Разговоры и споры о русском верлибре – свободном стихе – актуальны по-прежнему. Я начну с рассуждений о самой возможности его возникновения.
В «Общей филологии» академик Ю. В. Рождественский пишет: «Существует четыре основных рода фактуры речи: устная речь, письменная речь, печатная речь, речь массовой коммуникации... По родам фактуры речи в филологии различаются роды произведений словесности или роды словесности: устная словесность, письменная словесность, печатная словесность, массовая коммуникация». Мы будем искать истоки верлибра исходя из всех этих четырех родов словесности.
В природе языка находим три вида сгущения звучания: слог, слово и предложение. Отсюда три ступени сгущения мысли, три типа речи. Первый тип имеет в своей основе слог. Упорядоченное количество слогов при упорядоченном распределении ударений стягивается в строку, пределом которой может быть рифма. Это и есть привычное нам стопное стихосложение – силлаботоника. Второй тип берет в основу предложение с логическим (фразовым) ударением. Это – проза, которая (как и стихи) может быть как художественной, так и нехудожественной (деловой). Третий тип имеет своей основой слово, то есть в идеале каждое слово является носителем логического (смыслового) ударения. Уплотнение смыслового ударения влечет за собой особое отношение к выбору слов, к их распределению друг относительно друга, к большей связи логического (понятийного) в языке с образным. Можно определить верлибр как стих с пословным ударением.
Так же думал и Арво Метс: «Свободный стих представляет собой качественный скачок – переход от слогового стиля речи к новой стихии – к стихии полнозначного слова. Основой, единицей в свободном стихе становится любое значимое слово...» (А. Метс, «О свободном стихе»). Я бы определил верлибр как художественный жанр, симметричный прозе относительно поэзии. Современную поэтику следовало бы излагать исходя из верлибра. Начиная с Евангелия от Иоанна:
В начале было Слово,
И Слово было у Бога,
И Слово было Бог.
Здесь Слово определяется через Бога, Бог – через Слово, а само «бытие» (связка «было») – через становление Слова посредством Бога. Так создается «пословный», смысловой ритм.
По мысли Ю. В. Рождественского, для различения поэзии и прозы должны существовать такие тексты, которые одновременно являлись бы поэзией и прозой, не поэзией и не прозой и в то же время оставались бы художественной литературой, не переходя в научную или журнальную. Таким «третьим» типом речи и оказывается верлибр.
Верлибр считается современным жанром поэтической речи, во всяком случае, полагают, что на русской почве он появился сравнительно недавно, в первой трети ХХ века, но в широкий литературный обиход был введен уже во второй половине ХХ века.
В 80-х годах прошлого века на кафедре общего и сравнительного языкознания МГУ, которой профессор Ю. В. Рождественский тогда заведовал, проходили семинары «по сочинению верлибров» с моим участием. Образцами был выбран мой «звериный цикл», «Как стать жирафом», «Как стать дикобразом» и в завершение – «Как стать человеком».
КАК СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ
Перестань
трястись
за свою
шкуру!
Перестань
сдирать шкуру
с других.
Пусть другие
перед тобой
не трясутся.
А теперь повтори сам себе:
Перестань
трястись
за свою шкуру!
Перестань
сдирать шкуру
с других!
А теперь попробуй стать человеком.
Но для начала еще —
побывай
во всех
шкурах!
Это можно определить как «басенный верлибр» с опорой на паремии устной речи. Так басни, согласно А. А. Потебне, растут из пословиц и поговорок. Он утверждал: «...краткие жанры фольклора в ряде случаев представляют собой свернутую форму пространных жанров». Ю. В. Рождественский нашел эти мои «басни» удобными для извлечения поэтического смысла из некоторых физических свойств представителей животного мира. Вспомнили такое древнее сочинение, как «Физиолог». Мои «звериные» тексты можно возвести к самой ранней из фактур речи – к устной речи. Мою «Песню волка» я сам связываю с детскими впечатлениями от сибирских сказок.
ПЕСНЯ ВОЛКА
Я волк волк
Я зимний ночной волк волк
Я своими следами служу духу снега
Я хозяин хруста чужих костей
Это я надышал вам морозные звезды
На ваши оконные стекла
Пока вы спали во сне
Я навыл вам в небе полную луну
Когда вы еще не умели смотреть на небо
Это я научил вас бояться ночных деревьев
Это я заклинаю вас от опасных игр
с собственной тенью
Это я подсказал вам что надо сбиваться в стаи
Я волк волк
Я зимний ночной волк
Я ухожу от вас в вашу же зимнюю сказку
Еще Юрий Владимирович Рождественский сравнивал верлибр со словарной статьей, таково здесь толкование слова «волк». Но в фольклоре звук не менее важен, чем смысл, так что получилась некая имитация «волчьего воя».
В 20-х годах ХХ века академик В. В. Виноградов в главе о стиле протопопа Аввакума замечает: «...это бывает или в молитвах, обращенных к богу, или в «акафистах», направленных к Аввакуму, синтаксические ряды подвергаются более сложному художественно-ритмическому упорядочению, образуя то, что мы назвали бы свободными стихами (vers libres), с делением на строфы, с замыкающей каждую из строф дактилической концовкой и вообще с целым арсеналом поэтических приемов. Такова, например, молитва Аввакума, которую он «кричалъ с воплемъ ко Господу», – с реминисценциями из псалмов:
Послушай мене, Боже!
Послушай мене,
Царю небесный-свѣтъ,
Послушай меня!
Да не возвратится вспять ни единъ от нихъ
И гробъ имъ тамъ устроиши всѣмъ!
Приложи им зла,
Господи, приложи
И погибель имъ наведи.
Да не збудется пророчество дьявольское»
(«О языке художественной прозы», 1980).
Николай Гоголь в статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» обратил внимание на следующее: «Еще тайна для многих этот необыкновенный лиризм – рождение верховной трезвости ума, – который исходит от наших церковных песней и канонов и покуда так же безотчетно подмывают его сердце родные звуки нашей песни». Точное определение – «верховная трезвость ума»! Так от известного текста Н. Гоголя я попытался перейти к подражанию псалму:
ЧУДЕН ДНЕПР
Чуден Днепр
При тихой погоде
Когда не делит
На левую и правую
Свою величавую широту
Чуден Днепр когда
Редкая пуля долетит
До его середины
Чуден Днепр при любой погоде
Когда не льет свои воды
На мельницу нечестивых
Чуден Днепр
И блажен муж
Иже не делит
На левую и правую
Величавую широту
Своей славянской души
Св. Василий Великий в своих «Толкованиях на Псалтирь», можно сказать, показал, как надо сочинять «верлибр». «Превосходство псалмов можно познать или из материи, или из образа, или из рода писания. Ибо книга псалмов есть как бы сокращение, или содержание, Ветхого Завета. Ежели Моисей или в истории передал, или в законе предписал, и ежели иные пророки или увещевающие к добродетелям, или прорицающие будущее, все сие Давид в псалмах кратчайшим образом вместил... Все же сие не простым повествованием объемлет, но различным стихотворческим искусством, важными выражениями, чудными метафорами (преносными речениями), и новым некоторым вещания родом, так пленяет души в любовь и хвалу к Богу, что ничего сладче, ничего спасительнее воспеть и слышать не возможно...»
Св. Василий Великий прямо называет псалом художественным сочинением. И он объясняет в то же время: не псалмы Давида, а псалмы Давиду! То есть – молитва, идущая от Бога и «отраженно» обращенная к Богу.
Вот такую модернизацию псалма Давида – уже с оглядкой на массовую коммуникацию – совершил Эрнесто Карденаль (1925–2020), что я поспешил перевести с испанского на русский:
Псалом 1
Блажен муж иже не следует
лозунгам партийным
не сидит на собраниях подлых
ни с гангстерами за одним столом
ни с генералами на военном совете
Блажен муж иже своих ближних не выслеживает
на своих школьных друзей не доносит
Блажен муж иже не читает
реклам
коммерческих
ни по радио им не внимает
ибо лжи их не верит
И будет он как древо посаженное при
исходе вод...
Вот редкая запись Иисусовой молитвы «Отче наш» на церковнославянском языке (прошу прощения за транскрипцию, привожу по следующему редкому изданию: «книжица сия именуемая ЗБОРНИК, то есть некоторых молений на всякий день потребных СОБРАНИЕ, напечатася во Святой Киевско-Печерской Лавре, в лето от Рождества Христова, 1841):
ОТЧЕ НАШ, его же сынове есмы, верою во Христе Иисусе.
ИЖЕ ЕСИ, за упование уложенное нам, НА НЕБЕСЕХ.
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ, еже быти нам святым и непорочным пред тобою в любви.
ДА ПРИИДЕТ ЦАРСТВИЕ ТВОЕ,
яко да оправдившеся благодатию твоею, наследницы будем по упованию жизни вечныя.
ДА БУДЕТ ВОЛЯ ТВОЯ, благодать спасительная всем человекам, наказующая нас,
ЯКО НА НЕБЕСИ ждати блаженного упования, и явления славы великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, яко
И НА ЗЕМЛИ, отвергшимся нечестия и мирских похотей, целомудренно, и праведно, и благочестиво в нынешнем веце пожити.
ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ, не ко сласти плотстей, но ко исполнению нужды житейския,
ДАЖДЬ НАМ ДНЕСЬ, не излишний, но довольный.
И ОСТАВИ НАМ ДОЛГИ НАША, яко отец сыном прощая вины, а не яко судия казнь налагая,
ТАКОЖЕ И МЫ обычаем злы суще, ОСТАВЛЯЕМ ДОЛЖНИКОМ НАШИМ:
кольми паче ты, естеством благ, сие сотвориши.
И НЕ ВВЕДИ НАС ВО ИСКУШЕНИЕ, да напасть нас не постигнет.
Аще же и постигнет искушение человеческое, ты сильный Боже,
не остави искуситися паче, еже можем,
НО сотворив со искушением и избытие,
яко возмощи нам понести.
ИЗБАВИ НАС ОТ ЛУКАВАГО: да не прикасается нас, но паче бегает от нас,
тебе всегда в нас действующу, и еже хотети, и еже делати от благоволении.
ЯКО ТВОЕ Отца Вседержителя ЕСТЬ ЦАРСТВО,
И Сына искупителя СИЛА, и Духа освятителя, СЛАВА, во веки, АМИНЬ.
Все эти дополнения толкуют основной текст, как бы заполняя паузу канона. И это не делает текст более «прозаическим». И это не только «художество», ибо здесь нет вымысла, желательного для художества, но только «сакральная» правда, обязательная для свидетельства – перефразируя Ю. В. Рождественского, – осознанная или неосознанная правильность мысли (см. еще об этом у о. Павла Флоренского). И если в «Толковании на Псалтырь» говорится, что «книга псалмов есть как бы сокращение, или содержание, Ветхого Завета», то, видимо, сочинители молитв могли себе позволить их «расширение».
В том же «Толковании» много говорится о повторах, что мы сегодня называем параллелизмами. Текст нарочито строится как избыточный, повтор идет через отрицание («Блажен муж иже не иде... не ста... не седе...»), затем через утверждение («но в Законе... воля его») и затем через подобие («и будет как древо...»). Изящная и строгая конструкция! Можно еще сказать, что в псалме скрыт силлогизм.
Печатная речь, кроме всего прочего, дает образцы научной и деловой прозы. В каждом физическом законе просматривается афоризм или цепь афоризмов. Возьмем добротную «письменную нехудожественную речь», текст из военного устава:
Затвор служит:
для досылания патрона в патронник,
для запирания канала ствола,
для производства выстрела,
для выбрасывания стреляной гильзы.
Это пример деловой прозы, записанной «метранпажем». Здесь исчерпано действие затвора, исчерпана его идея. Здесь виден свободно построенный текст, который бессмысленно продолжать «до бесконечности». Предметное содержание этого текста определяет не только его границы, но и четкий порядок слов, изменить слова невозможно, ибо исказится и суть описанного действия.
Попробуем найти «верлибр» у Ф. Достоевского: III. Из тетради № 1/3 (центрархив, ф. 212). Я, опуская авторскую прозаическую запись и следуя за интуитивными волнами ритма, излагаю этот текст Достоевского уже «стихами»:
Страстные и бурные порывы.
Никакой холодности и разочарованности,
ничего пущенного в ход Байроном.
Непомерная и ненасытимая жажда
наслаждений.
Жажда жизни неутолимая.
Многообразие наслаждений и утолений.
Совершенное сознание и анализ каждого
наслаждения,
без боязни, что оно от того слабеет, потому что
основано
на законной потребности самой натуры, тела.
Наслаждения артистические до утонченности
и рядом с ними
грубые, но именно потому, что чрезмерная
грубость
соприкасается с утонченностью (отрубленная
голова).
Наслаждения психологические.
Наслаждения уголовным нарушением всех
законов.
Наслаждения мистические (страхом, ночью).
Наслаждения покаянием, монастырем
(страшным постом и молитвой).
Наслаждения нищенские (прошением
милостыни).
Наслаждение Мадонной Рафаэля.
Наслаждения кражей,
наслаждения разбоем,
наслаждения самоубийством.
Наслаждения добрыми делами...
Повторю, что Ю. В. Рождественский говаривал, что верлибр – это «словарная статья». Здесь Ф. Достоевский дает «словарную» разработку «наслаждению». Для записи «верлибром» следует правильно выбрать паузы по ритму и смыслу. Кстати, есть чудаки от стиховедения, утверждающие, что любой текст в столбик есть верлибр. На данном примере видно, что не каждый текст готов «остолбенеть» и не каждый столб – произведение искусства. Здесь мы видим игру контрастов, столкновение противоположностей, все это пробуждает эмоции не в меньшей степени, нежели напряжение мысли.
Противопоставим этому «сгущенному» тексту Достоевского столь же «сгущенный» текст, однако без претензии на поэтичность, а именно из «Никомаховой этики» Аристотеля: «...И если все стремится к наслаждению, то наслаждение по своему роду должно быть благом. Еще и за то не признавали наслаждение благом, что оно помеха. Называть удовольствие помехой заставлял, по-видимому, неправильный способ исследования... В самом деле, наслаждение выполняемой работой не помеха ей, но если это наслаждение чем-то другим, то помеха; например, наслаждение пьянством – помеха работе...»
Здесь ключевому слову «наслаждение» философ (прозаик!) изыскивает понятийный смысл через сопоставление его с другими определяющими понятиями, эмоциональные всплески здесь отсутствуют. Этот отрывок не просится в стиховую запись: паузы (концы «строк») будут совпадать с предложениями. А Ф. Достоевский распределяет «страсти», исчисляя их ощутимые оттенки.
Я выбрал у себя похожий верлибр, разыгрывающий ключевое слово «исчезновение»:
Исчезновение. Со временем замечаешь,
Что жаль даже уходящего облака. Исчезновение
Цветов смущает чуткую душу, хотя
Сам сад совсем не колышет. Исчезновение
Снега с полотен Брейгеля Старшего
Смущало бы больше, чем исчезновение
Самого Брейгеля. Исчезновение листьев
С появлением ветра. Исчезновение хлеба
Со стола. Внезапное исчезновение
Стола из комнаты, комнаты из пространства.
Исчезновение человека, не замеченного
Садом, столом, пространством, временем,
Человеком. Исчезновение человеческого
В человеке. Исчезновение любви
В любимом. Исчезновение в любящем.
Исчезновение человека в земле, земли в небе,
Неба в исчезающей душе, исчезновение
Молнии, так и не успевшей блеснуть.
Исчезновение улыбки, не нашедшей
Себе лица. Счастье исчезновения,
Прежде чем исчезнет все.
Ясно, что «идея наслаждения» (или «идея исчезновения») не может исчерпываться с той же предметной определенностью, как техническая «идея затвора». Но, ограниченный внешне усилиями вкуса, интуицией художника, причудами оперативной памяти и т. д., художественный текст бесконечен внутри себя неисчерпаемостью эстетической задачи. Вымысел домысливает себе эмоцию, эмоция откликается на смысл.
Современный свободный стих связан не с народной мудростью, не с молитвами и гимнами, обращенными к высшим силам, не с просвещенностью книжной, а с массовой коммуникацией. Можно пошутить: книги делают человека умнее, а газеты заставляют его нервничать.
Философию упования современника в двух строках определил Владимир Бурич:
Чего я жду от завтрашнего дня?
Газет.
Невольно вспоминаю комнату Владимира Бурича, где стопками хранились газеты за истекшие годы и годы. «Упование» гражданина-обывателя на расширение своего информационного горизонта (Маршалл Маклюэн, «Понимание медиа: внешние расширения человека») поэт Бурич гротескно изобразил в этом верлибре:
HOMO STATISTICUS
В доме построенном из спрессованных отходов
набив живот третьесортной пищей
этажерки третьесортной литературой
сидит HOMO STATISTICUS
и терпеливо смотрит в телевизор
Он ждет уже тысячелетие
Ему обещали
репортаж с Антареса и Бетельгейзе
Еще более нервозной делают традиционную поэзию кино с его приемом монтажа, телевидение с его правилом общедоступности («равнение вниз»), интернет, где логос граничит с хаосом. Свободный стих менее скован этими новыми условностями, именно он пытается сохранить традиционный этический импульс, а по отношению к диктату мимолетности в массовой коммуникации использует иронию как защитный рефлекс. Таков мой верлибр:
МАССМЕДИА
Глобальные
Глупости
Пересекают
Великий океан
Межконтинентальные
Нелепости
Курсируют между
Востоком и Западом
Сверхскоростные
Недоразумения
Переходят
Все границы
Чувство меры
Всего мира
В трансатлантическом
Трансе
Наиболее влиятельным автором-«шестидесятни-ком» (а это время расцвета массовой коммуникации) остается Владимир Бурич с его книгой «Тексты» (1988). «С точки зрения эстетической конвенциональные стихи являются конкретным выражением категории искусственности (не следует вкладывать в это слово негативный смысл), а свободные стихи – эстетической категории естественности» («Первая стихотворная традиция», 1982). Отсюда «Каникулы стихотворца» Алексея Алехина, известного поэта-верлибриста:
Регулярный французский парк напоминает сонет.
Английский — расчетливый беспорядок верлибра.
Весь август редактировал дачный клочок: пропалывал спондеи, засевал пиррихии, секатором прорубал цезуры. Кое-где спилил, поделив на строфы.
После все равно зарастет разговорной речью.
Массовая коммуникация легко зарастает устной, разговорной речью без опоры на культуру, это бытование СМС и смартфонов, общение с единомышленниками, близкими, которые не мыслят, а обмениваются слухами, сплетнями, растет дистанция общения с «далекими». Речь носит инструментальный характер. Отсюда «обиходные верлибры», бытовой нарратив без опоры на опыт фольклора, письменности и книгопечатания. В этом причина неубедительности многих современных верлибров.
Важную роль в сочинении верлибра играет наблюдение. Например, у Арво Метса:
Моторы,
собранные нами,
были все
на одно лицо.
Не отличить
работу уголовника
от работы
поэта.
Или более детально, с повторами и долей вымысла у Владимира Бурича:
Профессии развращают –
машинистка вытирает боты чистой бумагой
мельник ходит в муке по колено
редактор не смеется над Швейком
не плачет над бедной Лизой
Хотел бы сказать, что дает верлибр для «экологии» литературы и словесности вообще. Он дает возможность умеющим писать в рифму приблизиться к прозе, не обязательно позволяя прозе поглотить поэтическое начало. Он дает возможность сочинителям прозы приблизиться к поэзии, воплощая в изящном виде тезис о краткости как сестре таланта. Он дает еще одну, третью возможность рыцарям пера, застывшим на распутье между дальней дорогой прозы и ухабами поэзии. И пусть дети, сочиняющие невесть что весело и свободно, не верят взрослым, когда те им говорят: деточка, стихи – это только когда та-та-та и в рифму.
Он восстанавливает и проявляет естественную традицию в национальной словесности и своей положительной практикой опровергает поверхностное мнение, будто верлибр – это «тлетворное влияние Запада» и русский язык для него не приспособлен. Русский язык далеко не исчерпал заложенные в нем возможности, и верлибр еще одна из них.
В «Общей филологии» академик Ю. В. Рождественский пишет: «Существует четыре основных рода фактуры речи: устная речь, письменная речь, печатная речь, речь массовой коммуникации... По родам фактуры речи в филологии различаются роды произведений словесности или роды словесности: устная словесность, письменная словесность, печатная словесность, массовая коммуникация». Мы будем искать истоки верлибра исходя из всех этих четырех родов словесности.
В природе языка находим три вида сгущения звучания: слог, слово и предложение. Отсюда три ступени сгущения мысли, три типа речи. Первый тип имеет в своей основе слог. Упорядоченное количество слогов при упорядоченном распределении ударений стягивается в строку, пределом которой может быть рифма. Это и есть привычное нам стопное стихосложение – силлаботоника. Второй тип берет в основу предложение с логическим (фразовым) ударением. Это – проза, которая (как и стихи) может быть как художественной, так и нехудожественной (деловой). Третий тип имеет своей основой слово, то есть в идеале каждое слово является носителем логического (смыслового) ударения. Уплотнение смыслового ударения влечет за собой особое отношение к выбору слов, к их распределению друг относительно друга, к большей связи логического (понятийного) в языке с образным. Можно определить верлибр как стих с пословным ударением.
Так же думал и Арво Метс: «Свободный стих представляет собой качественный скачок – переход от слогового стиля речи к новой стихии – к стихии полнозначного слова. Основой, единицей в свободном стихе становится любое значимое слово...» (А. Метс, «О свободном стихе»). Я бы определил верлибр как художественный жанр, симметричный прозе относительно поэзии. Современную поэтику следовало бы излагать исходя из верлибра. Начиная с Евангелия от Иоанна:
В начале было Слово,
И Слово было у Бога,
И Слово было Бог.
Здесь Слово определяется через Бога, Бог – через Слово, а само «бытие» (связка «было») – через становление Слова посредством Бога. Так создается «пословный», смысловой ритм.
По мысли Ю. В. Рождественского, для различения поэзии и прозы должны существовать такие тексты, которые одновременно являлись бы поэзией и прозой, не поэзией и не прозой и в то же время оставались бы художественной литературой, не переходя в научную или журнальную. Таким «третьим» типом речи и оказывается верлибр.
Верлибр считается современным жанром поэтической речи, во всяком случае, полагают, что на русской почве он появился сравнительно недавно, в первой трети ХХ века, но в широкий литературный обиход был введен уже во второй половине ХХ века.
В 80-х годах прошлого века на кафедре общего и сравнительного языкознания МГУ, которой профессор Ю. В. Рождественский тогда заведовал, проходили семинары «по сочинению верлибров» с моим участием. Образцами был выбран мой «звериный цикл», «Как стать жирафом», «Как стать дикобразом» и в завершение – «Как стать человеком».
КАК СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ
Перестань
трястись
за свою
шкуру!
Перестань
сдирать шкуру
с других.
Пусть другие
перед тобой
не трясутся.
А теперь повтори сам себе:
Перестань
трястись
за свою шкуру!
Перестань
сдирать шкуру
с других!
А теперь попробуй стать человеком.
Но для начала еще —
побывай
во всех
шкурах!
Это можно определить как «басенный верлибр» с опорой на паремии устной речи. Так басни, согласно А. А. Потебне, растут из пословиц и поговорок. Он утверждал: «...краткие жанры фольклора в ряде случаев представляют собой свернутую форму пространных жанров». Ю. В. Рождественский нашел эти мои «басни» удобными для извлечения поэтического смысла из некоторых физических свойств представителей животного мира. Вспомнили такое древнее сочинение, как «Физиолог». Мои «звериные» тексты можно возвести к самой ранней из фактур речи – к устной речи. Мою «Песню волка» я сам связываю с детскими впечатлениями от сибирских сказок.
ПЕСНЯ ВОЛКА
Я волк волк
Я зимний ночной волк волк
Я своими следами служу духу снега
Я хозяин хруста чужих костей
Это я надышал вам морозные звезды
На ваши оконные стекла
Пока вы спали во сне
Я навыл вам в небе полную луну
Когда вы еще не умели смотреть на небо
Это я научил вас бояться ночных деревьев
Это я заклинаю вас от опасных игр
с собственной тенью
Это я подсказал вам что надо сбиваться в стаи
Я волк волк
Я зимний ночной волк
Я ухожу от вас в вашу же зимнюю сказку
Еще Юрий Владимирович Рождественский сравнивал верлибр со словарной статьей, таково здесь толкование слова «волк». Но в фольклоре звук не менее важен, чем смысл, так что получилась некая имитация «волчьего воя».
В 20-х годах ХХ века академик В. В. Виноградов в главе о стиле протопопа Аввакума замечает: «...это бывает или в молитвах, обращенных к богу, или в «акафистах», направленных к Аввакуму, синтаксические ряды подвергаются более сложному художественно-ритмическому упорядочению, образуя то, что мы назвали бы свободными стихами (vers libres), с делением на строфы, с замыкающей каждую из строф дактилической концовкой и вообще с целым арсеналом поэтических приемов. Такова, например, молитва Аввакума, которую он «кричалъ с воплемъ ко Господу», – с реминисценциями из псалмов:
Послушай мене, Боже!
Послушай мене,
Царю небесный-свѣтъ,
Послушай меня!
Да не возвратится вспять ни единъ от нихъ
И гробъ имъ тамъ устроиши всѣмъ!
Приложи им зла,
Господи, приложи
И погибель имъ наведи.
Да не збудется пророчество дьявольское»
(«О языке художественной прозы», 1980).
Николай Гоголь в статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» обратил внимание на следующее: «Еще тайна для многих этот необыкновенный лиризм – рождение верховной трезвости ума, – который исходит от наших церковных песней и канонов и покуда так же безотчетно подмывают его сердце родные звуки нашей песни». Точное определение – «верховная трезвость ума»! Так от известного текста Н. Гоголя я попытался перейти к подражанию псалму:
ЧУДЕН ДНЕПР
Чуден Днепр
При тихой погоде
Когда не делит
На левую и правую
Свою величавую широту
Чуден Днепр когда
Редкая пуля долетит
До его середины
Чуден Днепр при любой погоде
Когда не льет свои воды
На мельницу нечестивых
Чуден Днепр
И блажен муж
Иже не делит
На левую и правую
Величавую широту
Своей славянской души
Св. Василий Великий в своих «Толкованиях на Псалтирь», можно сказать, показал, как надо сочинять «верлибр». «Превосходство псалмов можно познать или из материи, или из образа, или из рода писания. Ибо книга псалмов есть как бы сокращение, или содержание, Ветхого Завета. Ежели Моисей или в истории передал, или в законе предписал, и ежели иные пророки или увещевающие к добродетелям, или прорицающие будущее, все сие Давид в псалмах кратчайшим образом вместил... Все же сие не простым повествованием объемлет, но различным стихотворческим искусством, важными выражениями, чудными метафорами (преносными речениями), и новым некоторым вещания родом, так пленяет души в любовь и хвалу к Богу, что ничего сладче, ничего спасительнее воспеть и слышать не возможно...»
Св. Василий Великий прямо называет псалом художественным сочинением. И он объясняет в то же время: не псалмы Давида, а псалмы Давиду! То есть – молитва, идущая от Бога и «отраженно» обращенная к Богу.
Вот такую модернизацию псалма Давида – уже с оглядкой на массовую коммуникацию – совершил Эрнесто Карденаль (1925–2020), что я поспешил перевести с испанского на русский:
Псалом 1
Блажен муж иже не следует
лозунгам партийным
не сидит на собраниях подлых
ни с гангстерами за одним столом
ни с генералами на военном совете
Блажен муж иже своих ближних не выслеживает
на своих школьных друзей не доносит
Блажен муж иже не читает
реклам
коммерческих
ни по радио им не внимает
ибо лжи их не верит
И будет он как древо посаженное при
исходе вод...
Вот редкая запись Иисусовой молитвы «Отче наш» на церковнославянском языке (прошу прощения за транскрипцию, привожу по следующему редкому изданию: «книжица сия именуемая ЗБОРНИК, то есть некоторых молений на всякий день потребных СОБРАНИЕ, напечатася во Святой Киевско-Печерской Лавре, в лето от Рождества Христова, 1841):
ОТЧЕ НАШ, его же сынове есмы, верою во Христе Иисусе.
ИЖЕ ЕСИ, за упование уложенное нам, НА НЕБЕСЕХ.
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ, еже быти нам святым и непорочным пред тобою в любви.
ДА ПРИИДЕТ ЦАРСТВИЕ ТВОЕ,
яко да оправдившеся благодатию твоею, наследницы будем по упованию жизни вечныя.
ДА БУДЕТ ВОЛЯ ТВОЯ, благодать спасительная всем человекам, наказующая нас,
ЯКО НА НЕБЕСИ ждати блаженного упования, и явления славы великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, яко
И НА ЗЕМЛИ, отвергшимся нечестия и мирских похотей, целомудренно, и праведно, и благочестиво в нынешнем веце пожити.
ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ, не ко сласти плотстей, но ко исполнению нужды житейския,
ДАЖДЬ НАМ ДНЕСЬ, не излишний, но довольный.
И ОСТАВИ НАМ ДОЛГИ НАША, яко отец сыном прощая вины, а не яко судия казнь налагая,
ТАКОЖЕ И МЫ обычаем злы суще, ОСТАВЛЯЕМ ДОЛЖНИКОМ НАШИМ:
кольми паче ты, естеством благ, сие сотвориши.
И НЕ ВВЕДИ НАС ВО ИСКУШЕНИЕ, да напасть нас не постигнет.
Аще же и постигнет искушение человеческое, ты сильный Боже,
не остави искуситися паче, еже можем,
НО сотворив со искушением и избытие,
яко возмощи нам понести.
ИЗБАВИ НАС ОТ ЛУКАВАГО: да не прикасается нас, но паче бегает от нас,
тебе всегда в нас действующу, и еже хотети, и еже делати от благоволении.
ЯКО ТВОЕ Отца Вседержителя ЕСТЬ ЦАРСТВО,
И Сына искупителя СИЛА, и Духа освятителя, СЛАВА, во веки, АМИНЬ.
Все эти дополнения толкуют основной текст, как бы заполняя паузу канона. И это не делает текст более «прозаическим». И это не только «художество», ибо здесь нет вымысла, желательного для художества, но только «сакральная» правда, обязательная для свидетельства – перефразируя Ю. В. Рождественского, – осознанная или неосознанная правильность мысли (см. еще об этом у о. Павла Флоренского). И если в «Толковании на Псалтырь» говорится, что «книга псалмов есть как бы сокращение, или содержание, Ветхого Завета», то, видимо, сочинители молитв могли себе позволить их «расширение».
В том же «Толковании» много говорится о повторах, что мы сегодня называем параллелизмами. Текст нарочито строится как избыточный, повтор идет через отрицание («Блажен муж иже не иде... не ста... не седе...»), затем через утверждение («но в Законе... воля его») и затем через подобие («и будет как древо...»). Изящная и строгая конструкция! Можно еще сказать, что в псалме скрыт силлогизм.
Печатная речь, кроме всего прочего, дает образцы научной и деловой прозы. В каждом физическом законе просматривается афоризм или цепь афоризмов. Возьмем добротную «письменную нехудожественную речь», текст из военного устава:
Затвор служит:
для досылания патрона в патронник,
для запирания канала ствола,
для производства выстрела,
для выбрасывания стреляной гильзы.
Это пример деловой прозы, записанной «метранпажем». Здесь исчерпано действие затвора, исчерпана его идея. Здесь виден свободно построенный текст, который бессмысленно продолжать «до бесконечности». Предметное содержание этого текста определяет не только его границы, но и четкий порядок слов, изменить слова невозможно, ибо исказится и суть описанного действия.
Попробуем найти «верлибр» у Ф. Достоевского: III. Из тетради № 1/3 (центрархив, ф. 212). Я, опуская авторскую прозаическую запись и следуя за интуитивными волнами ритма, излагаю этот текст Достоевского уже «стихами»:
Страстные и бурные порывы.
Никакой холодности и разочарованности,
ничего пущенного в ход Байроном.
Непомерная и ненасытимая жажда
наслаждений.
Жажда жизни неутолимая.
Многообразие наслаждений и утолений.
Совершенное сознание и анализ каждого
наслаждения,
без боязни, что оно от того слабеет, потому что
основано
на законной потребности самой натуры, тела.
Наслаждения артистические до утонченности
и рядом с ними
грубые, но именно потому, что чрезмерная
грубость
соприкасается с утонченностью (отрубленная
голова).
Наслаждения психологические.
Наслаждения уголовным нарушением всех
законов.
Наслаждения мистические (страхом, ночью).
Наслаждения покаянием, монастырем
(страшным постом и молитвой).
Наслаждения нищенские (прошением
милостыни).
Наслаждение Мадонной Рафаэля.
Наслаждения кражей,
наслаждения разбоем,
наслаждения самоубийством.
Наслаждения добрыми делами...
Повторю, что Ю. В. Рождественский говаривал, что верлибр – это «словарная статья». Здесь Ф. Достоевский дает «словарную» разработку «наслаждению». Для записи «верлибром» следует правильно выбрать паузы по ритму и смыслу. Кстати, есть чудаки от стиховедения, утверждающие, что любой текст в столбик есть верлибр. На данном примере видно, что не каждый текст готов «остолбенеть» и не каждый столб – произведение искусства. Здесь мы видим игру контрастов, столкновение противоположностей, все это пробуждает эмоции не в меньшей степени, нежели напряжение мысли.
Противопоставим этому «сгущенному» тексту Достоевского столь же «сгущенный» текст, однако без претензии на поэтичность, а именно из «Никомаховой этики» Аристотеля: «...И если все стремится к наслаждению, то наслаждение по своему роду должно быть благом. Еще и за то не признавали наслаждение благом, что оно помеха. Называть удовольствие помехой заставлял, по-видимому, неправильный способ исследования... В самом деле, наслаждение выполняемой работой не помеха ей, но если это наслаждение чем-то другим, то помеха; например, наслаждение пьянством – помеха работе...»
Здесь ключевому слову «наслаждение» философ (прозаик!) изыскивает понятийный смысл через сопоставление его с другими определяющими понятиями, эмоциональные всплески здесь отсутствуют. Этот отрывок не просится в стиховую запись: паузы (концы «строк») будут совпадать с предложениями. А Ф. Достоевский распределяет «страсти», исчисляя их ощутимые оттенки.
Я выбрал у себя похожий верлибр, разыгрывающий ключевое слово «исчезновение»:
Исчезновение. Со временем замечаешь,
Что жаль даже уходящего облака. Исчезновение
Цветов смущает чуткую душу, хотя
Сам сад совсем не колышет. Исчезновение
Снега с полотен Брейгеля Старшего
Смущало бы больше, чем исчезновение
Самого Брейгеля. Исчезновение листьев
С появлением ветра. Исчезновение хлеба
Со стола. Внезапное исчезновение
Стола из комнаты, комнаты из пространства.
Исчезновение человека, не замеченного
Садом, столом, пространством, временем,
Человеком. Исчезновение человеческого
В человеке. Исчезновение любви
В любимом. Исчезновение в любящем.
Исчезновение человека в земле, земли в небе,
Неба в исчезающей душе, исчезновение
Молнии, так и не успевшей блеснуть.
Исчезновение улыбки, не нашедшей
Себе лица. Счастье исчезновения,
Прежде чем исчезнет все.
Ясно, что «идея наслаждения» (или «идея исчезновения») не может исчерпываться с той же предметной определенностью, как техническая «идея затвора». Но, ограниченный внешне усилиями вкуса, интуицией художника, причудами оперативной памяти и т. д., художественный текст бесконечен внутри себя неисчерпаемостью эстетической задачи. Вымысел домысливает себе эмоцию, эмоция откликается на смысл.
Современный свободный стих связан не с народной мудростью, не с молитвами и гимнами, обращенными к высшим силам, не с просвещенностью книжной, а с массовой коммуникацией. Можно пошутить: книги делают человека умнее, а газеты заставляют его нервничать.
Философию упования современника в двух строках определил Владимир Бурич:
Чего я жду от завтрашнего дня?
Газет.
Невольно вспоминаю комнату Владимира Бурича, где стопками хранились газеты за истекшие годы и годы. «Упование» гражданина-обывателя на расширение своего информационного горизонта (Маршалл Маклюэн, «Понимание медиа: внешние расширения человека») поэт Бурич гротескно изобразил в этом верлибре:
HOMO STATISTICUS
В доме построенном из спрессованных отходов
набив живот третьесортной пищей
этажерки третьесортной литературой
сидит HOMO STATISTICUS
и терпеливо смотрит в телевизор
Он ждет уже тысячелетие
Ему обещали
репортаж с Антареса и Бетельгейзе
Еще более нервозной делают традиционную поэзию кино с его приемом монтажа, телевидение с его правилом общедоступности («равнение вниз»), интернет, где логос граничит с хаосом. Свободный стих менее скован этими новыми условностями, именно он пытается сохранить традиционный этический импульс, а по отношению к диктату мимолетности в массовой коммуникации использует иронию как защитный рефлекс. Таков мой верлибр:
МАССМЕДИА
Глобальные
Глупости
Пересекают
Великий океан
Межконтинентальные
Нелепости
Курсируют между
Востоком и Западом
Сверхскоростные
Недоразумения
Переходят
Все границы
Чувство меры
Всего мира
В трансатлантическом
Трансе
Наиболее влиятельным автором-«шестидесятни-ком» (а это время расцвета массовой коммуникации) остается Владимир Бурич с его книгой «Тексты» (1988). «С точки зрения эстетической конвенциональные стихи являются конкретным выражением категории искусственности (не следует вкладывать в это слово негативный смысл), а свободные стихи – эстетической категории естественности» («Первая стихотворная традиция», 1982). Отсюда «Каникулы стихотворца» Алексея Алехина, известного поэта-верлибриста:
Регулярный французский парк напоминает сонет.
Английский — расчетливый беспорядок верлибра.
Весь август редактировал дачный клочок: пропалывал спондеи, засевал пиррихии, секатором прорубал цезуры. Кое-где спилил, поделив на строфы.
После все равно зарастет разговорной речью.
Массовая коммуникация легко зарастает устной, разговорной речью без опоры на культуру, это бытование СМС и смартфонов, общение с единомышленниками, близкими, которые не мыслят, а обмениваются слухами, сплетнями, растет дистанция общения с «далекими». Речь носит инструментальный характер. Отсюда «обиходные верлибры», бытовой нарратив без опоры на опыт фольклора, письменности и книгопечатания. В этом причина неубедительности многих современных верлибров.
Важную роль в сочинении верлибра играет наблюдение. Например, у Арво Метса:
Моторы,
собранные нами,
были все
на одно лицо.
Не отличить
работу уголовника
от работы
поэта.
Или более детально, с повторами и долей вымысла у Владимира Бурича:
Профессии развращают –
машинистка вытирает боты чистой бумагой
мельник ходит в муке по колено
редактор не смеется над Швейком
не плачет над бедной Лизой
Хотел бы сказать, что дает верлибр для «экологии» литературы и словесности вообще. Он дает возможность умеющим писать в рифму приблизиться к прозе, не обязательно позволяя прозе поглотить поэтическое начало. Он дает возможность сочинителям прозы приблизиться к поэзии, воплощая в изящном виде тезис о краткости как сестре таланта. Он дает еще одну, третью возможность рыцарям пера, застывшим на распутье между дальней дорогой прозы и ухабами поэзии. И пусть дети, сочиняющие невесть что весело и свободно, не верят взрослым, когда те им говорят: деточка, стихи – это только когда та-та-та и в рифму.
Он восстанавливает и проявляет естественную традицию в национальной словесности и своей положительной практикой опровергает поверхностное мнение, будто верлибр – это «тлетворное влияние Запада» и русский язык для него не приспособлен. Русский язык далеко не исчерпал заложенные в нем возможности, и верлибр еще одна из них.