Не нужно мне льстить, Буртазин. Вам не повезло с партнершей. Знаете, вы вытащили «черную метку». Не удержались. Чего-то не учли, ошиблись. Это случается гораздо чаще в жизни, чем кажется и не только в отношениях с женщиной. Вот у вас, судя по всему успешный бизнес, а у скольких ничего не получилось? Скольких жизнь пожевала, пожевала да и выплюнула на помойку?
- Мне кажется, если бы я встретил Ангелину, если бы...
Демин перебил его:
- Вы её встретите. Я вам это обещаю, а пока... - он развел руками, снял трубку внутреннего телефона и вызвал конвойных.
После того, как Буртазина увели, он зашел к начальнику СИЗО, капитану Кромешникову, переговорил с ним насчет содержания подследственного Буртазина и передач ему.
- Гуманист Вы, Петр Алексеевич! А гуманность нужна в гуманитарных учреждениях, в театре, к примеру, а не у нас. – У капитана с такой дьявольской фамилией на самом деле была легкая, почти воздушная, натура, а заключалась она в том, чтобы поменьше перечить начальству, какого бы оно ранга ни было.
* * *
Вернулся Демин в прокуратуру перед самым обедом. Невидяще, прошел длинным коридором мимо граждан, ищущих правды и прокурорской справедливости. Вошел в кабинет и закрылся на замок изнутри. Затем вытащил из полиэтиленового пакета «тормозок» и, не ощущая вкуса, медленно сжевал его, запивая крепким чаем из термоса.
Разговор с Буртазиным задел Петра гораздо глубже, чем он того стоил. Много личного было в этом. Ведь и он взял свою будущую супругу силой. Демин отчетливо вспомнил тот вечер в общежитии института... Только Анечка, Анна ничуть не обиделась на него, напротив... Да, именно, «напротив»... - «Она этого хотела» - Вслух сказал Демин и повторил: «Именно этого, «силового варианта» хотела, точно». Подумалось: «Она и сейчас ждет от меня такого подхода». И опять сорвалось с языка, вслух: «Не дождется!»
Прокурор города очень удивился, когда на следующий день, после передачи дела об изнасиловании, к нему зашел Демин и повел разговор о том, чтобы выпустить обвиняемого Буртазина из следственного изолятора «под подписку о невыезде».
- Так это не делается. - Сухо сказал прокурор, отстраняя рукой протянутое Деминым постановление. - Статья серьезная, можно сказать, «громкая» статья.
- До суда, Матвей Ипполитович, можно. - Настаивал Демин, протягивая прокурору листок бумаги. Тот вперил в него глаза и, буравя взглядом следователя, спросил: «Ты в чем-то, сомневаешься?»
- В одном: нужно ли до решения суда держать человека под арестом? - Сказал, не удержавшись от сарказма.
Нужно сказать, что в последнее время нелюбовь Демина к своей профессии оформилась в виде иронии, сарказма, переходящих в циничность. Это не нравилось многим в прокуратуре. К тому же молодой следователь, а Демин работал только третий год, никак не желал «влиться» всей душой в их коллектив, всегда норовил жить в особинку.
Однажды Матвей Ипполитович – прокурор города, не выдержал и сказал ему: - Нехорошая у тебя улыбка, Демин, нехорошая. - Поглядел на Петра, как ему казалось, «отрезвляющим взглядом» и добавил внушительно: - К профессии нашей не подходящая.
Вот и сейчас прокурор города, Кардовин Матвей Ипполитович, смотрел на следователя, не скрывая своей неприязни к нему.
- Ничего я подписывать не буду. - Решительно сказал прокурор и махнул рукой в знак того, что Демин может быть свободен.
- Как следователь, я имею на это право. - Демин сказал это таким тоном, что не почувствовать в его голосе вызова Матвей Ипполитович не мог.
- Ты что, работать не хочешь, а? - Лицо прокурора закаменело. Матвей Ипполитович был прокурором еще той, старой закваски и не привык к такому своевольному поведению своих подчиненных. «Это все новые веяния. - Подумал прокурор, - когда в государстве нет «хозяина», то нет и прокуратуры».
- Я работаю, Матвей Ипполитович и потому считаю, что этот человек не представляет сколь-нибудь серьезной угрозы для общества.
- Он – насильник, и место ему на нарах! - Выкрикнул прокурор и даже встал со стула. Матвей Ипполитович раздражено схватил со стола пачку сигарет и подошел к окну. За окном шли люди, трамваи, цвела в палисаднике сирень и светило весеннее солнце. «А тут, в его кабинете стоял этот… этот... - У прокурора не было слов, дать определение Демину, лучшее, что пришло в голову, так это не слова, а понимание, что следователь не пригоден для своей работы. - Слишком глубоко лезет в души преступников. Да, именно так, «слишком» и именно, в души преступников!»
Наконец он повернулся к Демину и спросил: «Скажи мне откровенно, почему у тебя жалость к этому развратному преступнику и нет жалости к девчушке? - Он стряхнул пепел прямо на пол и растер его подошвой черных, лаковых туфлей. - Что это за мода пошла такая жалеть преступников и не жалеть их жертв?»
- Не в жалости дело, Матвей Ипполитович, просто нет никакой надобности в содержании его под стражей. Я говорил с обвиняемым. - Демин не стал распространяться дальше, незачем, прокурор бы не понял его.
- Настырный ты и наглый не по годам. - В голосе прокурора явственно проступала злость. Он выхватил постановление и размашисто подписал его. Демин взял листок, молча положил его в папку с твердыми корочками и с надписью, «На подпись», не сказал, ни спасибо, ничего, повернулся и пошел к выходу.
Прокурор крикнул в спину Демина:
– Ты бы подыскал себе другую работу!
Демин повернулся и сказал:
– Я подумаю над Вашим предложением, Матвей Ипполитович.
Сказал так, словно он, а не прокурор города предложил ему, Демину, озаботиться сменой профессии.
Никогда еще так дерзко Демин не вел себя, и Матвей Ипполитович расстроился настолько, что после обеда поехал к себе на дачу, хотя с утра у него были совершенно иные планы.
Дача и цветник, ухоженный рукой его супруги Галины Петровны, всегда успокаивали его. Супруга прокурора, Галина Петровна, по своей специальности была агрономом, но так как её жизнь была посвящена домашнему очагу, все свои знания и старания вкладывала в эти пять соток прокурорской дачи.
Галина Петровна была на десять лет моложе своего мужа и в свои сорок лет выглядела едва ли не на тридцать. Матвею Ипполитовичу бывало лестно, когда он ловил на себе завистливые взоры мужчин. Все мужчины, разумеется, были особого круга, входили в число местной аристократии, все лица – обладавшие в городе властью. И то сказать, Матвей Ипполитович Кардовин родился, вырос и выслужился в этом городе, так что многих знал еще со школьной скамьи. Правда, последние десять лет изрядно перетрясли городские кадры, много появилось «варягов». Взошли, словно после обильного дождя грибы-поганки, разные скоробогатеи, но не они властвовали в городе, а он, Матвей Ипполитович, потому, что много чего знал о каждом.
Об этом лениво думал Кардовин, покачиваясь на заднем сидении прокурорского «Вольво». Сегодня на даче должны были установить спутниковую антенну - очередная причуда его жены в ряду других причуд. Он представил себе, как неожиданно нагрянет среди бела дня и удивит её своим появлением в неурочное время.
«Надо было позвонить ей. - Подумал Матвей Ипполитович и полез в карман, где должен быть сотовый телефон. Рука наткнулась на кобуру табельного оружия. - «Вот черт, - ругнулся Кардовин, не найдя телефона в кармане своего форменного мундира. - Как же я, эту «подпругу с «крючком» не снял? Это все, чертов Демин меня из колеи выбил. Наглец!»
Он тут же вспомнил, зачем перед приходом Демина надел кобуру с пистолетом и расстроился: его, в четыре часа дня, ждали в колонии, и он хотел показаться там...
– Вот, черт, – вслух выругался прокурор. Водитель повернулся к нему и вопросительно посмотрел на шефа, но тот промолчал, а спрашивать водила был отучен.
«Ладно, позвоню с дачи, извинюсь». - Необходимость извинятся перед полковником Дергачевым, «бурдюком», как его называли заглазно, было противно, а надо, этикет требовал, и от того злость вскипала, кружила и туманила голову.
Ведь и табельное оружие он взял специально, чтобы показать себя... - А вот это бы и не стоило вспоминать. Все в Кардовине вскипело от этой мысли, что на самом деле ему было важно показать Дергачеву себя. Важно поставить его на место. И вообще, понятия – «поставить на место» и «человек, стоящий на месте» – были из ряда ключевых слов прокурора.
Метров за триста до дачи, неожиданно возникло препятствие в виде только что выкопанной траншеи. Кардовин вспомнил, что к дачному поселку прокладывали электрический и телефонный кабели, так как провода на столбах то и дело срезали, «охотники за цветметом».
Машина остановилась; ни проезда, ни объезда не было. Мелькнула мысль: вернуться назад и заняться своими служебными обязанностями, но волна злости на то, что сегодня всё ему противоречит, выбросила его с мягких подушек машины. Он хлопнул дверцей и крикнул водителю, чтобы тот приехал завтра за ним, как положено в семь утра. Кардовин перепрыгнул через канаву и пошел к дачным домикам.
* * *
«Коломиец Ангелина Петровна». - Демин прочитал надпись на обороте фотографии и опять поглядел ей в глаза. «Ну что ж, пора увидеть сию особу вживе». - Он встал, прошел три шага до двери, открыл её в коридор и громко сказал: «Коломиец, проходите».
С жестких стульев, соединенных по трое в кресла, встала девица в короткой юбочке, с ярко-алой копной волос на голове и, покачивая бедрами, как манекенщица на подиуме, направилась к Демину.
«Блядь!» - Мелькнула мысль в голове Петра, и тут же, этой мысли усмехнулась другая мысль: «Каждая женщина при определенных условиях - блядь». - Он становился циничным и замечал в себе это изменение, боролся с ними, но ничего поделать не мог. Когда девушка приблизилась к нему, и он посторонился, пропуская её в кабинет. Намеренно, или случайно она коснулась бедром Петра, и того обожгло прикосновение. - «При этом – хорошенькая блядь...» - Так закруглилась в нем ухмыляющая мысль. Демину стало противно от того, что такие мысли приходят в его голову.
- Садитесь. - Сказал Демин, указывая на стул напротив себя. Она села вполоборота так, что её сильные, загорелые ноги оказались перед глазами Демина.
- Сядьте прямо, гражданка Коломиец. - Сказал Петр ровным голосом. Равнодушие и сухость тона дались ему непросто, мгновенное прикосновение её бедра, чувственный ожег - это обстоятельство сбивало с намеченного плана собеседования. В голову врывались совершенно посторонние мысли и огненными метеорами пролетали там. «Да, что это, баб, что ли, не видел? - Одернул себя Петр, доставая из папки заявление гражданки Коломиец.
- У вас курить можно? - Спросила Ангелина, оглядывая невзрачную, даже убогую обстановку кабинета. - Я никогда не была в прокуратуре. - Сказала она, доставая пачку необычайно тонких и длинных сигарет.
- Вы не были в СИЗО, - мрачно сказал Демин. - Уверяю вас, там бы вам, куда больше не понравилось, чем здесь, а между тем... - Он прервал мысль, которая вовсе не была запланированной, а была из тех «мелькающих мыслей» и вырвалась случайно. - Я пригласил вас для того, чтобы уточнить некоторые моменты из вашего заявления в прокуратуру. Вот вы пишите: «Мы сидели в его комнате и мирно беседовали, и вдруг он набросился на меня и овладел силой».
- Да, так оно и было. - Подтвердила Ангелина. - До сих пор на руке синяк не сошел. - Она подняла руку, чтобы Демин увидел этот синяк на нижней стороне бицепса. Собственно говоря, этот синяк и порванные пополам трусики являлись вещественным доказательством насилия, разумеется, помимо спермы насильника в чреве этой особы.
«Если дело дойдет до суда, - подумал Демин, - то придется доказывать, что сперма принадлежит Буртазину. Дорогое для следствия удовольствие».
Вслух сказал другое:
– Меня интересуют обстоятельства, предшествовавшие этому. - Демин сделал паузу и добавил: - Где познакомились с гражданином Буртазиным Андреем Анатольевичем, как попали в столь позднее время на его холостяцкую квартиру?
– Это так важно? - спросила Ангелина, стряхивая пепел в крышку для консервации стеклянных банок. Крышка была с банки маринованых помидор. Маринованые помидоры стояли под столом Демина в качестве дополнения к обеденному «тормозку».
- Важно. - Демин боролся с напрошенными мыслями и в который раз подумал, что эта работа не для него. Тут нужно думать только одну мысль, как изобличить, а лучше – вообще ни о чем не думать, а исполнять указания... И опять появилась саркастическая мысль: «Указы, приказы, законы, зоны»… - Демин тряхнул головой, и это не осталось незамеченным девицей.
- Вы так смешно головой трясете, словно мой пудель, когда я его вымою... - она спохватилась и сказала: – Ой! Нет, конечно! Вы меня извините! Честное слово, я не так хотела сказать!
- Ну, и где же вы познакомились с гражданином Буртазиным? - Демин сделал усилие над собой, чтобы не поддаваться «напрошенным мыслям».
- А разве у него фамилия такая, смешная? - спросила Ангелина, мгновенно успокоившись после столь же краткой неловкости.
- Вы, что, не знали его по фамилии? - удивился Демин.
- Конечно, нет. Я татар не перевариваю. - Ангелина брезгливо поджала губы.
- С чего вы взяли, что он татарин? - Разговор принимал совершенно пустой, никчемный оборот, и Демин никак не мог направить его в нужное ему русло. Все дело было в «напрошенных мыслях», а может быть еще в чем-то другом, что так же требовало усилий мышления, чтобы осознать это.
- Фамилия-то у него татарская, а сам нисколечко не похож на татарина. - Она вытащила вторую сигаретку и закурила. Сидела Ангелина так, как хотела сидеть, в пол-оборота к Демину и не думала сесть, «как положено».
«Очень дорогие у неё колготки». - Подумал Демин и вспомнил свою жену. Следом за этим, «саркастическая мысль» осклабилась: «Как на корове седло». - Она относилась к его супруге, одевшей точно такие же колготы. - «Это было не позже, чем вчера. Вчера... Она ходила в этих колготках, специально ходила... Чтобы меня соблазнить»...
- Так, где же вы познакомились? - Демин едва сдержался, чтобы снова не тряхнуть головой и не походить тем самым на пуделя.
- В ресторане. Он подошел ко мне и спросил: «Можно мне пригласить вас, к своему столику?»
- А что вы там делали, в ресторане?
- Делала? - Брови Ангелины полезли вверх от удивления. - Почему... зачем, то есть... интересный вопрос... Вы разве не ходите в ресторан?
- Вопросы задаю я. - Демин проглотил комок в горле и вместе с ним все «напрошенные, посторонние» мысли. - Вы же, нигде не работаете?
- А разве в законах написано, что в ресторан ходят только те, кто работает? - Ангелина усмехнулась и потушила сигарету. - Вы смешной следователь. Смешной.
- Ну и...? - Демин решил не реагировать на оценку себя Ангелиной, о себе он мог бы сказать что-нибудь покрепче, поязвительнее.
- Он мне тогда, в ресторане, показался очень даже интеллигентным человеком.
- Сейчас этот интеллигентный человек сидит в СИЗО, – зло сказал Демин, – и дадут ему, самое малое лет десять, и если он вернется из лагерей, то это уже будет не человек, а труп ходячий, - выпалил на одном дыхании.
- А зачем он меня насиловал? Зачем? - Крикнула Ангелина. - Бугай здоровенный! Сгреб, руки как железные клещи!
- Зачем вы пошли к одинокому мужчине на квартиру?
- И что же, по-вашему, если пошла, то меня можно насиловать? Да?!
- Нет, конечно. - Демину вдруг все стало безразличным и даже отвратным. - Вы же должны понимать, что при вашей внешности... одинокая квартира... холостой мужчина... - Сказал по инерции, проклиная себя и свою работу: «Как привратник у ворот ада стою». - Вы понимаете, что, осудив его на такой срок, вы убиваете человека? - И вдруг, зло выдохнул ей в лицо, свистящим шепотом матом всё что думал. Девица отшатнулась от него, едва не упала со стула: - А там, по такой статье, «опускают», именно таким образом, - продолжал Демин все тем же свистящим шепотом.
Ангелине показалось, что напротив неё вздыбилась огромная кобра, как в фильмах ужаса, раздула свой капюшон и шипит. Она вскочила со стула и нервно сказала:
– Я, пожалуй, пойду.
- Сядь! - прошипел Демин. - Сядь и подумай хорошенько, если есть чем думать. – О, нет, он умел быть грубым, циничным и жестоким. В любом голубе сидит ястреб, а в кролике – лев. Под покровом стыдливо опущенных век скрывается демон разврата, и только обстоятельства, природа вещей, делают кролика – кроликом, а ворона – вороном.
Наступила тягостная пауза, слышно было как тикает будильник на сейфе следователя. Прошла минута, вторая. Демин в первый раз за все время разговора закурил. Потом достал из пачки девицы сигаретку сунул ей в рот и поднес зажигалку:
– Подумала?
Он вытащил из папки заявление Ангелины и положил на стол.
Ангелина поглядела на него испуганно. Пугало не то, что сказал следователь, пугало выражение его лица, такое бывало у её отца, когда она возвращалась поздно, но отца вот уже пять лет, как схоронили, а мать... мать вышла замуж за пьянчугу и вцепилась в него, как в последнюю, «лебединую песню» своей стареющей плоти.
- Ну? - сказал Демин. - Ты поняла, что не стоит садить мужика только за то, что ты сама дала ему повод потерять голову?
Ангелина медленно разорвала свое заявление, раз, два, а потом с остервенением в клочья!
Демин откинулся на спинку стула и вздохнул:
– В тебе есть понятие, девушка, - отчего так сказал - не понял и очень удивился сам сказанному.
Вот это обращение к ней - «девушка», такое милое, старомодное и неожиданное после страшного, свистящего шепота следователя, ударило в самое сердце Ангелины и этот удар выбил из глаз слезы, море слез!
– Девушка, девушка... - рыдала Ангелина, - была девушка, да вся вышла! Блядь, я блядь, понимаешь?!
Демину вдруг стало нестерпимо жалко её. Он суетился вокруг так, как никогда, и впопыхах, вместо воды, налил ей стакан помидорного маринада.
Ангелина выпила залпом и перестала плакать, удивленно посмотрела на Демина:
- Фу, какая гадость! Что вы мне дали?
Переход от слез, к этому вопросы, был столь разительным, что Демин от удивления растерялся:
– Воду, - сказал он, принимая из её рук стакан.
- Попробуйте, какая это вода? - Перед ним сидела та самая Ангелина, которая нагловато улыбалась с фотографии.
Демин взял в рот то, что осталось на донышке и засмеялся:
¬¬– Извините, это я от усердия налил Вам помидорный маринад.
- Так, не выпили, а уже закусили. - Ангелина быстрыми движениями платочка убрала с лица следы слез. Переход от истерики к такой трезвой и даже ироничной фразе был неожидан для Демина.
«Да и все сегодня не так как всегда, все с вывертами, точнее с душевным выворотом». - Подумал Петр. Вспомнилась фотография совершенно не нужная в деле.
- Это ваша инициатива свое фото приложить к заявлению? - Спросил Демин.
- А вам она не понравилась, точно? - Спросила Ангелина. - Вы же такой из себя правильный....
- Неправильные мужчины вас не устраивают. - Заметил Демин. - Вот Буртазин «неправильно» вас взял, и вы тут же заявление...
- А знаете почему я написала заявление? - Спросила она через минуту. Сигарета Ангелины дымилась среди других окурков и как-то особо быстро сгорала. Она заворожено смотрела на неё. Демин тоже уставился на догорающую сигарету.
- Вы сказали мне - «девушка»? - Ангелина поглядела на него и усмехнулась: – Девушка – вот такая же «брошенная» сигарета среди человеческих «окурков», и время её жизни, не дольше».
Это умозаключение, поразило Демина, как гром среди ясного неба, и он совершенно иначе поглядел на неё.
- Ну, так вот. - Ангелина разминала в пальцах новую сигарету, не замечая протянутой зажигалки Демина. - Ну, так вот, - повторила она. - Однажды, когда мне едва исполнилось тринадцать лет, мои школьные друзья сказали мне: «Это не хорошо, что ты одна в классе остаешься целочкой. Мы не хотим, чтобы кто-то на стороне тебя трахнул. Это задевает нашу честь и честь нашего класса». А теперь рассуди, много это или мало: тринадцать лет жизни «девушкой», а всю оставшуюся, блядью?
Демину хотелось сказать: «Вы - молоды и у вас все впереди». Обычные и правильные фразы, но не сказал что-то удержало его от пошлятины «правильных слов»…
Ангелина продолжала говорить, уставившись в пепел окурков: «Я тогда, когда мне ультиматум поставили, хотела петлю на шею набросить, а потом решила, коли нет выхода, то хоть сама буду выбирать мужиков себе. Сама! И они должны мне за это платить! Дорого платить! Очень дорого, потому, что сроку моему телу отпущено не так уж и много!»
- Капитал тела, девочка, нужно вкладывать в семью. – Тихо сказал Демин. Сказал и поморщился, но не оттого, что сказал неправильно, напротив, неуютно стало от «правильности слов».
И опять скользнула, пришла откуда-то фраза: «Мне стыдно оттого, что я способен стыдиться.» Он стал обдумывать эту фразу: «Бывают времена, когда вечные истины» ….
Но мысль оборвал голос Ангелины:
– В семью? Кому она нужна нынче, семья?
«Правда, кому?» - подумал Петр.
- Все говорят «правильные слова», но много ли правильных дел? Вот, Вы, всегда следуете правде? Только не врите мне. - Демин слушал её и поражался, что многое из того, что непрошено приходило в его голову, оказывается, было в этой, красивой головке с наглыми глазами на фото. - Оказывается, мое желание не совпадало с законами, - говорила Ангелина, - и с главным законом, что мужчина всегда прав. Я сказала, я предупредила этого бугая еще там, в ресторане, когда он предложил мне продолжить знакомство у него на квартире, чтобы он не рассчитывал на секс по его желанию.
- Что это значит, - спросил Демин.
- Это значит, что если я не захочу, не пожелаю, то его желание не в счет.
- Но так не бывает в жизни. Так не бывает никогда. Ты совершила ошибку, девочка. - Демин упорно продолжал так называть Ангелину, даже не отдавая себе отчета, почему.
Ангелина, напротив, это отметила иронической усмешкой:
– Девочка этого не хотела, она хотела быть хозяйкой положения.
- Что из того, что человек что-то хочет. - сказал Демин, и вдруг у него вырвалась «потаенная мысль». Вырвалась и оглушила обоих, как шумовая граната. «Я хочу тебя. - признался Демин, - но это еще ничего не значит».
- Да? - Ангелина смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых удивление, негодование и любопытство переменчиво, словно огни на елочной гирлянде, меняли друг друга. Демин же хотел провалиться тут же, сквозь пол.
- Я хотел это сказать, к примеру. - Попытался исправить положение Петр, но получилось неубедительно: «Мало ли что, кто хочет?» - Севшим голосом закончил фразу Демин.
- Нет, - задумчиво сказала Ангелина, - Вы сказали то, что думаете, не нужно отпираться, у вас это получается неловко, по-мальчишески.
Они замолчали. Через минуту, Демин сказал:
– Наверное, вы правы, и я зря завилял, но и на самом деле, не бывает так, чтобы человеческие желания все до единого, исполнялись. Жизнь - это схватка интересов, схватка желаний. Потому-то и говорят, что нет в жизни хорошего решения, а есть решения компромиссные.
- Я уже пошла на компромисс и порвала свое заявление, что же еще? - Ангелина пожала плечами и закурила, наверное, уже пятую сигарету за это время.
- Ничего. Вы поступили по-человечески. - Устало откликнулся Демин. Он чувствовал себя разбитым и опустошенным.
- Нарушив закон, потому как преступление против моей личности очевидно, не так ли? А преступление должно быть обязательно наказано. Так учили меня в школе на уроках права.
- Совершенно верно, только я так скажу, когда вступают в конфликт совесть и закон, то совесть должна побеждать, иначе все мы, все до единого станем рабами писанных человеком, законов! - В эту тираду Демин вложил все свои долгие колебания и сомнения, ту «откровенную истину», что явилась ему вечером в институтской библиотеке за чтением учебника по истории права, истину «изломавшую» ему карьеру и, похоже, что «службу» в прокуратуре.
Ангелина молчала и эта пауза была самой долгой. Потом поглядела на Демина и сказала:
¬– Мне кажется, вы очень несчастный человек, следователь.
Демин увидел в её взгляде нечто такое, что начисто перечеркивало изображение на фото. Так когда-то смотрела на него мать, когда Демин привел в дом жену. Жалость, понимание и тревога и еще что-то, чему не находил слов, стояло в её взоре
«Нет, она на самом деле прекрасна». - Промелькнула «непрошеная мысль» и откуда-то из глубин, из темных задворок сознания стучалось и пробивалось нечто, что могло бы все испоганить в этой необычайной, не бывшей никогда атмосфере следственного кабинета.
- Мне об этом говорил мой покойный отец. - Ангелина опять бросила взгляд на Демина и пояснила: – О совести говорил. Правда, в других словах и по другому поводу, но суть та же.
В кабинет постучали, и всё разом, что так натянулось до звона, до боли между Петром и Ангелиной, лопнуло. В дверь заглянула уборщица со шваброй и связкой ключей в руках.
- Петр Алексеевич, - сказала она, - уже все давно ушли, а вы все работаете. - Она осуждающе поглядела на Ангелину и проворчала, вроде как себе под нос: – Своего времени не жалеют, так чужого бы пожалели.
- И то правда. - Вставая, сказала Ангелина. - Вот мы и познакомились наконец-то, Петр Алексеевич. Не скажу, чтобы общение было радостным, ну да, у вас заведение такое, под стать этому интерьеру. - Она обвела рукой кабинет со старыми, выцветшими обоями. - Однако же... - Она уже от дверей, бросила взгляд через плечо на Петра и сказала:
– Спасибо Вам, странный Вы следователь, - и тут же вышла.
* * *
Прокурор, Матвей Ипполитович Кардовин, шел к своей даче напрямик, через неосвоенный участки и вышел к своему дачному строению со стороны парников. Он еще издали увидел над мансардой тарелку антенны и зло подумал, что теперь его супруга вдоволь насладится «мыльными операми».
По периметру второго этажа, с южной и западной стороны тянулась оранжерея, в которой до самых злых морозов цвели яркие цветы. Со стороны парников, к оранжереи, вела лестница с точеными перилами, и Матвей Ипполитович, чтобы не обходить дом, стал подниматься по ней. Из оранжереи он мог попасть сразу, либо в спальню, либо в зал.
Едва он вошел в оранжерею, как сразу услышал какие-то звуки, не то стоны, не то смех. Он подумал, что супруга смотрит какой-то фильм, но удивился тому, что смотрит в спальне.
«Совсем с ума сошла, в спальню телик затащила», – подумал он, минуя дверь, ведущую в зал и окна из зала. Он завернул за угол и странные, тревожащие его звуки стали явственнее. Матвей Ипполитович глянул в окно спальни и вначале ничего не мог понять, только сердце гулко ударило в ребра, а потом понял, что видит высоко задранные ноги своей жены и мерно раскачивающейся, лохматый от волос, зад мужчины.
Он ничего не помнил этот прокурор, ничего, как ни пытались потом выяснить следователи и врачи-психологи. Был глубокий «стойкий» провал в памяти.
Матвей Ипполитович из табельного оружия застрелил жену и случайного любовника, монтера спутниковой антенны. Потом, уже поздно вечером, пришел в городское отделение милиции и потребовал у дежурного вызвать начальника горотдела, полковника Дьяченко.
- Мне кажется, если бы я встретил Ангелину, если бы...
Демин перебил его:
- Вы её встретите. Я вам это обещаю, а пока... - он развел руками, снял трубку внутреннего телефона и вызвал конвойных.
После того, как Буртазина увели, он зашел к начальнику СИЗО, капитану Кромешникову, переговорил с ним насчет содержания подследственного Буртазина и передач ему.
- Гуманист Вы, Петр Алексеевич! А гуманность нужна в гуманитарных учреждениях, в театре, к примеру, а не у нас. – У капитана с такой дьявольской фамилией на самом деле была легкая, почти воздушная, натура, а заключалась она в том, чтобы поменьше перечить начальству, какого бы оно ранга ни было.
* * *
Вернулся Демин в прокуратуру перед самым обедом. Невидяще, прошел длинным коридором мимо граждан, ищущих правды и прокурорской справедливости. Вошел в кабинет и закрылся на замок изнутри. Затем вытащил из полиэтиленового пакета «тормозок» и, не ощущая вкуса, медленно сжевал его, запивая крепким чаем из термоса.
Разговор с Буртазиным задел Петра гораздо глубже, чем он того стоил. Много личного было в этом. Ведь и он взял свою будущую супругу силой. Демин отчетливо вспомнил тот вечер в общежитии института... Только Анечка, Анна ничуть не обиделась на него, напротив... Да, именно, «напротив»... - «Она этого хотела» - Вслух сказал Демин и повторил: «Именно этого, «силового варианта» хотела, точно». Подумалось: «Она и сейчас ждет от меня такого подхода». И опять сорвалось с языка, вслух: «Не дождется!»
Прокурор города очень удивился, когда на следующий день, после передачи дела об изнасиловании, к нему зашел Демин и повел разговор о том, чтобы выпустить обвиняемого Буртазина из следственного изолятора «под подписку о невыезде».
- Так это не делается. - Сухо сказал прокурор, отстраняя рукой протянутое Деминым постановление. - Статья серьезная, можно сказать, «громкая» статья.
- До суда, Матвей Ипполитович, можно. - Настаивал Демин, протягивая прокурору листок бумаги. Тот вперил в него глаза и, буравя взглядом следователя, спросил: «Ты в чем-то, сомневаешься?»
- В одном: нужно ли до решения суда держать человека под арестом? - Сказал, не удержавшись от сарказма.
Нужно сказать, что в последнее время нелюбовь Демина к своей профессии оформилась в виде иронии, сарказма, переходящих в циничность. Это не нравилось многим в прокуратуре. К тому же молодой следователь, а Демин работал только третий год, никак не желал «влиться» всей душой в их коллектив, всегда норовил жить в особинку.
Однажды Матвей Ипполитович – прокурор города, не выдержал и сказал ему: - Нехорошая у тебя улыбка, Демин, нехорошая. - Поглядел на Петра, как ему казалось, «отрезвляющим взглядом» и добавил внушительно: - К профессии нашей не подходящая.
Вот и сейчас прокурор города, Кардовин Матвей Ипполитович, смотрел на следователя, не скрывая своей неприязни к нему.
- Ничего я подписывать не буду. - Решительно сказал прокурор и махнул рукой в знак того, что Демин может быть свободен.
- Как следователь, я имею на это право. - Демин сказал это таким тоном, что не почувствовать в его голосе вызова Матвей Ипполитович не мог.
- Ты что, работать не хочешь, а? - Лицо прокурора закаменело. Матвей Ипполитович был прокурором еще той, старой закваски и не привык к такому своевольному поведению своих подчиненных. «Это все новые веяния. - Подумал прокурор, - когда в государстве нет «хозяина», то нет и прокуратуры».
- Я работаю, Матвей Ипполитович и потому считаю, что этот человек не представляет сколь-нибудь серьезной угрозы для общества.
- Он – насильник, и место ему на нарах! - Выкрикнул прокурор и даже встал со стула. Матвей Ипполитович раздражено схватил со стола пачку сигарет и подошел к окну. За окном шли люди, трамваи, цвела в палисаднике сирень и светило весеннее солнце. «А тут, в его кабинете стоял этот… этот... - У прокурора не было слов, дать определение Демину, лучшее, что пришло в голову, так это не слова, а понимание, что следователь не пригоден для своей работы. - Слишком глубоко лезет в души преступников. Да, именно так, «слишком» и именно, в души преступников!»
Наконец он повернулся к Демину и спросил: «Скажи мне откровенно, почему у тебя жалость к этому развратному преступнику и нет жалости к девчушке? - Он стряхнул пепел прямо на пол и растер его подошвой черных, лаковых туфлей. - Что это за мода пошла такая жалеть преступников и не жалеть их жертв?»
- Не в жалости дело, Матвей Ипполитович, просто нет никакой надобности в содержании его под стражей. Я говорил с обвиняемым. - Демин не стал распространяться дальше, незачем, прокурор бы не понял его.
- Настырный ты и наглый не по годам. - В голосе прокурора явственно проступала злость. Он выхватил постановление и размашисто подписал его. Демин взял листок, молча положил его в папку с твердыми корочками и с надписью, «На подпись», не сказал, ни спасибо, ничего, повернулся и пошел к выходу.
Прокурор крикнул в спину Демина:
– Ты бы подыскал себе другую работу!
Демин повернулся и сказал:
– Я подумаю над Вашим предложением, Матвей Ипполитович.
Сказал так, словно он, а не прокурор города предложил ему, Демину, озаботиться сменой профессии.
Никогда еще так дерзко Демин не вел себя, и Матвей Ипполитович расстроился настолько, что после обеда поехал к себе на дачу, хотя с утра у него были совершенно иные планы.
Дача и цветник, ухоженный рукой его супруги Галины Петровны, всегда успокаивали его. Супруга прокурора, Галина Петровна, по своей специальности была агрономом, но так как её жизнь была посвящена домашнему очагу, все свои знания и старания вкладывала в эти пять соток прокурорской дачи.
Галина Петровна была на десять лет моложе своего мужа и в свои сорок лет выглядела едва ли не на тридцать. Матвею Ипполитовичу бывало лестно, когда он ловил на себе завистливые взоры мужчин. Все мужчины, разумеется, были особого круга, входили в число местной аристократии, все лица – обладавшие в городе властью. И то сказать, Матвей Ипполитович Кардовин родился, вырос и выслужился в этом городе, так что многих знал еще со школьной скамьи. Правда, последние десять лет изрядно перетрясли городские кадры, много появилось «варягов». Взошли, словно после обильного дождя грибы-поганки, разные скоробогатеи, но не они властвовали в городе, а он, Матвей Ипполитович, потому, что много чего знал о каждом.
Об этом лениво думал Кардовин, покачиваясь на заднем сидении прокурорского «Вольво». Сегодня на даче должны были установить спутниковую антенну - очередная причуда его жены в ряду других причуд. Он представил себе, как неожиданно нагрянет среди бела дня и удивит её своим появлением в неурочное время.
«Надо было позвонить ей. - Подумал Матвей Ипполитович и полез в карман, где должен быть сотовый телефон. Рука наткнулась на кобуру табельного оружия. - «Вот черт, - ругнулся Кардовин, не найдя телефона в кармане своего форменного мундира. - Как же я, эту «подпругу с «крючком» не снял? Это все, чертов Демин меня из колеи выбил. Наглец!»
Он тут же вспомнил, зачем перед приходом Демина надел кобуру с пистолетом и расстроился: его, в четыре часа дня, ждали в колонии, и он хотел показаться там...
– Вот, черт, – вслух выругался прокурор. Водитель повернулся к нему и вопросительно посмотрел на шефа, но тот промолчал, а спрашивать водила был отучен.
«Ладно, позвоню с дачи, извинюсь». - Необходимость извинятся перед полковником Дергачевым, «бурдюком», как его называли заглазно, было противно, а надо, этикет требовал, и от того злость вскипала, кружила и туманила голову.
Ведь и табельное оружие он взял специально, чтобы показать себя... - А вот это бы и не стоило вспоминать. Все в Кардовине вскипело от этой мысли, что на самом деле ему было важно показать Дергачеву себя. Важно поставить его на место. И вообще, понятия – «поставить на место» и «человек, стоящий на месте» – были из ряда ключевых слов прокурора.
Метров за триста до дачи, неожиданно возникло препятствие в виде только что выкопанной траншеи. Кардовин вспомнил, что к дачному поселку прокладывали электрический и телефонный кабели, так как провода на столбах то и дело срезали, «охотники за цветметом».
Машина остановилась; ни проезда, ни объезда не было. Мелькнула мысль: вернуться назад и заняться своими служебными обязанностями, но волна злости на то, что сегодня всё ему противоречит, выбросила его с мягких подушек машины. Он хлопнул дверцей и крикнул водителю, чтобы тот приехал завтра за ним, как положено в семь утра. Кардовин перепрыгнул через канаву и пошел к дачным домикам.
* * *
«Коломиец Ангелина Петровна». - Демин прочитал надпись на обороте фотографии и опять поглядел ей в глаза. «Ну что ж, пора увидеть сию особу вживе». - Он встал, прошел три шага до двери, открыл её в коридор и громко сказал: «Коломиец, проходите».
С жестких стульев, соединенных по трое в кресла, встала девица в короткой юбочке, с ярко-алой копной волос на голове и, покачивая бедрами, как манекенщица на подиуме, направилась к Демину.
«Блядь!» - Мелькнула мысль в голове Петра, и тут же, этой мысли усмехнулась другая мысль: «Каждая женщина при определенных условиях - блядь». - Он становился циничным и замечал в себе это изменение, боролся с ними, но ничего поделать не мог. Когда девушка приблизилась к нему, и он посторонился, пропуская её в кабинет. Намеренно, или случайно она коснулась бедром Петра, и того обожгло прикосновение. - «При этом – хорошенькая блядь...» - Так закруглилась в нем ухмыляющая мысль. Демину стало противно от того, что такие мысли приходят в его голову.
- Садитесь. - Сказал Демин, указывая на стул напротив себя. Она села вполоборота так, что её сильные, загорелые ноги оказались перед глазами Демина.
- Сядьте прямо, гражданка Коломиец. - Сказал Петр ровным голосом. Равнодушие и сухость тона дались ему непросто, мгновенное прикосновение её бедра, чувственный ожег - это обстоятельство сбивало с намеченного плана собеседования. В голову врывались совершенно посторонние мысли и огненными метеорами пролетали там. «Да, что это, баб, что ли, не видел? - Одернул себя Петр, доставая из папки заявление гражданки Коломиец.
- У вас курить можно? - Спросила Ангелина, оглядывая невзрачную, даже убогую обстановку кабинета. - Я никогда не была в прокуратуре. - Сказала она, доставая пачку необычайно тонких и длинных сигарет.
- Вы не были в СИЗО, - мрачно сказал Демин. - Уверяю вас, там бы вам, куда больше не понравилось, чем здесь, а между тем... - Он прервал мысль, которая вовсе не была запланированной, а была из тех «мелькающих мыслей» и вырвалась случайно. - Я пригласил вас для того, чтобы уточнить некоторые моменты из вашего заявления в прокуратуру. Вот вы пишите: «Мы сидели в его комнате и мирно беседовали, и вдруг он набросился на меня и овладел силой».
- Да, так оно и было. - Подтвердила Ангелина. - До сих пор на руке синяк не сошел. - Она подняла руку, чтобы Демин увидел этот синяк на нижней стороне бицепса. Собственно говоря, этот синяк и порванные пополам трусики являлись вещественным доказательством насилия, разумеется, помимо спермы насильника в чреве этой особы.
«Если дело дойдет до суда, - подумал Демин, - то придется доказывать, что сперма принадлежит Буртазину. Дорогое для следствия удовольствие».
Вслух сказал другое:
– Меня интересуют обстоятельства, предшествовавшие этому. - Демин сделал паузу и добавил: - Где познакомились с гражданином Буртазиным Андреем Анатольевичем, как попали в столь позднее время на его холостяцкую квартиру?
– Это так важно? - спросила Ангелина, стряхивая пепел в крышку для консервации стеклянных банок. Крышка была с банки маринованых помидор. Маринованые помидоры стояли под столом Демина в качестве дополнения к обеденному «тормозку».
- Важно. - Демин боролся с напрошенными мыслями и в который раз подумал, что эта работа не для него. Тут нужно думать только одну мысль, как изобличить, а лучше – вообще ни о чем не думать, а исполнять указания... И опять появилась саркастическая мысль: «Указы, приказы, законы, зоны»… - Демин тряхнул головой, и это не осталось незамеченным девицей.
- Вы так смешно головой трясете, словно мой пудель, когда я его вымою... - она спохватилась и сказала: – Ой! Нет, конечно! Вы меня извините! Честное слово, я не так хотела сказать!
- Ну, и где же вы познакомились с гражданином Буртазиным? - Демин сделал усилие над собой, чтобы не поддаваться «напрошенным мыслям».
- А разве у него фамилия такая, смешная? - спросила Ангелина, мгновенно успокоившись после столь же краткой неловкости.
- Вы, что, не знали его по фамилии? - удивился Демин.
- Конечно, нет. Я татар не перевариваю. - Ангелина брезгливо поджала губы.
- С чего вы взяли, что он татарин? - Разговор принимал совершенно пустой, никчемный оборот, и Демин никак не мог направить его в нужное ему русло. Все дело было в «напрошенных мыслях», а может быть еще в чем-то другом, что так же требовало усилий мышления, чтобы осознать это.
- Фамилия-то у него татарская, а сам нисколечко не похож на татарина. - Она вытащила вторую сигаретку и закурила. Сидела Ангелина так, как хотела сидеть, в пол-оборота к Демину и не думала сесть, «как положено».
«Очень дорогие у неё колготки». - Подумал Демин и вспомнил свою жену. Следом за этим, «саркастическая мысль» осклабилась: «Как на корове седло». - Она относилась к его супруге, одевшей точно такие же колготы. - «Это было не позже, чем вчера. Вчера... Она ходила в этих колготках, специально ходила... Чтобы меня соблазнить»...
- Так, где же вы познакомились? - Демин едва сдержался, чтобы снова не тряхнуть головой и не походить тем самым на пуделя.
- В ресторане. Он подошел ко мне и спросил: «Можно мне пригласить вас, к своему столику?»
- А что вы там делали, в ресторане?
- Делала? - Брови Ангелины полезли вверх от удивления. - Почему... зачем, то есть... интересный вопрос... Вы разве не ходите в ресторан?
- Вопросы задаю я. - Демин проглотил комок в горле и вместе с ним все «напрошенные, посторонние» мысли. - Вы же, нигде не работаете?
- А разве в законах написано, что в ресторан ходят только те, кто работает? - Ангелина усмехнулась и потушила сигарету. - Вы смешной следователь. Смешной.
- Ну и...? - Демин решил не реагировать на оценку себя Ангелиной, о себе он мог бы сказать что-нибудь покрепче, поязвительнее.
- Он мне тогда, в ресторане, показался очень даже интеллигентным человеком.
- Сейчас этот интеллигентный человек сидит в СИЗО, – зло сказал Демин, – и дадут ему, самое малое лет десять, и если он вернется из лагерей, то это уже будет не человек, а труп ходячий, - выпалил на одном дыхании.
- А зачем он меня насиловал? Зачем? - Крикнула Ангелина. - Бугай здоровенный! Сгреб, руки как железные клещи!
- Зачем вы пошли к одинокому мужчине на квартиру?
- И что же, по-вашему, если пошла, то меня можно насиловать? Да?!
- Нет, конечно. - Демину вдруг все стало безразличным и даже отвратным. - Вы же должны понимать, что при вашей внешности... одинокая квартира... холостой мужчина... - Сказал по инерции, проклиная себя и свою работу: «Как привратник у ворот ада стою». - Вы понимаете, что, осудив его на такой срок, вы убиваете человека? - И вдруг, зло выдохнул ей в лицо, свистящим шепотом матом всё что думал. Девица отшатнулась от него, едва не упала со стула: - А там, по такой статье, «опускают», именно таким образом, - продолжал Демин все тем же свистящим шепотом.
Ангелине показалось, что напротив неё вздыбилась огромная кобра, как в фильмах ужаса, раздула свой капюшон и шипит. Она вскочила со стула и нервно сказала:
– Я, пожалуй, пойду.
- Сядь! - прошипел Демин. - Сядь и подумай хорошенько, если есть чем думать. – О, нет, он умел быть грубым, циничным и жестоким. В любом голубе сидит ястреб, а в кролике – лев. Под покровом стыдливо опущенных век скрывается демон разврата, и только обстоятельства, природа вещей, делают кролика – кроликом, а ворона – вороном.
Наступила тягостная пауза, слышно было как тикает будильник на сейфе следователя. Прошла минута, вторая. Демин в первый раз за все время разговора закурил. Потом достал из пачки девицы сигаретку сунул ей в рот и поднес зажигалку:
– Подумала?
Он вытащил из папки заявление Ангелины и положил на стол.
Ангелина поглядела на него испуганно. Пугало не то, что сказал следователь, пугало выражение его лица, такое бывало у её отца, когда она возвращалась поздно, но отца вот уже пять лет, как схоронили, а мать... мать вышла замуж за пьянчугу и вцепилась в него, как в последнюю, «лебединую песню» своей стареющей плоти.
- Ну? - сказал Демин. - Ты поняла, что не стоит садить мужика только за то, что ты сама дала ему повод потерять голову?
Ангелина медленно разорвала свое заявление, раз, два, а потом с остервенением в клочья!
Демин откинулся на спинку стула и вздохнул:
– В тебе есть понятие, девушка, - отчего так сказал - не понял и очень удивился сам сказанному.
Вот это обращение к ней - «девушка», такое милое, старомодное и неожиданное после страшного, свистящего шепота следователя, ударило в самое сердце Ангелины и этот удар выбил из глаз слезы, море слез!
– Девушка, девушка... - рыдала Ангелина, - была девушка, да вся вышла! Блядь, я блядь, понимаешь?!
Демину вдруг стало нестерпимо жалко её. Он суетился вокруг так, как никогда, и впопыхах, вместо воды, налил ей стакан помидорного маринада.
Ангелина выпила залпом и перестала плакать, удивленно посмотрела на Демина:
- Фу, какая гадость! Что вы мне дали?
Переход от слез, к этому вопросы, был столь разительным, что Демин от удивления растерялся:
– Воду, - сказал он, принимая из её рук стакан.
- Попробуйте, какая это вода? - Перед ним сидела та самая Ангелина, которая нагловато улыбалась с фотографии.
Демин взял в рот то, что осталось на донышке и засмеялся:
¬¬– Извините, это я от усердия налил Вам помидорный маринад.
- Так, не выпили, а уже закусили. - Ангелина быстрыми движениями платочка убрала с лица следы слез. Переход от истерики к такой трезвой и даже ироничной фразе был неожидан для Демина.
«Да и все сегодня не так как всегда, все с вывертами, точнее с душевным выворотом». - Подумал Петр. Вспомнилась фотография совершенно не нужная в деле.
- Это ваша инициатива свое фото приложить к заявлению? - Спросил Демин.
- А вам она не понравилась, точно? - Спросила Ангелина. - Вы же такой из себя правильный....
- Неправильные мужчины вас не устраивают. - Заметил Демин. - Вот Буртазин «неправильно» вас взял, и вы тут же заявление...
- А знаете почему я написала заявление? - Спросила она через минуту. Сигарета Ангелины дымилась среди других окурков и как-то особо быстро сгорала. Она заворожено смотрела на неё. Демин тоже уставился на догорающую сигарету.
- Вы сказали мне - «девушка»? - Ангелина поглядела на него и усмехнулась: – Девушка – вот такая же «брошенная» сигарета среди человеческих «окурков», и время её жизни, не дольше».
Это умозаключение, поразило Демина, как гром среди ясного неба, и он совершенно иначе поглядел на неё.
- Ну, так вот. - Ангелина разминала в пальцах новую сигарету, не замечая протянутой зажигалки Демина. - Ну, так вот, - повторила она. - Однажды, когда мне едва исполнилось тринадцать лет, мои школьные друзья сказали мне: «Это не хорошо, что ты одна в классе остаешься целочкой. Мы не хотим, чтобы кто-то на стороне тебя трахнул. Это задевает нашу честь и честь нашего класса». А теперь рассуди, много это или мало: тринадцать лет жизни «девушкой», а всю оставшуюся, блядью?
Демину хотелось сказать: «Вы - молоды и у вас все впереди». Обычные и правильные фразы, но не сказал что-то удержало его от пошлятины «правильных слов»…
Ангелина продолжала говорить, уставившись в пепел окурков: «Я тогда, когда мне ультиматум поставили, хотела петлю на шею набросить, а потом решила, коли нет выхода, то хоть сама буду выбирать мужиков себе. Сама! И они должны мне за это платить! Дорого платить! Очень дорого, потому, что сроку моему телу отпущено не так уж и много!»
- Капитал тела, девочка, нужно вкладывать в семью. – Тихо сказал Демин. Сказал и поморщился, но не оттого, что сказал неправильно, напротив, неуютно стало от «правильности слов».
И опять скользнула, пришла откуда-то фраза: «Мне стыдно оттого, что я способен стыдиться.» Он стал обдумывать эту фразу: «Бывают времена, когда вечные истины» ….
Но мысль оборвал голос Ангелины:
– В семью? Кому она нужна нынче, семья?
«Правда, кому?» - подумал Петр.
- Все говорят «правильные слова», но много ли правильных дел? Вот, Вы, всегда следуете правде? Только не врите мне. - Демин слушал её и поражался, что многое из того, что непрошено приходило в его голову, оказывается, было в этой, красивой головке с наглыми глазами на фото. - Оказывается, мое желание не совпадало с законами, - говорила Ангелина, - и с главным законом, что мужчина всегда прав. Я сказала, я предупредила этого бугая еще там, в ресторане, когда он предложил мне продолжить знакомство у него на квартире, чтобы он не рассчитывал на секс по его желанию.
- Что это значит, - спросил Демин.
- Это значит, что если я не захочу, не пожелаю, то его желание не в счет.
- Но так не бывает в жизни. Так не бывает никогда. Ты совершила ошибку, девочка. - Демин упорно продолжал так называть Ангелину, даже не отдавая себе отчета, почему.
Ангелина, напротив, это отметила иронической усмешкой:
– Девочка этого не хотела, она хотела быть хозяйкой положения.
- Что из того, что человек что-то хочет. - сказал Демин, и вдруг у него вырвалась «потаенная мысль». Вырвалась и оглушила обоих, как шумовая граната. «Я хочу тебя. - признался Демин, - но это еще ничего не значит».
- Да? - Ангелина смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых удивление, негодование и любопытство переменчиво, словно огни на елочной гирлянде, меняли друг друга. Демин же хотел провалиться тут же, сквозь пол.
- Я хотел это сказать, к примеру. - Попытался исправить положение Петр, но получилось неубедительно: «Мало ли что, кто хочет?» - Севшим голосом закончил фразу Демин.
- Нет, - задумчиво сказала Ангелина, - Вы сказали то, что думаете, не нужно отпираться, у вас это получается неловко, по-мальчишески.
Они замолчали. Через минуту, Демин сказал:
– Наверное, вы правы, и я зря завилял, но и на самом деле, не бывает так, чтобы человеческие желания все до единого, исполнялись. Жизнь - это схватка интересов, схватка желаний. Потому-то и говорят, что нет в жизни хорошего решения, а есть решения компромиссные.
- Я уже пошла на компромисс и порвала свое заявление, что же еще? - Ангелина пожала плечами и закурила, наверное, уже пятую сигарету за это время.
- Ничего. Вы поступили по-человечески. - Устало откликнулся Демин. Он чувствовал себя разбитым и опустошенным.
- Нарушив закон, потому как преступление против моей личности очевидно, не так ли? А преступление должно быть обязательно наказано. Так учили меня в школе на уроках права.
- Совершенно верно, только я так скажу, когда вступают в конфликт совесть и закон, то совесть должна побеждать, иначе все мы, все до единого станем рабами писанных человеком, законов! - В эту тираду Демин вложил все свои долгие колебания и сомнения, ту «откровенную истину», что явилась ему вечером в институтской библиотеке за чтением учебника по истории права, истину «изломавшую» ему карьеру и, похоже, что «службу» в прокуратуре.
Ангелина молчала и эта пауза была самой долгой. Потом поглядела на Демина и сказала:
¬– Мне кажется, вы очень несчастный человек, следователь.
Демин увидел в её взгляде нечто такое, что начисто перечеркивало изображение на фото. Так когда-то смотрела на него мать, когда Демин привел в дом жену. Жалость, понимание и тревога и еще что-то, чему не находил слов, стояло в её взоре
«Нет, она на самом деле прекрасна». - Промелькнула «непрошеная мысль» и откуда-то из глубин, из темных задворок сознания стучалось и пробивалось нечто, что могло бы все испоганить в этой необычайной, не бывшей никогда атмосфере следственного кабинета.
- Мне об этом говорил мой покойный отец. - Ангелина опять бросила взгляд на Демина и пояснила: – О совести говорил. Правда, в других словах и по другому поводу, но суть та же.
В кабинет постучали, и всё разом, что так натянулось до звона, до боли между Петром и Ангелиной, лопнуло. В дверь заглянула уборщица со шваброй и связкой ключей в руках.
- Петр Алексеевич, - сказала она, - уже все давно ушли, а вы все работаете. - Она осуждающе поглядела на Ангелину и проворчала, вроде как себе под нос: – Своего времени не жалеют, так чужого бы пожалели.
- И то правда. - Вставая, сказала Ангелина. - Вот мы и познакомились наконец-то, Петр Алексеевич. Не скажу, чтобы общение было радостным, ну да, у вас заведение такое, под стать этому интерьеру. - Она обвела рукой кабинет со старыми, выцветшими обоями. - Однако же... - Она уже от дверей, бросила взгляд через плечо на Петра и сказала:
– Спасибо Вам, странный Вы следователь, - и тут же вышла.
* * *
Прокурор, Матвей Ипполитович Кардовин, шел к своей даче напрямик, через неосвоенный участки и вышел к своему дачному строению со стороны парников. Он еще издали увидел над мансардой тарелку антенны и зло подумал, что теперь его супруга вдоволь насладится «мыльными операми».
По периметру второго этажа, с южной и западной стороны тянулась оранжерея, в которой до самых злых морозов цвели яркие цветы. Со стороны парников, к оранжереи, вела лестница с точеными перилами, и Матвей Ипполитович, чтобы не обходить дом, стал подниматься по ней. Из оранжереи он мог попасть сразу, либо в спальню, либо в зал.
Едва он вошел в оранжерею, как сразу услышал какие-то звуки, не то стоны, не то смех. Он подумал, что супруга смотрит какой-то фильм, но удивился тому, что смотрит в спальне.
«Совсем с ума сошла, в спальню телик затащила», – подумал он, минуя дверь, ведущую в зал и окна из зала. Он завернул за угол и странные, тревожащие его звуки стали явственнее. Матвей Ипполитович глянул в окно спальни и вначале ничего не мог понять, только сердце гулко ударило в ребра, а потом понял, что видит высоко задранные ноги своей жены и мерно раскачивающейся, лохматый от волос, зад мужчины.
Он ничего не помнил этот прокурор, ничего, как ни пытались потом выяснить следователи и врачи-психологи. Был глубокий «стойкий» провал в памяти.
Матвей Ипполитович из табельного оружия застрелил жену и случайного любовника, монтера спутниковой антенны. Потом, уже поздно вечером, пришел в городское отделение милиции и потребовал у дежурного вызвать начальника горотдела, полковника Дьяченко.