От мысли, что могут положить в онкологическую больницу, у Николая Трофимовича сделалось совсем тоскливо.
«Боже милостивый, помоги! Спаси меня! Избавь от больницы... – кажется, впервые за всё время обратился он к Всевышнему с просьбой. – И как это раньше никогда не приходило ему в голову обратиться к Господу?! Он, Он один – и есть его последняя надежда и поддержка, единственный его спаситель. От одного Его теперь и остаётся только ждать помощи! А врачи? Да что врачи?! Что они могут? Констатировать его болезнь и скорое угасание жизни?! Ну, лечения какие-нибудь назначат, пропишут лекарства, наркотики... Наркотики?!! Тогда, считай – совсем кранты...»
В плацкартном вагоне поезда, куда попал Николай Трофимович, было людно: постоянно шарашились по узкому коридору в тамбур курильщики, подвыпившие мужики громко разговаривали, играли, споря, в карты. В соседнем купе надрывался в плаче ребенок. Вечерняя вагонная духота и спёртость к утру сменилась прохладой и даже сквозняками.
Николай Трофимович почувствовал недомогание: кружилась и побаливала голова, першило в носоглотке – этого ещё только ему и не хватало. Хотя, чему и удивляться? К поверженному духом телесные болячки сами липнут, как осенний репейник на длинную овечью шерсть. Ладно – жена догадалась, на всякий случай снарядила ему в дорогу всяких лекарств.
Почти горсть таблеток отправил Недужный в рот, запив голубичным морсом из пластиковой бутылки, что прихватил в дорогу из дома. Забылся, как будто, лёжа на нижней полке.
Опять плач раздался. И уже к нему стал приближаться кто-то: маленький, худенький, на девочку похожий, в платочке, по-старушечьи повязанном.
– Галинка?! – удивился Недужный, узнавая племянницу.
– Я, дядя Коля, – ответила девочка, лет пяти.
– Ты как тут оказалась? Ты же, вроде как померла...
– Нет, не померла я, – тихонько ответила девочка. – Это там, у вас так считают. А тут я – у Боженьки... Он меня к себе забрал. Мне хорошо здесь...
– А чего же ты тогда плачешь, кто тебя обидел?
– Это я за вас, оставшихся, плачу. За тебя, дядя Коля...
– Чего же за меня плакать-то?
– Живёте вы без веры. Хвораете, маетесь. А для чего живёте? Зачем в этот мир приходите, знаете?
– Галинка! – ещё пуще удивился Николай Трофимович, – ты ли говоришь мне это?! Сколько тебе лет-то? Пять всего! Тебе-то откуда это известно?!
– Я-то – знаю... Это там, у вас, мне пять лет всего. Навсегда. А здесь мне – много. Я – бессмертная. Тут я многое чего знаю и понимаю. Даже больше, чем ты, дядя Коля... Ладно, за меня там живите... И верьте, верьте...
Повернулась от него Галинка, затопала худенькими ножками, исчезая в купейном проёме, заплакала...
Резкий рывок поезда вывел Недужного из этого видения. В соседнем купе плакал ребёнок. «Пригрезилось. Надо же такому! Галинка... Дитя неразумное Это сколько же прошло уже, как её схоронили? Лет восемнадцать, однако. Ишь ты: «За меня там живите... Зачем мы живём, в этот мир приходим?» А чего же это я не спросил-то у неё про это? Ну ты погляди-ка... А ведь и впрямь, пока живём да ничего не беспокоит – и не задумываемся над этим...». Опять невольно напомнил о себе его роковой диагноз. «Боже, помоги мне только...», – в который раз мысленно обратился он ко Всевышнему.
В Иркутске, предновогодний утренний вокзал встретил Николая Трофимовича разноцветьем ёлочных гирлянд и мигающих огней. Всё это сейчас никак не радовало его. Даже наоборот, раздражало и нервировало. Как и на всяком городском вокзале, сновали пассажиры с сумками и баулами, толпились у касс, буфетных стоек; сидели в ожидании поездов с газетами в руках на жестких диванчиках.
Николай Трофимович вышел на площадь. Поинтересовался у милиционера, как ему проехать до онкологического диспансера. Тот посоветовал: на городском автобусе, номер 85 .
От остановки к зданию областного онкодиспансера подходил он, словно на Голгофу – с тяжким бременем обречённого. В раздевалке за пять рублей купил голубые полиэтиленовые китайские бахилы, натянул на зимние сапоги. И опять, как у себя, – очереди, очереди: в раздевалку, регистратуру, кабинеты. В восемь утра, у кабинета номер 40 , куда его направили, оказался Николай Трофимович уже третьим. Однако, вот что странно: глядя на себе подобных, у него постепенно притуплялось чувство страха и тревоги, хотя именно тут-то и было самое скопище обречённых людей. Мало того, именно здесь, на верхних этажах здания, лечились и умирали госпитализированные больные.
Мимо него тяжелыми шаркающими походками проходили измождённые, худые, с серыми или пожелтевшими лицами, похожие на мумии, полулюди. Иных поддерживали под руки медицинские сёстры, кое-кого провозили уже на каталках. Встречались, правда, и вроде него – упитанные, полные, с розоватыми лицами и даже бодро выглядевшие посетители. И тогда сам себе задавал он вопрос: «Это – что, сон? Зачем я здесь? Неужели и меня, вот так же, через полгода, год будут водить под руки?»
А ещё всю дорогу, от самого дома, в поезде, автобусе, у дверей диспансера, и уже тут, в очередях, Николай Трофимович постоянно мысленно возвращался к Нему – единственному Вершителю судеб человеческих. Молитв никаких он не знал. Даже не удосужился выучить «Отче наш». Не помнил и той, что как-то написала ему мать на листке ученической тетрадки в линейку – не то молитву, не то какой оберег. А вот теперь твердил одно и то же: «Господи Боже! Спаси и помоги мне. Сделай так, чтобы у меня не выявили этой страшной болезни. Чтобы её вообще у меня не было...»
О том, есть ли Бог, и каков Он, или это – лишь миф, выдумки и легенды людей, слабых духом и плотью, он теперь и мысли не допускал. Не то, что прежде. Так он ли, Николай, тому виной? Вся жизнь его прошла в безверии. Точнее, верить-то он верил – в социализм, в победу коммунизма, в грядущие справедливость и богатство, в единственно правильную политику партии и её вождей. А вот в Бога... Да откуда и вере то взяться было, когда всё его окружение было пропитано духом воинствующего материализма?! И церквей-то не было там, где промелькнули его младые годы. Да и теперь, в их городке – лишь в последние годы церквушку строить стали. Правда, видя Храм Божий в Томске, где учился в техникуме, потом – в небольшом южном городке, где служил, всегда задерживал на нём свой взор. Но совсем не как на Божью пристань или культовое место для верующих, а просто красота эта всегда радовала его глаз и умиляла, словно попадал он снова в своё безмятежное детство.
Три томительных часа в ожидании врача тянулись, как трое суток. За это время очередь за Николаем Трофимовичем выросла дюжины на полторы. Разговорился с соседом. У того появилась и росла шишка на спине. Огорошил сосед Недужного тем, что, якобы, все анализы, что сделаны по месту проживания, тут никого не интересуют. Всё придётся проходить заново. Эта весть его преизрядно озадачила. В планы Николая никак не входило задерживаться в Иркутске. Дома его уверили, что здесь всё пройдёт он за один день. А потому он легкомысленно не позаботился даже об адресах дальних родичей и знакомых. Мало того, тут, оказывается, все анализы – платные. И про это ему никто не говорил. Да и ждать, по словам соседа, результатов надо не один день. И не два – иногда по неделе, а то – и целый месяц проходит... Совсем затосковал Николай Трофимович от таких вестей. И опять, все свои мысли и молитвы – не к врачу, а к Спасителю.
Врач был молодым, почти ровесником его младшего сына, на вид серьёзным, как районный следователь. Но довольно деликатным. Первой к нему вошла женщина. Пробыла там минут семь, не больше. Сосед задержался зато на полчаса. Благословясь, Николай Трофимович открыл двери кабинета и шагнул, словно десантник в пустоту, держась за спасительное кольцо парашюта. К удивлению Николая Трофимовича, врач оказался совсем не страшным. А даже напротив, придал его духу какую-то упругость и стойкость. Посмотрел направление. Поспрашивал его: когда начались боли, было ли подобное ранее, как чувствует себя сейчас, где проходил анализы, есть ли рентгеновские снимки. И даже снял с него обузу: никаких анализов пока проходить тут не требуется, а следует лишь отдать те снимки в лабораторию для расшифровки.
– Завтра получите заключение, – подытожил врач.
– Как завтра?– сделал нарочито удивлённое лицо пациент. – Мне говорили у нас, что тут в один день управлюсь... Да я уже и билет домой взял, – приврал он для пущей убедительности. – У меня здесь никого из знакомых нет, переночевать даже негде, а в гостиницу – деньги нужны... А у меня... Он замялся, заозирался, словно школьник, не выучивший урок. Вот, возьмите...
Николай Трофимович отстегнул из своего резерва пару сотен врачу. Тот, едва зардевшись, поспешно взял протянутые Недужным деньги и сунул в боковой карман халата, не развертывая и не считая их, произнёс:
– Ну, хорошо. Я напишу записку, попрошу, чтобы вас пропустили в первую очередь... Но не обещаю стопроцентно. Короче, если ваши снимки расшифруют сегодня – приходите ко мне часиков в пятнадцать...
Поплутав в лабиринтах коридоров и переходов, Николай Трофимович отыскал нужную дверь. Дождавшись очереди, вошел. Передал снимки с вложенной запиской. «Может, надо было сразу с ними и деньги вложить?»– промелькнуло у него в голове.
– Завтра будет готово заключение, – сказала ему дородная дама с непробиваемым мраморным лицом.
-Извините, – начал он, – а нельзя ли сегодня? – Понимаете, не местный я. Уже и билет домой на поезд взял. И ночевать мне негде. Ну, помогите мне, пожалуйста. Я...– он осёкся.
Ерунда, конечно, все эти отговорки. И билета никакого у него ещё не было, и переночевать, в конце-концов, нашлось бы где. Пусть и в гостинице. Деньги, прихваченные с собой, растратить не успел ещё. Да и к знакомым из АвтоДора можно было наведаться – поди, не отказали бы в ночлеге. Были у него тут знакомые, как не быть? Почти тридцать лет уже ездил он сюда со своими сметами, стройфинпланами, отчётами... Просто, просто ещё сутки находиться в неведении и таком тревожно-томительном ожидании, уже изрядно измотанным... Правда, эти сутки оставляли ему всё же хоть мизерную, но надежду: а вдруг, да ошибка вышла в подозрении? Ведь говорили же ему ещё дома: мол, всё это лишь подозрения, не сто процентов, и даже не пятьдесят на пятьдесят... Может, это он сам себе, в панике, такой приговор вынес? Ну, а если – нет? Что тогда?
– Я, – продолжил он, – в долгу не останусь... – Николай Трофимович запустил руку во внутренний карман пиджака, извлёк оттуда кошелёк, вынул полутысячную. – Вот, возьмите, пожалуйста. Только умоляю: сделайте сегодня... Сил моих уже никаких нет, шестые сутки места себе не нахожу...
– Хорошо, – разом подобрела дама в белом халате, беззастенчиво, привычным жестом принимая купюру.– Постараемся сделать сегодня. Результаты передадим врачу.
Недужный вышел из здания диспансера. На улице падал снежок. Было безветренно и тепло, градусов пять-шесть ниже нуля. Он давно уже не помнил такой тёплой и снежной зимы. Брёл, не торопясь вдоль тротуара улицы. Его обгоняли суетливые прохожие. Навстречу ему, по проезжей части улицы, постоянно урча, двигались потоки автомашин, в основном, разноцветных иномарок.
Сквозь застрявшую в мозгу пять дней назад одну единственную думу пробивались её отростки. «Неужели всего этого – людей, машин, домов, деревьев, жены, детей, матери, сестёр, брата, друзей – у меня совсем скоро не будет? Нет, всё останется по-прежнему, но здесь, в этом мире, но уже без меня... И – ведь, верно: не я первый, не я и последний. Даже, если всё и обойдётся на сей раз... Так отчего же цепляешься за неё? Именно теперь, именно сейчас?! Да – и что мне до всех прочих? До всех тех, кого уже нет или кого скоро не станет? Как и им – до меня... Тысячи, миллионы людей даже и не заметят моего отсутствия. Они даже и не подозревают о моём существовании. Боже, и зачем, с какой целью человек приходит в этот мир?»
За полчаса до назначенного времени Николай Трофимович был уже на месте окончательного приговора. Пропустив впереди себя двоих человек, словно кролик в пасть удава, двинулся он в кабинет к врачу. И опять воззвал Всевышнего к помощи, милости и спасению.
– Недужный я, Николай Трофимович, – напомнил он врачу. – Был у вас на приёме сегодня. Просили подойти...
– Сейчас поглядим, готово ли заключение, – ответил тот, привычно набирая на клавиатуре компьютера запрос. – Ага! Есть!
Николай Трофимович напрягся, как сжатая пружина, готовая вот-вот соскочить с фиксатора.
Врач пробежался глазами по экрану монитора, глянул, повеселевши, на пациента:
-Та-ак... Ну, как я и предполагал: ничего страшного не выявлено. Сейчас мы сделаем распечаточку.
Кузнечиками застрекотал принтер компьютера, поглощая в себя чистый лист бумаги. Выбросил распечатку.
Врач взял в руки бумагу, глянул в неё, ещё раз перечитал про себя заключения, где стояли сплошные: «не выявлено», «не обнаружено». И окончательный диагноз. Он достал из выдвижного ящика стола печать, макнул ею в поролоновую мастичную губку, шлёпнул оттиск на лист, расписался шариковой ручкой. Передавая заключении о болезни Николаю Трофимовичу, произнёс:
– Ну, вот, а вы боялись... Ничего серьёзного. То есть, подозрения ваших врачей на онкологическое заболевание у вас не подтвердилось. Нет у вас никакой злокачественной опухоли. Поезжайте спокойненько домой и лечите свой хронический остеохондроз.– Он улыбнулся, добавил: – И постарайтесь к нам вообще никогда не обращаться. С новым годом вас, с наступающим годом свиньи!
Гора с плеч, если не шар земной, свалились с Недужного, словно с мифологического атланта. Как благодарил он врача, какими словами, как оказался уже за пределами онкодиспансера – не помнил. И уже брёл он не уныло и понуро, как три часа назад, по предновогоднему, празднично убранному городу, а ноги сами несли его подальше от этого страшного места. Ему чудилось, будто он в забытом детском сне, гигантскими прыжками, едва касаясь земли, легко парит над землёй – такой огромной, красочно расцвеченной. И до того же было легко и радостно, словно там, в далёком детстве, он спешит на новогоднюю школьную ёлку – где ему непременно дадут подарок в склеенном из старой газеты бумажном кульке, и в котором, кроме разных конфет, будут лежать пахучее яблоко и оранжевая мандаринка. Сейчас он готов был обнять, расцеловать и наговорить кучи любезностей каждому встречному.
Впервые за последние пять дней к нему стали возвращаться запахи. И вдруг захотелось есть. Он вспомнил, что с самого утра, как приехал в город, абсолютно ничего не ел. Выискивая глазами хотя бы какую-нибудь закусочную, вроде «Подорожника», он заметил между домов силуэт церкви. Над коробками серых домов высились голубые купола. И на них, в лучах появившегося закатного солнца, купались позолоченные кресты.
– Слава тебе, Господи! – уже вслух, не мысленно, произнёс Николай Трофимович. – Прости меня за все мои прегрешения и неверие в Тебя. Теперь – ещё поживём...
Хотя с какой целью ему была предоставлена такая отсрочка – так и не уразумел.
Кемерово, 2007 г.
«Боже милостивый, помоги! Спаси меня! Избавь от больницы... – кажется, впервые за всё время обратился он к Всевышнему с просьбой. – И как это раньше никогда не приходило ему в голову обратиться к Господу?! Он, Он один – и есть его последняя надежда и поддержка, единственный его спаситель. От одного Его теперь и остаётся только ждать помощи! А врачи? Да что врачи?! Что они могут? Констатировать его болезнь и скорое угасание жизни?! Ну, лечения какие-нибудь назначат, пропишут лекарства, наркотики... Наркотики?!! Тогда, считай – совсем кранты...»
В плацкартном вагоне поезда, куда попал Николай Трофимович, было людно: постоянно шарашились по узкому коридору в тамбур курильщики, подвыпившие мужики громко разговаривали, играли, споря, в карты. В соседнем купе надрывался в плаче ребенок. Вечерняя вагонная духота и спёртость к утру сменилась прохладой и даже сквозняками.
Николай Трофимович почувствовал недомогание: кружилась и побаливала голова, першило в носоглотке – этого ещё только ему и не хватало. Хотя, чему и удивляться? К поверженному духом телесные болячки сами липнут, как осенний репейник на длинную овечью шерсть. Ладно – жена догадалась, на всякий случай снарядила ему в дорогу всяких лекарств.
Почти горсть таблеток отправил Недужный в рот, запив голубичным морсом из пластиковой бутылки, что прихватил в дорогу из дома. Забылся, как будто, лёжа на нижней полке.
Опять плач раздался. И уже к нему стал приближаться кто-то: маленький, худенький, на девочку похожий, в платочке, по-старушечьи повязанном.
– Галинка?! – удивился Недужный, узнавая племянницу.
– Я, дядя Коля, – ответила девочка, лет пяти.
– Ты как тут оказалась? Ты же, вроде как померла...
– Нет, не померла я, – тихонько ответила девочка. – Это там, у вас так считают. А тут я – у Боженьки... Он меня к себе забрал. Мне хорошо здесь...
– А чего же ты тогда плачешь, кто тебя обидел?
– Это я за вас, оставшихся, плачу. За тебя, дядя Коля...
– Чего же за меня плакать-то?
– Живёте вы без веры. Хвораете, маетесь. А для чего живёте? Зачем в этот мир приходите, знаете?
– Галинка! – ещё пуще удивился Николай Трофимович, – ты ли говоришь мне это?! Сколько тебе лет-то? Пять всего! Тебе-то откуда это известно?!
– Я-то – знаю... Это там, у вас, мне пять лет всего. Навсегда. А здесь мне – много. Я – бессмертная. Тут я многое чего знаю и понимаю. Даже больше, чем ты, дядя Коля... Ладно, за меня там живите... И верьте, верьте...
Повернулась от него Галинка, затопала худенькими ножками, исчезая в купейном проёме, заплакала...
Резкий рывок поезда вывел Недужного из этого видения. В соседнем купе плакал ребёнок. «Пригрезилось. Надо же такому! Галинка... Дитя неразумное Это сколько же прошло уже, как её схоронили? Лет восемнадцать, однако. Ишь ты: «За меня там живите... Зачем мы живём, в этот мир приходим?» А чего же это я не спросил-то у неё про это? Ну ты погляди-ка... А ведь и впрямь, пока живём да ничего не беспокоит – и не задумываемся над этим...». Опять невольно напомнил о себе его роковой диагноз. «Боже, помоги мне только...», – в который раз мысленно обратился он ко Всевышнему.
В Иркутске, предновогодний утренний вокзал встретил Николая Трофимовича разноцветьем ёлочных гирлянд и мигающих огней. Всё это сейчас никак не радовало его. Даже наоборот, раздражало и нервировало. Как и на всяком городском вокзале, сновали пассажиры с сумками и баулами, толпились у касс, буфетных стоек; сидели в ожидании поездов с газетами в руках на жестких диванчиках.
Николай Трофимович вышел на площадь. Поинтересовался у милиционера, как ему проехать до онкологического диспансера. Тот посоветовал: на городском автобусе, номер 85 .
От остановки к зданию областного онкодиспансера подходил он, словно на Голгофу – с тяжким бременем обречённого. В раздевалке за пять рублей купил голубые полиэтиленовые китайские бахилы, натянул на зимние сапоги. И опять, как у себя, – очереди, очереди: в раздевалку, регистратуру, кабинеты. В восемь утра, у кабинета номер 40 , куда его направили, оказался Николай Трофимович уже третьим. Однако, вот что странно: глядя на себе подобных, у него постепенно притуплялось чувство страха и тревоги, хотя именно тут-то и было самое скопище обречённых людей. Мало того, именно здесь, на верхних этажах здания, лечились и умирали госпитализированные больные.
Мимо него тяжелыми шаркающими походками проходили измождённые, худые, с серыми или пожелтевшими лицами, похожие на мумии, полулюди. Иных поддерживали под руки медицинские сёстры, кое-кого провозили уже на каталках. Встречались, правда, и вроде него – упитанные, полные, с розоватыми лицами и даже бодро выглядевшие посетители. И тогда сам себе задавал он вопрос: «Это – что, сон? Зачем я здесь? Неужели и меня, вот так же, через полгода, год будут водить под руки?»
А ещё всю дорогу, от самого дома, в поезде, автобусе, у дверей диспансера, и уже тут, в очередях, Николай Трофимович постоянно мысленно возвращался к Нему – единственному Вершителю судеб человеческих. Молитв никаких он не знал. Даже не удосужился выучить «Отче наш». Не помнил и той, что как-то написала ему мать на листке ученической тетрадки в линейку – не то молитву, не то какой оберег. А вот теперь твердил одно и то же: «Господи Боже! Спаси и помоги мне. Сделай так, чтобы у меня не выявили этой страшной болезни. Чтобы её вообще у меня не было...»
О том, есть ли Бог, и каков Он, или это – лишь миф, выдумки и легенды людей, слабых духом и плотью, он теперь и мысли не допускал. Не то, что прежде. Так он ли, Николай, тому виной? Вся жизнь его прошла в безверии. Точнее, верить-то он верил – в социализм, в победу коммунизма, в грядущие справедливость и богатство, в единственно правильную политику партии и её вождей. А вот в Бога... Да откуда и вере то взяться было, когда всё его окружение было пропитано духом воинствующего материализма?! И церквей-то не было там, где промелькнули его младые годы. Да и теперь, в их городке – лишь в последние годы церквушку строить стали. Правда, видя Храм Божий в Томске, где учился в техникуме, потом – в небольшом южном городке, где служил, всегда задерживал на нём свой взор. Но совсем не как на Божью пристань или культовое место для верующих, а просто красота эта всегда радовала его глаз и умиляла, словно попадал он снова в своё безмятежное детство.
Три томительных часа в ожидании врача тянулись, как трое суток. За это время очередь за Николаем Трофимовичем выросла дюжины на полторы. Разговорился с соседом. У того появилась и росла шишка на спине. Огорошил сосед Недужного тем, что, якобы, все анализы, что сделаны по месту проживания, тут никого не интересуют. Всё придётся проходить заново. Эта весть его преизрядно озадачила. В планы Николая никак не входило задерживаться в Иркутске. Дома его уверили, что здесь всё пройдёт он за один день. А потому он легкомысленно не позаботился даже об адресах дальних родичей и знакомых. Мало того, тут, оказывается, все анализы – платные. И про это ему никто не говорил. Да и ждать, по словам соседа, результатов надо не один день. И не два – иногда по неделе, а то – и целый месяц проходит... Совсем затосковал Николай Трофимович от таких вестей. И опять, все свои мысли и молитвы – не к врачу, а к Спасителю.
Врач был молодым, почти ровесником его младшего сына, на вид серьёзным, как районный следователь. Но довольно деликатным. Первой к нему вошла женщина. Пробыла там минут семь, не больше. Сосед задержался зато на полчаса. Благословясь, Николай Трофимович открыл двери кабинета и шагнул, словно десантник в пустоту, держась за спасительное кольцо парашюта. К удивлению Николая Трофимовича, врач оказался совсем не страшным. А даже напротив, придал его духу какую-то упругость и стойкость. Посмотрел направление. Поспрашивал его: когда начались боли, было ли подобное ранее, как чувствует себя сейчас, где проходил анализы, есть ли рентгеновские снимки. И даже снял с него обузу: никаких анализов пока проходить тут не требуется, а следует лишь отдать те снимки в лабораторию для расшифровки.
– Завтра получите заключение, – подытожил врач.
– Как завтра?– сделал нарочито удивлённое лицо пациент. – Мне говорили у нас, что тут в один день управлюсь... Да я уже и билет домой взял, – приврал он для пущей убедительности. – У меня здесь никого из знакомых нет, переночевать даже негде, а в гостиницу – деньги нужны... А у меня... Он замялся, заозирался, словно школьник, не выучивший урок. Вот, возьмите...
Николай Трофимович отстегнул из своего резерва пару сотен врачу. Тот, едва зардевшись, поспешно взял протянутые Недужным деньги и сунул в боковой карман халата, не развертывая и не считая их, произнёс:
– Ну, хорошо. Я напишу записку, попрошу, чтобы вас пропустили в первую очередь... Но не обещаю стопроцентно. Короче, если ваши снимки расшифруют сегодня – приходите ко мне часиков в пятнадцать...
Поплутав в лабиринтах коридоров и переходов, Николай Трофимович отыскал нужную дверь. Дождавшись очереди, вошел. Передал снимки с вложенной запиской. «Может, надо было сразу с ними и деньги вложить?»– промелькнуло у него в голове.
– Завтра будет готово заключение, – сказала ему дородная дама с непробиваемым мраморным лицом.
-Извините, – начал он, – а нельзя ли сегодня? – Понимаете, не местный я. Уже и билет домой на поезд взял. И ночевать мне негде. Ну, помогите мне, пожалуйста. Я...– он осёкся.
Ерунда, конечно, все эти отговорки. И билета никакого у него ещё не было, и переночевать, в конце-концов, нашлось бы где. Пусть и в гостинице. Деньги, прихваченные с собой, растратить не успел ещё. Да и к знакомым из АвтоДора можно было наведаться – поди, не отказали бы в ночлеге. Были у него тут знакомые, как не быть? Почти тридцать лет уже ездил он сюда со своими сметами, стройфинпланами, отчётами... Просто, просто ещё сутки находиться в неведении и таком тревожно-томительном ожидании, уже изрядно измотанным... Правда, эти сутки оставляли ему всё же хоть мизерную, но надежду: а вдруг, да ошибка вышла в подозрении? Ведь говорили же ему ещё дома: мол, всё это лишь подозрения, не сто процентов, и даже не пятьдесят на пятьдесят... Может, это он сам себе, в панике, такой приговор вынес? Ну, а если – нет? Что тогда?
– Я, – продолжил он, – в долгу не останусь... – Николай Трофимович запустил руку во внутренний карман пиджака, извлёк оттуда кошелёк, вынул полутысячную. – Вот, возьмите, пожалуйста. Только умоляю: сделайте сегодня... Сил моих уже никаких нет, шестые сутки места себе не нахожу...
– Хорошо, – разом подобрела дама в белом халате, беззастенчиво, привычным жестом принимая купюру.– Постараемся сделать сегодня. Результаты передадим врачу.
Недужный вышел из здания диспансера. На улице падал снежок. Было безветренно и тепло, градусов пять-шесть ниже нуля. Он давно уже не помнил такой тёплой и снежной зимы. Брёл, не торопясь вдоль тротуара улицы. Его обгоняли суетливые прохожие. Навстречу ему, по проезжей части улицы, постоянно урча, двигались потоки автомашин, в основном, разноцветных иномарок.
Сквозь застрявшую в мозгу пять дней назад одну единственную думу пробивались её отростки. «Неужели всего этого – людей, машин, домов, деревьев, жены, детей, матери, сестёр, брата, друзей – у меня совсем скоро не будет? Нет, всё останется по-прежнему, но здесь, в этом мире, но уже без меня... И – ведь, верно: не я первый, не я и последний. Даже, если всё и обойдётся на сей раз... Так отчего же цепляешься за неё? Именно теперь, именно сейчас?! Да – и что мне до всех прочих? До всех тех, кого уже нет или кого скоро не станет? Как и им – до меня... Тысячи, миллионы людей даже и не заметят моего отсутствия. Они даже и не подозревают о моём существовании. Боже, и зачем, с какой целью человек приходит в этот мир?»
За полчаса до назначенного времени Николай Трофимович был уже на месте окончательного приговора. Пропустив впереди себя двоих человек, словно кролик в пасть удава, двинулся он в кабинет к врачу. И опять воззвал Всевышнего к помощи, милости и спасению.
– Недужный я, Николай Трофимович, – напомнил он врачу. – Был у вас на приёме сегодня. Просили подойти...
– Сейчас поглядим, готово ли заключение, – ответил тот, привычно набирая на клавиатуре компьютера запрос. – Ага! Есть!
Николай Трофимович напрягся, как сжатая пружина, готовая вот-вот соскочить с фиксатора.
Врач пробежался глазами по экрану монитора, глянул, повеселевши, на пациента:
-Та-ак... Ну, как я и предполагал: ничего страшного не выявлено. Сейчас мы сделаем распечаточку.
Кузнечиками застрекотал принтер компьютера, поглощая в себя чистый лист бумаги. Выбросил распечатку.
Врач взял в руки бумагу, глянул в неё, ещё раз перечитал про себя заключения, где стояли сплошные: «не выявлено», «не обнаружено». И окончательный диагноз. Он достал из выдвижного ящика стола печать, макнул ею в поролоновую мастичную губку, шлёпнул оттиск на лист, расписался шариковой ручкой. Передавая заключении о болезни Николаю Трофимовичу, произнёс:
– Ну, вот, а вы боялись... Ничего серьёзного. То есть, подозрения ваших врачей на онкологическое заболевание у вас не подтвердилось. Нет у вас никакой злокачественной опухоли. Поезжайте спокойненько домой и лечите свой хронический остеохондроз.– Он улыбнулся, добавил: – И постарайтесь к нам вообще никогда не обращаться. С новым годом вас, с наступающим годом свиньи!
Гора с плеч, если не шар земной, свалились с Недужного, словно с мифологического атланта. Как благодарил он врача, какими словами, как оказался уже за пределами онкодиспансера – не помнил. И уже брёл он не уныло и понуро, как три часа назад, по предновогоднему, празднично убранному городу, а ноги сами несли его подальше от этого страшного места. Ему чудилось, будто он в забытом детском сне, гигантскими прыжками, едва касаясь земли, легко парит над землёй – такой огромной, красочно расцвеченной. И до того же было легко и радостно, словно там, в далёком детстве, он спешит на новогоднюю школьную ёлку – где ему непременно дадут подарок в склеенном из старой газеты бумажном кульке, и в котором, кроме разных конфет, будут лежать пахучее яблоко и оранжевая мандаринка. Сейчас он готов был обнять, расцеловать и наговорить кучи любезностей каждому встречному.
Впервые за последние пять дней к нему стали возвращаться запахи. И вдруг захотелось есть. Он вспомнил, что с самого утра, как приехал в город, абсолютно ничего не ел. Выискивая глазами хотя бы какую-нибудь закусочную, вроде «Подорожника», он заметил между домов силуэт церкви. Над коробками серых домов высились голубые купола. И на них, в лучах появившегося закатного солнца, купались позолоченные кресты.
– Слава тебе, Господи! – уже вслух, не мысленно, произнёс Николай Трофимович. – Прости меня за все мои прегрешения и неверие в Тебя. Теперь – ещё поживём...
Хотя с какой целью ему была предоставлена такая отсрочка – так и не уразумел.
Кемерово, 2007 г.
Назад |