьянки и цветов.
В детстве и юности я жил в постоянной состоянии влюблённости, что и
побудило к писанию стихов, что в свою очередь постепенно вовлекло меня в
мир поэзии. Я стал читать книги поэтов. И первым, кто пленил меня был Блок.
...Казарма. Я дневальный и топлю в ней печи. Подложив в топки очередные поленья, читаю Блока. Помню особенно гипнотически на меня действовали «Стихи о прекрасной дами», «Дыша духами и туманами»... Навеное, потому, что они описывали женщину и изображали какую-то таинственно-прекрасную жизнь, совершенно отличную от грубой и жёсткой действительности, окружавшей меня и навевали тот самый «золотой сон», о котором писал Беранже.
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой.
Как серо и тоскливо стало бы на земле, если бы всё на ней вдруг оказалось неизменным. Мне кажется, жизнь не смогла бы так долго существовать и снова бы обратилась в неживую материей. А что было бы, если бы человек стал бессмертным? Это было бы самое несчастное создание во Вселенной, ум которого не выдержал бы такого состояния и сделался бы больным.
Жизнь... Я ощущаю её переливчатое движение, биение её пульса, её бесконечное изобилие, её поднимающиеся и опускающиеся волны, я вижу, чувствую себя в ней и благодарю судьбу, что мелькнул в ней капелькою её, отразив бесконечно малую частицу её бытия с помощью слова.
* * *
В слове есть что-то мистическое. Даже отдельно взятое оно может обладать этим свойством. И ещё - магнетической способностью. Да, да! Оно магнитит, притягивает ум.
Удивительными бывают связки слов. Одни волнуют «щекочут» провоцируют воображение, вызывают ассоциации. Другие воспринимаются спокойно и даже равнодушно. Третьи отвращают (молоко с кровью).
Как бы ни было велико дело, но без выражения его словом оно замыкается в самом себе. Только освещаемое словом оно приобретает осязаемые формы. Слово делает его зрячим и лишает глухоты.
Для выражения большого чувства нужна наивысшая простота слова. Это
великолепно показал Пушкин в стихотворении «Я вас любил. Любовь ещё, быть может...». Не случайно «Я вас люблю» выше и сильнее других, пусть самых образных фраз в устах влюбленного. Если поэзия - есть выражение высоких и больших чувств, согласно с вышесказанным, она должна быть простой. Не об этом ли напоминал читателям Николай Колмогоров.
Как плеска волн, туманов и травы
Нет на гольцах, чьи ледники не тают,
Так на вершинах творчества, увы,
Метафор нет. Лишь ясность обитает.
Кто не умеет писать просто, пишет сложив. К примеру, первоначально Пастернак писал сложно. Но в зрелые годы склонился к простоте поэтического письма и утверждал, что писать просто невероятно сложно. Но тут речь именно о простоте, а не о простоватости.
Писать «просто» не просто еще и потому, что верхний слой простоты слова поэтами уже снят, а чтобы брать глубинные её пласты, нужно, помимо таланта, глубокое знание жизни, умение видеть не тронутую её целину. Твардовский показал, как надо находить и пахать эту целину в «Василии Тёркине» - поэме века, как отозвался о ней недавно в интервью «Литературной России» Сергей Михалков, - этом широком художественном полотне Отечественной войны и человека в ней.
* * *
У всякого большого поэта есть прочный фундамент творчества – Родина. Что бы не писал поэт, она так или иначе присутствует в плодах его поэтического труда. Это хорошо просматривается, к примеру, в творчестве Николая Рубцова, что и давало ему право и возможность писать на самом высоком пределе чувств.
* * *
Светозарность - это, наверное, наивысшее состояние слова в поэзии. Нет светозарности - нет высокой поэзии. Зачастую это просто рифмованное штукарство, напичканное «образностью». Хороший пример светозарности – поэзия Бориса Примерова. Пушкин весь светится.
Карамзин оказался неправ, сказав: "Солнце нашей поэзии закатилось".
Пушкин – словно постоянно восходящее её солнце. Пушкинская поэзия - поэзия созидания. Тогда как у Лермонтова она тяготеет к отрицанию, в ней сильно развито демоническое, краски её ближе не к солнечным, а скорее к мистическим темно-фиолетовым тонам. Может быть, поэтому лично мне запоминать его стихи нелегко. Они как бы отталкивают, разум противится приюту их у себя.
* * *
Это прекрасно, когда светлые чувства, наполнявшие сердце в юные годы, нерастраченно, постоянно живут в поэте, становясь с годами возвышенней и полнокровнее, наполняя стихи гармонией умиротворения. Это - как солнышко, что не покидает его души, свет от которого становятся сильнее, но не ярче, а серебристей, воздушной, утончённей и одухотворенней. Он полнит чашу бытия, но не пресыщает её. И когда вдруг утопает в грязи жизни плоть, его сияние становится только контрастней, как бы собираясь в фокус, оно жжет грудь сладкой болю о былой девственной и чистой, как только что выпавший снег, совести.
* * *
В Новокузнецкой городской библиотеке им. Гоголя шел поэтический вечер студентки четвертого курса Металлургической академии Насти Н.
В белой кофточке, белых брючках, невысокая росточком, хрупкая, тоненькая, красивая - она вся трепетала от чувств, переполнявших её, и это из красивой делало Настю прекрасной.
Она читала стихи душевно, нет не душевно даже, это слово мало о чем говорит, она читала их, выворачивая наружу все бушевавшие в ней чувства, и снова и снова переживала с какой-то лихорадочной взрывной силой то, что было в её стихах. Тут не было ни капельки актёрства, ни малейшего намёка на стремление сказать слово выразительно и с волнением. То было само волнение. Слово, как бы обволакиваемое восторженным блеском глаз, исходило из глубины нутра, из самого сердца. Лучащаяся его энергия просачивалась сквозь мою кожу, овладевало всем существом так, что хотелось слушать и слушать этот дивный голос, льющийся так непроизвольно, без всякой тени напряжения, свободно и легко.
Большая часть стихов её была о любви, о любви жертвенной, может быть, впервые осенившей Настю своим крылом, любви, которая стала для неё всем, всем белым светом. И чудом было то, что волнительный трепет этой юной поэтической души вызывал во мне ответный трепет и такое внутреннее состоние, когда ничто постороннее не появляется в мозгу, и весь он сосредоточен безоглядно только на внимании к слову поэта. Да это была воистину встреча с чудом.
Какое-то время спустя в этой же библиотеке шел творческий вечер поэта
Сергея Озерова. В стихах меня тронул трагизм одиночества, прямо-таки гиперболический его размах.
Читал он тихо, сдержанно, без эмоций. Но внутренняя его боль прорывалась сквозь эту сдержанность так, что у меня от боли сжималось сердце.
* * *
А на другой день я прочитал стихи, напечатанные в «Кузнецком рабочем». Ровный, монотонный стиль, туманно-нарочитая красивость слова плохо скрывали плоско-унитарное мышление тоскующей одиночки.
* * *
Стихотворение у Александра Раевского – это нерасчленящийся, нерасторжимый, целокупный образ, результат умелого и гармоничного синтеза. Поэтому цитирование его стихов не могут дать порою представления о поэзии Раевского. Вот почему испещрённая строфами рецензия Губаревой на сборник поэта «Сугробчик» принесла обратный эффект: глубина поэтичности сборника скрылась под мелководьем цитируемого.
У Раевского печаль в стихах настолько велика, что кажется вот-вот перейдет в надрывающую душу тоску. А радость какая-то робкая, совестливая, не бьющая в глаза. Такой звенящей и рвущей душу искренности чувств я не знаю ни у кого из новокузнецких поэтов. Строки идут не просто через сердце, а через кровоточащее сердце поэта.
Внимания к себе ждут все. А вот отдавать внимание, быть ко всеем людям доброжелательным мы плохо умеем, и поэзия Раевского помогает нам учиться этому.
* * *
Читаешь стихи иного поэта и чувствуешь, что поэт в главном уже высказался и сейчас доскрёбывает то, что осталось ещё на донышке души. Но подскрёбыши они и есть подскрёбыши: тянутся за ними жидковатые всплески впечатлений, то есть уже не поэзия, а лишь видимость её.
* * *
Энергетичность стиха - следствие напряжения чувств, с которыми он написан. Сила воздействия стихотворения больше там, где энергетичность идёт по восходящей, и как бы выстреливает концовкой, но не неожиданно,
не вразрез с логикой развития стиха, а сообразуясь с нею, не нарушая диалектического единства целого и частностей. Пример высокой энергетичности пушкинское «простишь ли мне ревнивые мечты...», «Дальние руки» Анненкова, «На смерть поэта» Лермонтова.
В основе создания любого произведения искусства лежит синтез, дающий ему гармонию, соединяющий все его компоненты в единое целое. Без синтеза факты – набор случайностей. И как бы ни были они интересны, как бы ярко не отражали действительность, они всегда будут лежать на поверхности явления, не выражая его сущность. Если синтез сделан изящно и законченно, мы имеем произведение, где, что называется, не убавить, не прибавить. А если процесс синтеза не завершён, остаётся впечатление, как от плохо сшитого костюма.
Диалектическое единство частного и целого в стихотворении достигается,когда все художественные средства, все выражения мысли создают единую картину, в которой все компоненты её органично слиты, дополняют друг друга, максимально увеличив их общую значимость. Их взаимосвязанное существование можно сравнить, к прмеру, с яблоком, где всё так связано, что стоит лишь убрать, малую частицу и сразу же нарушится гармония целого.
* * *
Поэзия Брюсова слишком академична. В ней нет ни легкости пера, свойственной Пушкину, ни демонического магнетизма Лермонтова, ни мягкой лиричности Фета, ни тонко мыслящей манеры письма Тютчева, ни волнительной есенинской струи.
Почти сплошная суховатость слова и одновременно какая-то вымученность речи, а не свободно льющийся её поток, какое-то бесстрастное спокойствие строки, когда он пишет о вещах всем известных, а если о неизвестных, то или возвышенно до приторности, или приземленно и бесцветно. Порою при чтении возникает ощущение, что для описываемого не найдено того самого единственного слова, того самого чуть-чуть, что и делает поэзию высокой.
* * *
Радоваться надо не тому, что ты что-то написал, а тем более - напечатал. А тому состоянию внутреннему некоему озарению в груди, когда ты тянешься всем существом к окружающему и умиляешься ему. А впрочем даже не столько этому, сколько ощущению сопричастности ко всему сущему, которое как бы омагничивает тебя, притягивает к себе внутреннее твое зрение еще что-то такое, что там у тебя внутри, но невыразимо в словах. Это состояние лёгкой эйфории бытия, чувственное ощущение окружающих тебя предметов, состояние внутренней успокоенности, полной удовлетворенности твоим существованием в мире. Не от того, что ты что-то получил или получишь, состояние удовлетворённости, что ты есть, живешь, дышишь, что ты не один, не в каком-то замкнутом, покоящем тебя необыкновенными красками мирке, а в «этом прекрасном и яростном мире».
Я думаю, что вот это чувство, врождённое чувство сопричастности ко всему живому и живущему на земле как раз, и свойственно поэзии Виталия Крекова. Его называют caмобытным. Но это лишь одна сторона его таланта и не главная. А главная – та самая омагниченность его ума и сердца, которая без единой фальшивой ноты живет и творит в нем песнь поэзии. Его полная искренность не та минутная, которая возникает на время вдохновения почти у каждого пишущего стихи, а потом улетучивается в будничной суете. У Виталия Крёкова она никуда не теряется. Она постоянно с ним. И в силу своего постоянства всегда великодушна и полна удивительного свойства улавливать теплоту бытия, не чувствуя, а точнее не воспринимая её холодное, а тем белее леденящее дыхание, что и является источником самой высокой поэзии.
* * *
Поэзия классическая – это поле, лес, озёра, реки, земля и душа народа. Поэзия модерна – это безвольное облачко, красивое, постоянно меняющее форму и окраску, появляющееся и исчезающее. Мне кажется это стихотворение как-то характеризует и «старый» модернизм и «новый».
Бывают в творчестве минуты,
Такая странная пора
На ум набрасывет путы
Не жизнь, а лишь её игра.
И так искусно, вдохновенно
Она опустит в свой туман.
Что не заметен совершенно
И восхитителен обман.
* * *
Как славно читать книгу стихов, упиваться красотой слова, впадать
от этого в летаргическое состояние блаженства, переставать читать и глядя в темноту ночи на светящиеся окна соседнего дома, где идёт своя жизнь, кипят какие-то свои страсти или же царит вот такое же успокоенное состояние души, умиротворённой и согласной со всем живущим на Земном шаре.
Бывали такие авторы, что родного отца ради красного словца не пожалеют. Но это никогда не одобрялось на Руси, а наоборот - осуждалось и даже больше того - презиралось.
Возлюби врага своего - вот вершина нравственности. То есть пойми его суть, отчего, в связи с какими обстоятельствами он стал таким, пойми, пожалей прости и полюби,
* * *
Стихи Л. выдают стремление автора говорить многозначительно и красиво. Но ему явно не хватает ни своеобразия выражения мысли, ни изобразительных средств. В результате,если можно так выразиться, вместо свистка получается всего лишь выпускание пара.
* * *
В небольшом стихотворении чрезвычайно важна ударная концовка. Она подытоживает сказанное в стихе и чем это точнее, глубже всеохватывающе делается тем ярче законченней выглядит всё стихотворение. Стих без ударной концовки, как скульптура без постамента, дом без фундамента.
Стихотворение с «притянутой» концовкой - это как платье, к которому
грубо и не в тон пришит кусок материи, чтобы удлинить его.
* * *
Высокая поэзия в стихе – это чудесное состояние слов, нейтральных по отдельности и вдруг сведённых вместе в таком порядке, что сказанной или написанное вспыхивает, как вспыхивает в пространстве от сжатия пылевидных частиц молодая звезда.
Поэзия - квинтэссенция жизни, это её ничем не разжиженная кровь. Это её сгусток в отличие от прочей литературы, которая изрядно разбавлена описательностью повседневного быта, кожи, костей и даже кишок.
* * *
Величина поэта зависит от степени силы, с какой она заряжает людей
солнечной энергией жизни.
* * *
Н была поэтом в 15-17 лет. Потом она уже старатась им быть.
* * *
Рифмы - что подковы строчек.
* * *
Красивых слов – полноводная река. Красивых поступков – иссыхающий ручей
* * *
Крутой замес слова и в результате получаем пышный и пахучий хлеб. Замес пожиже - выходят блины, оладушки. А наспех, торопливо, чтобы не печь и не жарить варится болтушка.
* * *
Истинная поэзия отличается от подделки тем, чго когда проникаешь в неё всем сердцем, вдумываешься в смысл прочитанного, перед тобой предстают новые глубины, а вдумываешься в подделку, и сразу садишься на мель.
Высокая поэзия – то, без чего нельзя жить, или, на крайний случай то, без чего жизнь становится бесцветно-бледной.
* * *
В №6 (2007г.) «Огней Кузбасса» помещены стихи В.Зубарева и Л.Никоновой.
У обоих тематика гражданственная. Но у Зубарева она какая-то теплая, а у Никоновой отдаёт холодком. У первого – по причине всколыхнувшейся памяти сердца, а у второй - результат «ума холодных наблюдений».
* * *
Алим Теплеев из Нальчика выплескивает на полстраницы «Литературной России» панегирик поэтессе Татьяне Смертиной. Можно было бы и не обращать внимания на его восторги, но писатель олицетворяет Смертину с образом Русской женщины, которая, по его мнению, есть «постоянное дарение себя злу, чтобы белой становилась тьма». Но ведь женщина – это прежде всего мать, хранительница семейного очага. И в этой ипостаси она – постоянное дарения себя добру, а никак не злу. Что же касается тьмы, то белая или черная, она всё равно остаётся тьмою.
* * *
Чижевский считал, что поэзия – это высший слой самопознания материи, высший продукт человеческого мозга. Именно на пути развития поэзии человечество ожидает такие области жизни, куда нет доступа науке,
* * *
«Есть звуки: значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать
невозвможно». Стихи Елены Стефанович именно такой особенностью и обладают.
Они создаются спонтанно, на уровне подсознания, наития. И надо владеть весьма редкостным даром, чтобы сразу, с лёту на первом вздохе чувства и мысли выплеснуть одним махом целиком всё стихотворение. При этом его нельзя подвергать последующей обработке, тут даже единственный мазок поправки может мгновенно испортить всю картину. Но стихотворение тоже надо читать залпом не останавливаясь. Стоит подвергнуть его анализу, и моментально рассыплется хрупкая, неустойчивая и полувоздушная постройка стиха. Это как сверкающий солнечным росным утром рисунок паутины. Стоит неосторожно коснуться его, и чудо прекрасного мгновенно исчезнет.
* * *
Читая стихотворение можно упиваться особенностями художественного письма, смелой новизной троп, тончайшими узорами поэтической мысли, и разум при этом будет испытывать наслаждение, но сердце – оставаться спокойным.
Только глубоко пережитое, прочувствованное будит во мне ответное чувство, вызывает волнение. Поэзия, как впрочем и всё искусство зиждется на трёх китах: содержании, форме и чувстве. Если какой-нибудь из двух первых выпадает, она еще держится на плаву. Если лишается последнего – тонет.
* * *
«Поэзия вся – езда в незнаемое». Но в прекрасное, а не безобразное.
«Пьяные цветы» – так назвал стихотворение и в целом сборник поэта, по-моему, не почувствовав здесь, всей чудовищной несообразности пьянки и цветов.
В детстве и юности я жил в постоянной состоянии влюблённости, что и
побудило к писанию стихов, что в свою очередь постепенно вовлекло меня в
мир поэзии. Я стал читать книги поэтов. И первым, кто пленил меня был Блок.
...Казарма. Я дневальный и топлю в ней печи. Подложив в топки очередные поленья, читаю Блока. Помню особенно гипнотически на меня действовали «Стихи о прекрасной дами», «Дыша духами и туманами»... Навеное, потому, что они описывали женщину и изображали какую-то таинственно-прекрасную жизнь, совершенно отличную от грубой и жёсткой действительности, окружавшей меня и навевали тот самый «золотой сон», о котором писал Беранже.
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой.