Мысль, что он не сможет больше играть на инструменте, повергла его в страшное уныние. Ну что там нога? - можно и на протезе скакать, рука вот... пальцы... И Трескин, закрыв глаза, стал тихонько шевелить пальцами прокушенной руки. Они подчинялись - значит сухожилия целы. Это обнадёживало. Зверь же, почувствовав движение мышц под зубами, на мгновение отпустил руку, но тут же перехватил её вновь. Новая боль доставила человеку новые страдания. Это было очень, очень жестоко по отношению к нему, Анатолию. « Нельзя ему свою слабость показывать. Держись, дер-жись, Трескин Толя! У тебя были трудные ситуации в жизни - пережил, выкарабкался, переживёшь и эту.» - обращался он к себе, превозмогая физическую боль и осторожно прощупывая свободной рукой куртку в районе кармана, но телефона не обнаруживалось. Повернув голову в противоположную сторону, он увидел свой мобильник, лежащим чуть поодаль, на расстоянии вытянутой руки. Но выбросив руку в сторону спасительного предмета, он понял, что не достанет. Тридцать, ну сорок сантиметров ещё до него, но это расстояние казалось длиною в целую жизнь.
Нащупав возле ног сухую ветку, Анатолий попытался ею подтолкнуть телефон. Это ему долго не удавалось. Нога занемела основательно: через рваное кирзовое голенище просачивалась кровь, а сам капкан смотрелся чудовищно неправдоподобно. Он также, как и волк, вцепился мёртвой хваткой, только совершенно неосознанной, и оттого выглядевший ещё тупее и отвратительнее, чем зверь. « Лишь бы кость была цела,» - отмечал в тревоге человек.
Наконец у Анатолия получилось: телефон вот он, уже кончики пальцев трогают его гладкую и холодную поверхность... И вот спасение Трескина находится уже в руке. Сердце от волнения готово выпрыгнуть горлом, бьётся забивая дых и толкаясь больно в шею.
Лёжа также на боку (как приказала ситуация), и прижимаясь щекой к мокрому и колючему снегу, он нажал красную кнопочку. Экран засветился голубым. Антенна показывала полный объём, но заряд батарейки начал стремительно уменьшаться прямо на глазах, и через секунд пять, семь, экран потух. Анатолий, ничего не понимая, начал нервно тыкать кнопку, пока не сообразил о причине быстрого разряжения батареи - холод. Телефону немного хватило, чтобы, полежав своим элегантным тельцем в холодном крошеве снега, разрядиться полностью. А сколько же, собственно, телефон и провалялся? А сколько времени уже сам Трескин лежит вот так на боку, отдав себя на растерзание тупой твари?
Анатолий мутным взглядом посмотрел по сторонам, на вечереющее небо, на волка, на его пронзительно жёлтые глаза и заорал вдруг надрывно, истошно: « По-мо-ги-те-е! Кто ни-будь! Я здесь! Здесь я!»
Волк встрепенулся и ещё крепче сомкнул челюсти. Потом он дёрнулся в направлении человека, но сучок не дал бревну проскочить в развилке берёз. Те лишь упруго качнулись, махнув шумно своими верхушками. « А ведь ещё два, три раза он дёрнет - прикинул человек, - и деревца не выдержат.»
И припомнился Анатолию рассказ матери о том, как она молитвой вышла из трудного положения. И помогла ли, действительно, молитва -трудно судить, но человек как раз и силён своим обращением к высшему разуму, духу, наполняя и укрепляя тем самым свой разум, свои силы - веру в удачный исход.
Было это ещё в годы коллективизации. Бежали люди от этих коллективных хозяйств. Бежали многие, кто понимал и не понимал всей сути новой жизни. Бежали, если было куда бежать, больше туда, куда сподручнее. А мать его через Китайскую границу, толком не охраняемую ни с той, ни с другой стороны бежала и, вкусив горькие плоды эмигранта, пустилась обратно на свою историческую родину. Пересекала вновь границу той же тропкой. Ночью спала на самотканом рядне под кустом, слушая завывание волков и читая молитву о спасении. А поутру читала вновь, потому что, проснувшись, увидела группу солдат неподалёку. Читая и читая молитву, она видела, как солдаты один за другим стали расходиться. И так она снова перешла границу благополучно. И очень часто она рассказывала Анатолию об этом случае - верила в силу молитвы. « А какую же молитву она читала? -напрягался несчастный, - Ах, да, «Отче наш.» Иже на небеси, да освятится имя твое,., яко же мы... долги наши...»
Не вспоминался ему текст точный. Он знал всю премудрость соломонову, нагорную проповедь и многое другое, но «Отче наш»...
- А ты бы что читал? - хрипя обратился он к зверю. - У тебя, сволочь серая, вообще в голове пусто. Знаешь только как руку мою держать. А как ты думаешь, чья возьмёт? Неуж-то твоя? Тебе ведь стоит только вырвать волок из развилки, и я твой. Ты сразу меня за горло и всё... Но я тебе так просто не сдамся, пёс ты шелудивый!
У Трескина безумно горели глаза, а в голове проносились самые разные мысли, но самую скверную, ужасную, в образе старухи с косой, он старался отбросить подальше, как мусор из избы. Он пытался оседлать усилием воли ту единственную мысль-спасение, которая вывезет его бренное тело из пут смерти. Если он, к примеру, ударит зверя мобильным телефоном по голове, то, возможно, тот выпустит хоть на мгновение левую руку. А что дальше? А дальше человек отпрянет и останется в поле недосягаемости, и пока матёрый волчара вырвет волок, он успеет здоровой рукой распутать проволоку и хоть ползком, с капканом на ноге, будет уходить быстрее на трассу, а там спасение, там машины.
Долго человек сосредотачивался на своём дерзком и неожиданном для зверя действии. А волк? А волк пока ничего путного не мог придумать, хотя уловки зверя тоже бывают дерзки и неожиданны, но на данный момент у него не было выбора, как только удерживать человека за руку. А раз у животного ограничен разум в отношении тактики, то ему оставалось только выжидать, что предпримет гомо сапиенс, чтобы тут же отреагировать, упреждая того в действии.
И человек решился...
Удар получился очень слабым, да и не в голову, как предполагалось, а по носу, на что волк тут же выпустив левую, перехватил в запястье правую руку. Анатолий взвыл от боли. « Это всё.» - пронеслось пламенея у него в мозгу. Левая рука плетью упала на снег, обильно пачкая его сгустками крови. От плеча и до локтя он её ощущал как живую, а дальше она практически отсутствовала. « Левая рука - это басы. Отойдёт, не отойдёт - не известно. А теперь вот правая... О Боже! Прости меня за мои прегрешения!.. Помоги, прошу тебя! Иже на небеси, да освятится имя твое, да будет царствие... Воля твоя... Даш нам днесь...» Трескин не кривил душой. Он был искренен как никогда.
Он повторял и повторял фрагменты этой молитвы. Читал громко, сцепив зубы, глядя в немигающие глаза своему мучителю. «А, может, ты уйдёшь, зверушка? Уйди. Давай разойдёмся по-хорошему. Ты сейчас отпустишь мою руку, и мы в разные стороны... Давай, а? Мне больно, ведь и тебе тоже. Ты в конце концов можешь потом себе лапу отгрызть, ведь и тебе жить хочется. Я тебе ещё двух овечек подарю - будь ты неладен.» И человек опять заорал, что было мочи: « По-мо-ги-и-те!»
Волк напрягся и покачал молодыми берёзками - те не сдавались под натиском, волока. « Дурак, тебе бы отпустить мою руку, пройти назад через развилку и обойти берёзки - и я твой. Я не успею отвязаться от дерева... слишком мало будет времени. Ду-у-рак ты! А как ты псиной воняешь, сволочь желтоглазая!..»
Почему-то здесь Анатолию припомнилась книга о Сталине. Автор писал, если ему верить, что у советского монарха тоже были жёлтые глаза. Неужели цвет глаз имеет отношение к жестокости? Человек - он не волк, а волк - не человек, но чёткой границы тут, очевидно, не проведёшь. Границы размывают... чаще всего - люди. В чём же теперь вина Трескина? В том, что не дал зверю безнаказанно попользоваться его добром. А разве люди друг у друга не воруют? Воруют и убивают. Зверь убивает по необходимости, человек убивает ради самого процесса. Волк просто зарезал овечку и ушёл -запирайте люди получше свои стайки. И сейчас волк озабочен не меньше чем Трескин, своим выживанием.
Смеркалось. Подул лёгкий северный ветер, раскачивая верхушки деревьев, они зашептали о чём-то своим древесным языком. Рядом на сухую осину уселась сова Дарья. Анатолий знаком с ней давно. Это были её угодья. Сова оглядела своими огромными глазищами, словно чайными блюдцами, всё окрест и легко снявшись полетела в направлении складов охотиться на мелкого грызуна. « Могла б весточку передать», - заныло сердце Анатолия.
Хищник всё ещё пребывал в нерешительности. Он, наверно, тоже понимал свою безысходность: видно было, что умаялся смертельно – хвост полуопущен, дыхание прерывистое, тяжёлое. Но он также внимательно следил за движениями человека, чтобы при необходимости напрячься струною и вновь рвануться к своей жертве.
- Я тебя загрызу, - вдруг совершенно спокойно сказал ему Трескин. - Ты меня лишил обеих рук, но у меня есть ещё зубы. - и он поклацал ими.
Волк оскалился и высоко поднял хвост. Анатолий слегка пошевелил пальцами правой руки. Они действовали, и он начал потихоньку разворачивать кисть руки, чтобы засунуть её прямо в пасть зверю. Тот не понимая намерений человека начал вынужденно перехватывать зубами кисть руки. Запястье хрустело суставчиками, но человек, роняя стон с пересохших губ, с усердием проделывал задуманное, пытаясь ценой страшной физической боли достичь своей цели. И постепенно ему удалось выполнить поставленную задачу - вся кисть руки оказалась внутри горячей и мокрой пасти зверя.
Человек сделал передышку.
Рука также крепко была схвачена в запястье, словно раскалёнными щипцами, и волк также ощеривался обнажая свои убийственные клыки, яростно сверкая немигающими глазами. Несколько помедлив, человек, превозмогая адскую боль, начал проталкивать руку дальше внутрь. Этот процесс был мучительным и долгим, но в конце концов дал обнадёживающие результаты: шевеля всей пятернёй внутри пасти, человек заставил волка на какое-то мгновение ретироваться - тот стал кашлять и пятиться назад. «Что, запершило? Что, кислород перекрыли, - ликовал приободрившийся Трескин, - ты пятишься!., тебе это не нравится, но твой отход мне совсем невыгоден, иначе мне... крышка.
Волк медленно отступал назад, а человек медленно полз вперёд. Существу разумному и универсальному длина проволоки ещё позволяла наступать, а волку длина цепи отступать. Но эта ситуация была временной и через какой-то метр могла резко измениться не в пользу Трескина, и он принял окончательное и верное в этом случае решение. Привстав на колени и быстро, хотя и мелко, ими перебирая, он наступал на своего серого мучителя, всё глубже проталкивая кисть руки в его утробу.
У волка мутнел взгляд, и он уже не так цепко держал руку, скорее он желал уже от неё освободиться, но человек был настойчив в своих намерениях.
И человек сделал последний рывок...
Не вынимая руки из пасти, Анатолий резко бросился телом на волка и, сбив его с ног, завалил набок и уткнулся головой в шею, отыскивая зубами горло. Одна из передних лап зверя была придавлена телом нападающего, а второй и одной задней, свободной от капкана лапой он начал отчаянно рвать пуховик, раздирая его в клочья, выпуская клубы крупного и мелкого птичьего пера.
«Иже на небеси...» - рычал Трескин, задыхаясь в густой волчьей шерсти. Вскоре он ртом почувствовал горло и, заламывая голову волка к спине, начал с остервенением вгрызаться в горячую плоть.
Животное металось из стороны в сторону, пытаясь перевалиться на другой бок и хоть как-то изменить ситуацию. Но человек был упрям и силён. Человек сейчас был зверем.
Вскоре под его зубами что-то хрустнуло, он понял - глотка, понял, поскольку чувствовал ртом свои пальцы, орудовавшие изнутри этого дыхательного шланга.
Зверь уже сопротивлялся слабо. Он хрипел дырявым горлом забрызгивая кровью лицо Трескина, потом забился в конвульсиях, вытягивая лапы. Он был уже обмякший и бездыханный, а человек всё грыз и грыз его шею утверждая свою победу. Потом было затишье, а после громкие всхлипы Анатолия. Он лежал на спине возле присмиревшего навеки хищника с ободранной в клочья одежде, весь перепачканный своей и чужой кровью и подвывал, наполняя своё сердце великой печалью и не менее великой радостью в этой смертельной схватке.
Борьба закончилась. Зверь был повержен.
Уже изрядно потемнело, когда на зерноскладах дружно загавкали собаки, окружив в свете фонарей странного пришельца, пахнущего зверем и кровью. Вышел охранник и с испуганным выражением лица начал разглядывать незнакомца.
- Коля, это я, Анатолий, - прохрипел незнакомец. - Я зверя убил.
- Где? - немного отойдя от шока, вымолвил охранник.
- Вот здесь. - И Анатолий прижал окровавленные руки к груди. -Позвони Зинаиде, скажи, что всё в порядке.
Около месяца пролежал Трескин в районной больнице. Раны затянулись, но боль давала ещё о себе знать.
Когда он выписывался, цвела черемуха. Природа бурно заявляла свои права на новую жизнь.
Ехали на такси всем семейством, радостные и немного печальные.
- Пап, а ну-ка пошевели пальцами, - приставали дети. Он шевелил.
- Ура! Будет играть на баяне!
– Слышь, Толик, а я иконку свекровкину пристроила в доме. Ты не против?
- Правильно сделала. - не глядя ей в глаза, тихо сказал Анатолий и украдкой смахнул неожиданную слезу.
Это была слеза очищения.
Нащупав возле ног сухую ветку, Анатолий попытался ею подтолкнуть телефон. Это ему долго не удавалось. Нога занемела основательно: через рваное кирзовое голенище просачивалась кровь, а сам капкан смотрелся чудовищно неправдоподобно. Он также, как и волк, вцепился мёртвой хваткой, только совершенно неосознанной, и оттого выглядевший ещё тупее и отвратительнее, чем зверь. « Лишь бы кость была цела,» - отмечал в тревоге человек.
Наконец у Анатолия получилось: телефон вот он, уже кончики пальцев трогают его гладкую и холодную поверхность... И вот спасение Трескина находится уже в руке. Сердце от волнения готово выпрыгнуть горлом, бьётся забивая дых и толкаясь больно в шею.
Лёжа также на боку (как приказала ситуация), и прижимаясь щекой к мокрому и колючему снегу, он нажал красную кнопочку. Экран засветился голубым. Антенна показывала полный объём, но заряд батарейки начал стремительно уменьшаться прямо на глазах, и через секунд пять, семь, экран потух. Анатолий, ничего не понимая, начал нервно тыкать кнопку, пока не сообразил о причине быстрого разряжения батареи - холод. Телефону немного хватило, чтобы, полежав своим элегантным тельцем в холодном крошеве снега, разрядиться полностью. А сколько же, собственно, телефон и провалялся? А сколько времени уже сам Трескин лежит вот так на боку, отдав себя на растерзание тупой твари?
Анатолий мутным взглядом посмотрел по сторонам, на вечереющее небо, на волка, на его пронзительно жёлтые глаза и заорал вдруг надрывно, истошно: « По-мо-ги-те-е! Кто ни-будь! Я здесь! Здесь я!»
Волк встрепенулся и ещё крепче сомкнул челюсти. Потом он дёрнулся в направлении человека, но сучок не дал бревну проскочить в развилке берёз. Те лишь упруго качнулись, махнув шумно своими верхушками. « А ведь ещё два, три раза он дёрнет - прикинул человек, - и деревца не выдержат.»
И припомнился Анатолию рассказ матери о том, как она молитвой вышла из трудного положения. И помогла ли, действительно, молитва -трудно судить, но человек как раз и силён своим обращением к высшему разуму, духу, наполняя и укрепляя тем самым свой разум, свои силы - веру в удачный исход.
Было это ещё в годы коллективизации. Бежали люди от этих коллективных хозяйств. Бежали многие, кто понимал и не понимал всей сути новой жизни. Бежали, если было куда бежать, больше туда, куда сподручнее. А мать его через Китайскую границу, толком не охраняемую ни с той, ни с другой стороны бежала и, вкусив горькие плоды эмигранта, пустилась обратно на свою историческую родину. Пересекала вновь границу той же тропкой. Ночью спала на самотканом рядне под кустом, слушая завывание волков и читая молитву о спасении. А поутру читала вновь, потому что, проснувшись, увидела группу солдат неподалёку. Читая и читая молитву, она видела, как солдаты один за другим стали расходиться. И так она снова перешла границу благополучно. И очень часто она рассказывала Анатолию об этом случае - верила в силу молитвы. « А какую же молитву она читала? -напрягался несчастный, - Ах, да, «Отче наш.» Иже на небеси, да освятится имя твое,., яко же мы... долги наши...»
Не вспоминался ему текст точный. Он знал всю премудрость соломонову, нагорную проповедь и многое другое, но «Отче наш»...
- А ты бы что читал? - хрипя обратился он к зверю. - У тебя, сволочь серая, вообще в голове пусто. Знаешь только как руку мою держать. А как ты думаешь, чья возьмёт? Неуж-то твоя? Тебе ведь стоит только вырвать волок из развилки, и я твой. Ты сразу меня за горло и всё... Но я тебе так просто не сдамся, пёс ты шелудивый!
У Трескина безумно горели глаза, а в голове проносились самые разные мысли, но самую скверную, ужасную, в образе старухи с косой, он старался отбросить подальше, как мусор из избы. Он пытался оседлать усилием воли ту единственную мысль-спасение, которая вывезет его бренное тело из пут смерти. Если он, к примеру, ударит зверя мобильным телефоном по голове, то, возможно, тот выпустит хоть на мгновение левую руку. А что дальше? А дальше человек отпрянет и останется в поле недосягаемости, и пока матёрый волчара вырвет волок, он успеет здоровой рукой распутать проволоку и хоть ползком, с капканом на ноге, будет уходить быстрее на трассу, а там спасение, там машины.
Долго человек сосредотачивался на своём дерзком и неожиданном для зверя действии. А волк? А волк пока ничего путного не мог придумать, хотя уловки зверя тоже бывают дерзки и неожиданны, но на данный момент у него не было выбора, как только удерживать человека за руку. А раз у животного ограничен разум в отношении тактики, то ему оставалось только выжидать, что предпримет гомо сапиенс, чтобы тут же отреагировать, упреждая того в действии.
И человек решился...
Удар получился очень слабым, да и не в голову, как предполагалось, а по носу, на что волк тут же выпустив левую, перехватил в запястье правую руку. Анатолий взвыл от боли. « Это всё.» - пронеслось пламенея у него в мозгу. Левая рука плетью упала на снег, обильно пачкая его сгустками крови. От плеча и до локтя он её ощущал как живую, а дальше она практически отсутствовала. « Левая рука - это басы. Отойдёт, не отойдёт - не известно. А теперь вот правая... О Боже! Прости меня за мои прегрешения!.. Помоги, прошу тебя! Иже на небеси, да освятится имя твое, да будет царствие... Воля твоя... Даш нам днесь...» Трескин не кривил душой. Он был искренен как никогда.
Он повторял и повторял фрагменты этой молитвы. Читал громко, сцепив зубы, глядя в немигающие глаза своему мучителю. «А, может, ты уйдёшь, зверушка? Уйди. Давай разойдёмся по-хорошему. Ты сейчас отпустишь мою руку, и мы в разные стороны... Давай, а? Мне больно, ведь и тебе тоже. Ты в конце концов можешь потом себе лапу отгрызть, ведь и тебе жить хочется. Я тебе ещё двух овечек подарю - будь ты неладен.» И человек опять заорал, что было мочи: « По-мо-ги-и-те!»
Волк напрягся и покачал молодыми берёзками - те не сдавались под натиском, волока. « Дурак, тебе бы отпустить мою руку, пройти назад через развилку и обойти берёзки - и я твой. Я не успею отвязаться от дерева... слишком мало будет времени. Ду-у-рак ты! А как ты псиной воняешь, сволочь желтоглазая!..»
Почему-то здесь Анатолию припомнилась книга о Сталине. Автор писал, если ему верить, что у советского монарха тоже были жёлтые глаза. Неужели цвет глаз имеет отношение к жестокости? Человек - он не волк, а волк - не человек, но чёткой границы тут, очевидно, не проведёшь. Границы размывают... чаще всего - люди. В чём же теперь вина Трескина? В том, что не дал зверю безнаказанно попользоваться его добром. А разве люди друг у друга не воруют? Воруют и убивают. Зверь убивает по необходимости, человек убивает ради самого процесса. Волк просто зарезал овечку и ушёл -запирайте люди получше свои стайки. И сейчас волк озабочен не меньше чем Трескин, своим выживанием.
Смеркалось. Подул лёгкий северный ветер, раскачивая верхушки деревьев, они зашептали о чём-то своим древесным языком. Рядом на сухую осину уселась сова Дарья. Анатолий знаком с ней давно. Это были её угодья. Сова оглядела своими огромными глазищами, словно чайными блюдцами, всё окрест и легко снявшись полетела в направлении складов охотиться на мелкого грызуна. « Могла б весточку передать», - заныло сердце Анатолия.
Хищник всё ещё пребывал в нерешительности. Он, наверно, тоже понимал свою безысходность: видно было, что умаялся смертельно – хвост полуопущен, дыхание прерывистое, тяжёлое. Но он также внимательно следил за движениями человека, чтобы при необходимости напрячься струною и вновь рвануться к своей жертве.
- Я тебя загрызу, - вдруг совершенно спокойно сказал ему Трескин. - Ты меня лишил обеих рук, но у меня есть ещё зубы. - и он поклацал ими.
Волк оскалился и высоко поднял хвост. Анатолий слегка пошевелил пальцами правой руки. Они действовали, и он начал потихоньку разворачивать кисть руки, чтобы засунуть её прямо в пасть зверю. Тот не понимая намерений человека начал вынужденно перехватывать зубами кисть руки. Запястье хрустело суставчиками, но человек, роняя стон с пересохших губ, с усердием проделывал задуманное, пытаясь ценой страшной физической боли достичь своей цели. И постепенно ему удалось выполнить поставленную задачу - вся кисть руки оказалась внутри горячей и мокрой пасти зверя.
Человек сделал передышку.
Рука также крепко была схвачена в запястье, словно раскалёнными щипцами, и волк также ощеривался обнажая свои убийственные клыки, яростно сверкая немигающими глазами. Несколько помедлив, человек, превозмогая адскую боль, начал проталкивать руку дальше внутрь. Этот процесс был мучительным и долгим, но в конце концов дал обнадёживающие результаты: шевеля всей пятернёй внутри пасти, человек заставил волка на какое-то мгновение ретироваться - тот стал кашлять и пятиться назад. «Что, запершило? Что, кислород перекрыли, - ликовал приободрившийся Трескин, - ты пятишься!., тебе это не нравится, но твой отход мне совсем невыгоден, иначе мне... крышка.
Волк медленно отступал назад, а человек медленно полз вперёд. Существу разумному и универсальному длина проволоки ещё позволяла наступать, а волку длина цепи отступать. Но эта ситуация была временной и через какой-то метр могла резко измениться не в пользу Трескина, и он принял окончательное и верное в этом случае решение. Привстав на колени и быстро, хотя и мелко, ими перебирая, он наступал на своего серого мучителя, всё глубже проталкивая кисть руки в его утробу.
У волка мутнел взгляд, и он уже не так цепко держал руку, скорее он желал уже от неё освободиться, но человек был настойчив в своих намерениях.
И человек сделал последний рывок...
Не вынимая руки из пасти, Анатолий резко бросился телом на волка и, сбив его с ног, завалил набок и уткнулся головой в шею, отыскивая зубами горло. Одна из передних лап зверя была придавлена телом нападающего, а второй и одной задней, свободной от капкана лапой он начал отчаянно рвать пуховик, раздирая его в клочья, выпуская клубы крупного и мелкого птичьего пера.
«Иже на небеси...» - рычал Трескин, задыхаясь в густой волчьей шерсти. Вскоре он ртом почувствовал горло и, заламывая голову волка к спине, начал с остервенением вгрызаться в горячую плоть.
Животное металось из стороны в сторону, пытаясь перевалиться на другой бок и хоть как-то изменить ситуацию. Но человек был упрям и силён. Человек сейчас был зверем.
Вскоре под его зубами что-то хрустнуло, он понял - глотка, понял, поскольку чувствовал ртом свои пальцы, орудовавшие изнутри этого дыхательного шланга.
Зверь уже сопротивлялся слабо. Он хрипел дырявым горлом забрызгивая кровью лицо Трескина, потом забился в конвульсиях, вытягивая лапы. Он был уже обмякший и бездыханный, а человек всё грыз и грыз его шею утверждая свою победу. Потом было затишье, а после громкие всхлипы Анатолия. Он лежал на спине возле присмиревшего навеки хищника с ободранной в клочья одежде, весь перепачканный своей и чужой кровью и подвывал, наполняя своё сердце великой печалью и не менее великой радостью в этой смертельной схватке.
Борьба закончилась. Зверь был повержен.
Уже изрядно потемнело, когда на зерноскладах дружно загавкали собаки, окружив в свете фонарей странного пришельца, пахнущего зверем и кровью. Вышел охранник и с испуганным выражением лица начал разглядывать незнакомца.
- Коля, это я, Анатолий, - прохрипел незнакомец. - Я зверя убил.
- Где? - немного отойдя от шока, вымолвил охранник.
- Вот здесь. - И Анатолий прижал окровавленные руки к груди. -Позвони Зинаиде, скажи, что всё в порядке.
Около месяца пролежал Трескин в районной больнице. Раны затянулись, но боль давала ещё о себе знать.
Когда он выписывался, цвела черемуха. Природа бурно заявляла свои права на новую жизнь.
Ехали на такси всем семейством, радостные и немного печальные.
- Пап, а ну-ка пошевели пальцами, - приставали дети. Он шевелил.
- Ура! Будет играть на баяне!
– Слышь, Толик, а я иконку свекровкину пристроила в доме. Ты не против?
- Правильно сделала. - не глядя ей в глаза, тихо сказал Анатолий и украдкой смахнул неожиданную слезу.
Это была слеза очищения.