Есть что-то непреодолимое и безвозвратное в слове «последний». А если речь идет о последнем Слове писателя, то еще – и ностальгическое, и роковое, и невероятно притягательное. Ведь каждая черточка в этом «последнем» бесповоротна и прощальна, каждый шаг – символичен, каждая строка дышит предчувствием ухода… В собрании Государственного музея истории литературы, искусства и культуры Алтая (ГМИЛИКА) хранится личный дневник уроженца города Кузнецка Томской губернии, последнего секретаря Л. Н. Толстого, блестящего мемуариста Валентина Федоровича Булгакова (1886-1966). 12 исписанных листов, а дальше – пустыня: чистая, пожелтевшая бумага без следов извечной писательской борьбы с неумолимым течением времени... Втиснутый в неприметную темно-коричневую 96-листовую тетрадку, коих в советское время было великое множество, неполную, с извлеченными частями блока, он, возможно, не привлек бы к себе особого внимания, если бы не надпись на фронтисписе, заключенная владельцем в маленькую, наскоро очерченную рамку: «Вал. Булгаков. Дневник. С 6 июня 1966 г. по………..»[1]. Да это же тот самый дневник, который вел литератор в Ясной Поляне в последние три месяца своей жизни! Дневник, о котором впервые поведала старшая дочь писателя Татьяна Романюк-Булгакова (1921-2003) через два месяца после смерти отца! Благодаря ее публикации в тульской газете «Коммунар» стало известно о существовании «последних страничек дневника», а также о целом корпусе не опубликованных при жизни автора произведений: исповеди школьного учителя «Цыгане за учебой», цикле «случайных записей» о писателях, художниках, общественных деятелях под названием «Чтобы спасти от забвения», многочисленных рассказах – «В море», «Под Девичьим, «Смерть Лены», «Ночной заем», «Ты помнишь наши встречи?» и др. Это литературное наследие до последнего хранилось в семье писателя, и только в 2000 году Т.В. Романюк передала труды отца вместе с некоторыми письмами и книгами в фонд ГМИЛИКА (Барнаул). Общеизвестно, что в историю литературы и культуры Валентин Булгаков вошел как последний секретарь Льва Толстого, преданный последователь его идей и основатель толстовских музеев. Одаренный мемуарист и очеркист, фольклорист и этнограф, коллекционер и музейный работник, лектор и экскурсовод, исследователь 22-тысячной библиотеки «великого старца», педагог и автор порядка 10 книг и 70 статей – Булгаков заявил о себе во многих отраслях гуманитарного знания. Стал он и первооткрывателем темы «Достоевский в Кузнецке». Одноименная статья, значительно расширившая литературоведческие и литературно-краеведческие горизонты, была опубликована им в иллюстрированном приложении к газете «Сибирская жизнь» в 1904 году, когда начинающий литератор еще получал классическое образование в Томской мужской гимназии. Именно в юношеские годы у Валентина Федоровича сформировалась полезная привычка детально фиксировать события, оставлять впечатления в дневниках. Со временем она стала надежной опорой для развития его мемуарного таланта, ведь, как известно, многие произведения Булгакова рождались именно из дневниковых заметок. Признавая это, современные исследователи булгаковской мемуарной прозы расценивают ее как определенный вид публицистики или даже журналистики. На этой позиции стоит, например, профессор А.А. Донсков, один из ведущих булгаковедов, действительный член Канадского королевского общества, директор Группы славянских исследований при Оттавском университете в Канаде. Он утверждает, что «труды и дни» последнего секретаря Л. Н. Толстого вообще «нельзя изучать без надлежащей ссылки на его дневники». Дневниковая запись в бытовой и литературной жизни Валентина Булгакова играла поистине глобальную роль. Это становится еще более очевидным после ознакомления с описью писательского фонда в РГАЛИ. Трудно представить, но здесь хранятся его дневники с 1904 по 1966 годы (то есть за 62 года!) и записные книжки с 1933 по 1966 годы (за 33 года!). И это не считая путевых записок, личной и деловой переписки с издательствами, редакциями газет, журналов и, конечно, эпистолярного общения с видными представителями литературного процесса первой половины XXстолетия, художниками, общественными деятелями, музыкантами. Немногие могут похвастать столь обширным исповедальным архивом! Без преувеличения, дневник – излюбленный жанр Булгакова – помог ему создать настоящий кладезь знаний о своей эпохе. Он стал и важнейшим биографическим источником, и письменным памятником своего времени. Тем пронзительнее звучат вести об утрате каких-либо записей и дневников. Среди самых ощутимых – гибель во время пожара в Праге в 1945 году «зеленой тетради», которую Валентин Федорович вел в Ясной Поляне в 1910-е годы как «дневник для одного себя» … Литератор погружался в дневниковую стихию регулярно, вплоть до самой смерти. Несмотря на пошатнувшееся здоровье, не всегда гармоничное душевное состояние и обстоятельства, не изменял своей литературной привычке. И хотя в его последней дневниковой исповеди содержится всего 9 записей, он ни на йоту не отступал от выработанных годами летописных принципов: объективности и содержательности записей, протокольной точности событий, глубокой внутренней культуры, представления фактов во всех подробностях, четкости собственной позиции, лиричности и задушевности. Старшая дочь писателя Татьяна, первая читательница дневника, отмечает крепкую память отца, его проницательность, умение четко и ясно излагать мысли: «Поражает его вдумчивое отношение к прочитанному, услышанному, восхищают его меткие замечания». Ей вторит Ал. Лесс в «Слове прощания», опубликованном в «Литературной России»: «Несмотря на преклонный возраст, Валентин Федорович обладал ясной и острой мыслью, удивительной работоспособностью, любовью к жизни и жаждой деятельности. Он охотно откликался на зов своих собратьев по перу, принимая живейшее участие в делах тульской писательской организации, в делах писателей Российской Федерации. Восьмидесятилетний старец, он с величайшей готовностью приехал из Ясной Поляны в Центральный Дом литераторов, чтобы поделиться с московскими писателями воспоминаниями о Толстом. И чуть ли не на следующий день Булгаков выступил с докладом в Музее Л.Н. Толстого. А сколько докладов и лекций прочел он в Ясной Поляне и в Туле!..». Иными словами, Валентин Федорович всегда оставался в центре внимания, его профессиональная жизнь была полнокровной и продуктивной даже в канун 80-летия, а работы имели широкий резонанс. С удовольствием исполняя роль музейного экскурсовода, он радушно встречает отечественных и зарубежных гостей Ясной Поляны, читает выездные лекции, активно откликается на культурно-массовые мероприятия: «1 июля благополучно выступил с лекцией о Л.Н. Толстом на съезде директоров книготоргов целого ряда (23) областей. Были признательны, любезны, фотографировались и пр. Но… все же устал (п.ч. говорил стоя)»; «15-го июля музей посетила экскурсия американских духоборцев и духоборок (подчеркнуто В.Ф. Булгаковым – Т.Е.)». Каждая строка булгаковского дневника превращается в маленький рассказ о насыщенных писательских буднях, о необыкновенной самоотдаче и поразительной интенсивности труда. Последняя была настолько высока, что практически не предполагала наличия свободного времени. «И в 79 лет отец не знает и не хочет знать отдыха, он буквально завален работой, - констатирует Татьяна Романюк-Булгакова. – ˂…˃ Он не жалел ни сил, ни здоровья, делясь с людьми своими воспоминаниями о великом писателе, о днях, проведенных вместе с ним, в кругу его семьи и близких…». Дневник доносит до нас текущие профессиональные и бытовые события, темы публичных выступлений, заметки о приятных мелочах и милых подарках, неприятностях и огорчениях. Мы узнаем о научных трудах, творческих планах и их реализации, впечатлениях от музыкальных и литературных встреч – словом, вкушаем сочные, помогающие лучше узнать и понять автора, факты, определить размах его деятельности в культуре и литературе. Суета и круговерть будней словно захлестывают литератора, но в то же время помогают чувствовать себя востребованным и нужным. Удивительно, но он находит время на многое, даже на то, чтобы продемонстрировать свою политическую позицию: «12-го июня голосовал за двух тульских кандидатов в члены Верховного Совета СССР». И хотя на закате дней писатель жил один, одиноким никогда не был. Как точно заметила его дочь Татьяна, «он не отошел от народа, а, наоборот, сблизился с ним». Дневниковые записи Булгакова пестрят обилием встреч, в каждой из которых – доброжелательность и неподдельный интерес к отдельно взятому человеку, отсутствие формализма и равнодушного отношения к окружающим. Он не просто стремится «выдать» исчерпывающую информацию о Толстом или представить себя в качестве «живого экспоната», а хочет подробней узнать конкретного посетителя. И пусть судьба свела их всего на несколько часов – неважно! Главное, эта встреча состоялась! Он вкладывает душевные силы и в содержание проводимых экскурсий и лекций, и в тех, кому они предназначены. Педантично, с большой точностью, узнает имена и фамилии яснополянских гостей, цели их визита, «угощает» автографами, принимает скромные подарки и все, до мельчайших деталей, заносит в дневник: - «Протекшие дни» 24/VII. Были двое юношей (1- узбек) и 3 девушки: за автографами. Поговорил с ними. Особенно один черненький еврейчик был привлекателен. И автографами угостил». - «25/VII. Был закарпаторусский писатель Иосиф Жупан из Ужгорода (брат покойного партизана Васи Жупана). Едет в большое путешествие по Волге – до Астрахани. Оставил сборник простеньких, наивных, закарпаторусских во всех отношениях рассказиков «Кукла». Человек – достойный, простой». - «28/VII. Были 13 студенток и ст-ов – медичек и медиков из Перми, во главе с проф. А.К. Тычинкиной. Долгая, скорее приятная беседа. Автографы». - «18/VI. Были у меня: председатель Комитета по делам печати при Совете министров СССР (б. министр культуры и позже – посол в Индонезии) любезный, мягкий и «с огоньком» Н. А. Михайлов, драм. актер и декламатор Сурэн Кочарян, худ. Б.В. Щербаков и Н.П. Пузин… С ними же ездил на кладбище: минута глубокого, молчаливого горя в душе – перед скромной и такой одинокой могилой Анечки!..» Внимание к дневнику приковывает и редкое умение его владельца восторгаться красотой человеческой мысли и душевных порывов, оригинальностью мышления, глубиной чувств совсем незнакомых людей. Питая всю жизнь симпатию к Толстому и его учению, Булгаков невольно «перебрасывает» эти эмоции на тех, кто любит, ценит, читает, изучает великого классика. Эта живая энергия притекает к нему посредством живого общения и через переписку. Так, 15 июня 1966 года писатель цитирует в дневнике письмо воронежского журналиста, тронувшее его до глубины души: «Русскому человеку, однажды пришедшему к Толстому, трудно от него уйти. Да и не надо этого делать. Я именно такой: пришедший». Эти милые строки принадлежат сотруднику газеты «Молодой коммунар» в Воронеже Виктору Викторовичу Буданову. Есть же еще такие милые люди в нашей молодежи! И таких – не «толстовцев», а именно свежих, самобытных, умно рассуждающих и глубоко чувствующих – молодых людей я уже много встречал в новой России. Даровитость народа (скажу тоже оригинальным словцом) продолжается (подчеркнуто В.Ф. Булгаковым – Т. Е.) и часто чувствуется». Последний дневник раскрывает истинное, выходящее далеко за рамки обычного средства связи значение писем для Валентина Булгакова. Эпистолярные беседы с известными адресатами и незнакомцами были для него по-настоящему питающим источником: импульсом к творчеству и пробуждению вдохновения, способом писательской самореализации. Он с удовольствием получал от читателей-собеседников, живущих в разных уголках страны, свежие новости, мнения и впечатления, принимал отзывы на свои новые книги, вступал в полемику. Письма давали пищу для новых идей и энергию для будущих свершений. Особенно приятно его волновали такие послания, как от незнакомой ему учительницы-пенсионерки К. Н. Работинской из Йошкар-Олы Марийской АССР, написавшей после «двукратного чтения книги «О Толстом». Эмоционально отзывчив Булгаков был именно на тон писем. Тон письма огорчал, травмировал, возмущал или, напротив, подбадривал, возвышал, вдыхал новые силы. Достаточно вспомнить об упоминаемых в дневнике критической работе С. А. Розановой («Тон ее рецензии на книгу о «друзьях Толстого» я считаю недопустимым») или о письмах к М. А. Мосолову с совершенно иным эмоциональным градусом («… огромное спасибо Вам за Ваше чудное, великодушное, дружеское письмо, полное внимания и доверия. М.б, я не заслужил его, но благодарность моя искрення и глубока. Спасибо, спасибо! Душевно Ваш…»; «… позвольте от души поблагодарить Вас за сердечный, дружеский тон Вашего письма, какого я, в самом деле, не заслуживаю в той мере, в какой Вы мне его дарите! Но этот тон ободряет, воодушевляет, и я не могу не сказать Вам: спасибо, спасибо!»). Чувствительность к тону письма, скорее всего, была обусловлена уникальной способностью Валентина Федоровича воспринимать письменное сообщение как живой разговор с его отправителем. Поэтому письмо, преодолев расстояния и время, нисколько не меньше, чем встреча тет-а-тет, влияло на душевное состояние адресата: поддерживало боевой настрой или, напротив, глубоко и серьезно ранило. Письма и ответы на них всегда были связаны с глубоким переживанием, но без него мемуарист не мог обходиться. Об особом отношении писателя к посланиям сообщал и Ал. Лесс в «Слове прощания»: «У Валентина Федоровича было множество корреспондентов, которые буквально засыпали его письмами. Как истинный интеллигент, Булгаков ни одного письма не оставлял без ответа, хотя такая переписка отнимала много времени и сил». Даже докучающие, почти анекдотические, курьезные послания, такие как от «сектанта-толстовца Л.», не оставались у писателя без ответа. Так, 11 июня 1966 года он поверяет дневнику впечатления от очередного письма-незнакомца: «Украинский сектант-«толстовец» Л. жалуется на Н.Н. Гусева: дважды писал ему, просил, чтоб «написал о своем здоровье, занятиях и о написанных им сочинениях», указывал, что ему, Л., «полезно было бы хоть изредка переписываться с некоторыми, еще живыми (подчеркнуто В.Ф. Булгаковым – Т.Е.) друзьями и почитателями покойных Л.Н. Толстого, В.Г. Черткова, И.И. Горбунова-Посадова и Рабиндраната Тагора (?!)». А Гусев молчит и не пишет! Болен он, что ли? «Ответьте хоть Вы (подчеркнуто В.Ф. Булгаковым – Т.Е.), В.Ф., на это письмо!» - и т.д. и т.д. Кстати, он еще и приехать и ко мне, и к Гусеву собирается!..» Подобные просьбы вызывали, с одной стороны, возмущение и негодование адресата, а с другой – тонкую иронию и такую же тонкую горечь… Но даже тогда писатель был способен преодолеть первые эмоции и четко, аналитически выверенно очертить портрет своего корреспондента: «Это типичный образец того замариновавшегося в системе своего мировоззрения тяжкодума – сектанта, который «стремится» (не всегда успешно) к высочайшим полетам морали, а от простой человеческой вежливости (подчеркнуто В.Ф. Булгаковым – Т.Е.) совсем отвык или отказался». Оставаясь тактичным и деликатным, Булгаков находил для навязчивых корреспондентов такие «правильные» слова и веские аргументы, после которых новые письма, тем более – сумасбродные поступки были совершенно не нужны: «Уважаемый …, мне кажется, что Вы излишне требовательны к Н. Н. Гусеву, желая, чтобы он писал Вам о себе, о своих занятиях. Вы не принимаете во внимание ни его старости (84 года!), ни его занятости, ни множества получаемых им писем, при которых, конечно, он никак не может вести постоянных, правильных переписок с отдельными, незнакомыми людьми. К тому же, сейчас он очень болен. Откровенно говоря, и я, грешный, нахожусь в таком же положении. Думаю также, что если у Вас есть моя книга «О Толстом», то уже не стоит и приезжать ко мне (как и к Н.Н. Гусеву): для меня это будет свидание из последних сил, а между тем ничего лишнего я (как и он) Вам уже не скажу. С приветом и пожеланием всего доброго…». Письменные диалоги знаменитого мемуариста не утихали вплоть до последних дней. Они превратились в каждодневную работу, требующую колоссальных усилий: «23/VI. Явились ко мне на квартиру 8 молодых девушек, временных сотрудниц музея-усадьбы Ясная Поляна, и помогли мне в трудном для одного меня деле: разобрали по начальным буквам фамилий авторов до 3 000 (а м.б., и более) накопившихся писем».