Из сыпучих барханов выскребся ком, обтер лицо рукавицей, задышливо: «Товарищ командир, Сидоров передает, его хлопцы обнаружили ров, видно, противотанковый, наши рыли в 42 году, уходит влево, за хутор, можно попробовать выйти в тыл немцам». - «Может, шанс? Федоренко, за меня остаешься, трое со мной». Сзади залегшей цепи, метров двести до второго взвода ползком, слева давит подсумок с гранатами, в правой автомат прикладом вперед, иначе забьет снегом наглухо. Сидоров встретил, доложил. Ров впереди, метрах в десяти, разведчики ползали, засады нет, видно, немцы забыли о нем. «Рискнем?» - «Пошли, покажешь». Точно, ров. Скаты оплыли, пологие, скатились вниз, снегу полно, но идти можно. Сам ров глубокий (метра под три. «Так, Сидоров, передавай Федоренко, пусть первый взвод растягивает по фронту, остальных сюда. Скрытно. Свяжись с батальоном, объясни обстановку, попроси по красной ракете поддержать огоньком. Раненых - в тыл. Да, еще, Федоренко тоже по ракете пусть поднимает взвод. И самое главное, Сидоров, с батальоном свяжешься, только когда мы уйдем по рву, не раньше». Через час, прореженная, помороженная рота растянулась цепью по изгибу рва. Немцы не чухнулись, пулеметы также периодически стегали по снежному полю бичами очередей. Мороз крепчал, в воздухе зависла мглистая кисея, хутор виднелся туманно. Шли, ползли, барахтались в снегу ещё час. Александр выполз к верху ската, огляделся. Ров дальше утягивался еще левее от хутора. «Здесь. 10 минут передых - и вперед. Ползем, пока не обнаружат, потом ракету и в рост». Бойцы подтягивались, устало валились, приваливались спиной друг к другу. Впереди порубленный, посеченный осколками сад. Среди деревьев позиции минометной батареи. «Подтянули, гады». Туда и рванулась рота (по названью, не по составу), когда их засекли и с шипом, косо и дымно, ушла в лежащее на кронах небо ракета. Обслугу минометную покрошили быстро - это не окопники, но на краю сада и у хат замелькали серые фигуры, много, огонь оттуда уплотнился. Одна отрада - справа, над домами, выше крыш, зацвели снежно-земляные цветы разрывов. «Наши работают, продержаться бы». В ближнем дворе бойцы углядели ход сообщения, начинающийся прямо у стайки и уходящий через улицу за дома. Саша передал приказ взорвать минометы и мины, занять траншею и держать оборону. Сам с двумя бойцами по ходу, проверить, нет ли там немцев. Вот блиндаж за поворотом, добротен, из бревен, хату раскатали, даже дверь обшита рогожей. Низкорослый боец с полуоторванным ухом шапки полез в подсумокза гранатой, не успел: сквозь дверь, дыбя рогожу, со щепками, неслышно почти от шума близкого боя полетели пули. Низкорослый, отброшенный кземляной сырой стенке, заюзил по ней вниз, второй, кажись, Еремин, согнувшись кживоту, валился вбок. Александр яростно жиганул из своего автомата, пинком по двери, вовнутрь она пахнулась резко, вываливая навстречу темноту, напитанную гарью. Веером по периметру стреляя, Саша шагнул в блиндаж, толкая горклую тьму полушубком и валенками. Успел окраиной глаза в свету пульсирующем вспышек выстрелов усмотреть слева силуэт с чем-то занесенным. Левая рука защитно поднялась, по ней и хрястнуло тяжелое и деревянное, по голове смягченно, да увесисто. Немец навалился, сгибая, давя к полу, подминая. Подмял, пальцы его, цепляя завязки маскхалата, рвались к горлу. Левая рука у Саши в отключке, мельтешило в башке, а немчура оседлал плотно, к горлу добрался, задушит. Александр отпихнул бесполезный сейчас автомат, как бы ногу согнуть чуть в колене, в валенке нож охотничий, сам делал еще в деревне. А дышать уж вовсе редко и трудно удается, тут еще запах тела запущенного мутит нутро. Ага, изловчился, двумя пальцами выудил нож, плотно его в кулак, ударить можно только в задницу, больше хода нет руке. Туда и воткнул лезвие, еще, еще, пока сердце без дыхания не выскочило из клетки своей, грудной. Немецскуляще взмыкивал, дергался, но горло не отпускал, а Саша бил в ляжку, опять в ягодицу, уже сам в судороге бездышной. Помягчело на нем тело, достал выше, в бок и в спину. Вот тогда немец на нем начал расплываться мягкой, давящей массой. Саша откинул нож, стал отдирать еще державшие шею пальцы, освободил, дохнул полной, сколь можно под грузом, грудью, но тут же горло такой спазмой захлестнуло от чужих испражнений, аж хлеще душения показалось. Еле выбрался из подплывшего дерьмом и кровью врага, сам залитый теми выделениями умирающего тела. Лежал, отдышивался, думал: «Повезло, немец без шинели был, в кителе, шинель трудно ножом с коротким замахом пробить. Мог полный каюк наступить». Рядом с блиндажом кувалдой по ушам громыхнула немецкая граната, полураспахнутую дверь сорвало с одной петли, осколки со чмоками впивались в дерево обшивки, от толовой вони опять нечем стало дышать. Лейтенант трудно поднялся, зацепил правой рукой автомат, левую прижал к боку, вышел к остаткам своей роты, в бой. Это была авантюра старшего лейтенанта Мамонтова, допустимая в сложной обстановке и прощаемая в случае успеха. Его рота проникла в хутор, завязала бой, отвлекла силы немцев, создала сумятицу, батальон поднялся, хутор взяли. В том бою Сашу прострочили, как швейной машинкой «Зингер», четыре немецкие пули. Госпиталь, опять фронт, награда догнала (орден Красной Звезды) через полгода. А было это в феврале 1943 года, в стороне от Сталинграда. Манштейн не смог пробиться к своим, прорвать «колечко», теперь начали рвать его.
* * *
Молодые прожили в городе неделю. Мария с болью смотрела на брата, на его мучения. Выпивать ему вообще нельзя, тогда, при встрече, под утро у него началась страшная рвота, с кровью, до выворота внутренностей. Жена Маша не отходила от болезного, готова была мыть ему ноги и пить ту воду, так любила, до беспамятства. Бедный Саша, когда Марья увидела его раздетого, в кальсонах, аж страшно стало - все тело в рубцах, шрамах, не совсем заживших. Шутка ли - четыре тяжелых ранения. Уехали в деревню Саша с Машей, пусто стало в землянке Коновых.
Под Новый, уже не военный, 1946 год Мария родила сына, живого, здорового. Назвали Василием, дед был бы рад. Весной вернулся из армии Иван. Адреса Марии не знал, проехал сразу в деревню. Жизнь потихоньку выкарабкивалась из военных нехватов и недостатков, хоть не к сыту, но к полсыту точно. К майским праздникам из деревни нагрянули Мишка, да уж Михаил, оздоровел парень, скоро в армию, с Борькой. Привезли в большущей корзине десяток живых кур, Марье на развод, мать передала. Довезли же по суматошным послевоенным дорогам. С тех курей Мария и Федор начинали свое хозяйство. Федор Иванович из горбылей сколотил стайку, запустили несушек. Братья пару дней погостили, подались восвояси.
Мишка поободрал Марье душу рассказами о сельском житье-бытье. Колхоз хиреть начал сразу, как война выгребла самых сильных и работящих мужиков. Войну продержался на бабах, стариках и подростках. Вернулись с войны крохи. Все обветшало, пашни заросли тайгой, техники вообще никакой - народишко стал перебираться ближе к цивилизации. С братом Сашей совсем худо. Устроился работать учетчиком в колхоз, а сил вовсе у него не осталось. Изнуряют приступы рвоты, тает мужик. А в лето брат с женушкой сами нагрянули. Мария лежала в больнице - Вася прихворал. Уезжали Саша с Машей на Украину. Как вот было отговаривать? У Маши сестренка нашлась, родичи прописали. Надо ехать, помогать сестренке на ноги вставать. Там фрукты, овощи, Саша быстрее поправится. Уехали, а Машино сердце томилось, как чуяло беду братову.
Мелькнул 1946 год птичкой пролетной, отшумел половодьем на Томи, отпарил зноем жаркого лета, отхмурился ненастьем осенним, глядь-по-глядь. опять Новогодье приспело. 1947 год. Богатый год событиями. В СССР отменили карточную систему. Все, больше не будет военного голода и послевоенного полуголодья. Провели денежную реформу. Страна наращивала мясо на жилистый костяк. Мамонтова Анастасия Корни-ловна перебралась с семейством в большой поселок Мундыбаш. Дом в Усть-Пазнассе продали задешево, скотинку тоже пришлось отдавать в чужие руки. Коровушку, спасительницу в страшенные, голодные годы войны, отвели к родичам в Кородеево. Младшая детва слезами излилась на год вперед. Говорят, Мишка, уже взрослый детина, и тот воротил лицо на сторону, искривленное предслезной судорогой, когда сводили со двора родимую Зорюшку, а та упрямилась, тянула в родную воротину, смотрела с печалью и укором. Ну не повезешь ведь за сотню верст по чугунке.
Иван женился невзадолге перед отъездом семьи на кержачке и отбыл с женой в другой поселок Терегеш, с железным рудником и близостью к столице Шории - Таштаголу.
В Мундыбаше Мамонтовы купили неплохой дом на окраине. Это они по весне переехали, подгадывали огородишко успеть обиходить в новом месте. А на склоне лета Коновы нагрянули в гости всем семейством. Федору Ивановичу дали отпуск впервые за столько лет. Пару недель в кругу близких - самый лучший отдых. Война кончилась, жизнь ладится помалу. Ну и помогали по хозяйству. Федор - мужик рукастый, теще много чего изладил. Михаилу осенью в армию, погулять парню охота. Анастасия зятя уважала за работовитость, жизненную выносливость и нелживость. Чего было у Федора в избытке, так это щедрости душевной и житейской. Дальнейшие годы он ездил в отпуск к жениным родным иногда один, но всегда в двух брюках и пиджаках, возвращался иной раз вообще без пиджака и в каких-то шальварах — дарил шуря-кам. Взять без спросу чужую вещь для него было недопустимо, пусть то будет хоть головка спелого подсолнуха, свесившего над забором в улицу и явно предлагавшего отведать своих сочных семян. Нельзя - и все. Зять ценил тещу за прямоту и непокорность жизненным ударам.
Это сколько же ей сейчас лет? Митьку последнего родила в 45 лет, значит, 51 год. Не стара еще, жилиста, подвижна, а хлебнула столько, и нам захлебнуться хватит. Без мужика уже 6 годов, и коротать бабий век однозначно придется безмужно - где их взять, мужиков, на всех вдов? Всю войну тянула сзади, за подолом юбки шлейф белоголовиков, их не отцепишь, от них не убежишь, а кормить надо каждый день. А кто ви
дел, кто утирал прожигающие подушку вдовьи слезы? Кремень теща.
Только вернулись в город, занедужил Васятка резко, быстро, может, в дороге застудили - сгорел мальчонка в несколько дней. Прямо рок над Машей витает, второй сын - вторая смерть.
Мария на работу не вернулась - Федор не пускал. Причина простая. Ревновал. Так и необходимости не стало. Зарабатывал муж хорошо. В 1948 году Коновы продали старую землянку на слом и купили настоящий дом, тот, с уклонистым полом в сенях, последний в жизни Федора Конова. Обзавелись хрюшей, развели курей. Мария взялась вести хозяйство. В 1949 году родился Коля, в 1952 году - Виталий.
Страшные, набухшие кровью и потом, болью и горем страницы истории и жизни перелистнулись, глазам предстают новые, может, светлее и чище.
* * *
Молодые прожили в городе неделю. Мария с болью смотрела на брата, на его мучения. Выпивать ему вообще нельзя, тогда, при встрече, под утро у него началась страшная рвота, с кровью, до выворота внутренностей. Жена Маша не отходила от болезного, готова была мыть ему ноги и пить ту воду, так любила, до беспамятства. Бедный Саша, когда Марья увидела его раздетого, в кальсонах, аж страшно стало - все тело в рубцах, шрамах, не совсем заживших. Шутка ли - четыре тяжелых ранения. Уехали в деревню Саша с Машей, пусто стало в землянке Коновых.
Под Новый, уже не военный, 1946 год Мария родила сына, живого, здорового. Назвали Василием, дед был бы рад. Весной вернулся из армии Иван. Адреса Марии не знал, проехал сразу в деревню. Жизнь потихоньку выкарабкивалась из военных нехватов и недостатков, хоть не к сыту, но к полсыту точно. К майским праздникам из деревни нагрянули Мишка, да уж Михаил, оздоровел парень, скоро в армию, с Борькой. Привезли в большущей корзине десяток живых кур, Марье на развод, мать передала. Довезли же по суматошным послевоенным дорогам. С тех курей Мария и Федор начинали свое хозяйство. Федор Иванович из горбылей сколотил стайку, запустили несушек. Братья пару дней погостили, подались восвояси.
Мишка поободрал Марье душу рассказами о сельском житье-бытье. Колхоз хиреть начал сразу, как война выгребла самых сильных и работящих мужиков. Войну продержался на бабах, стариках и подростках. Вернулись с войны крохи. Все обветшало, пашни заросли тайгой, техники вообще никакой - народишко стал перебираться ближе к цивилизации. С братом Сашей совсем худо. Устроился работать учетчиком в колхоз, а сил вовсе у него не осталось. Изнуряют приступы рвоты, тает мужик. А в лето брат с женушкой сами нагрянули. Мария лежала в больнице - Вася прихворал. Уезжали Саша с Машей на Украину. Как вот было отговаривать? У Маши сестренка нашлась, родичи прописали. Надо ехать, помогать сестренке на ноги вставать. Там фрукты, овощи, Саша быстрее поправится. Уехали, а Машино сердце томилось, как чуяло беду братову.
Мелькнул 1946 год птичкой пролетной, отшумел половодьем на Томи, отпарил зноем жаркого лета, отхмурился ненастьем осенним, глядь-по-глядь. опять Новогодье приспело. 1947 год. Богатый год событиями. В СССР отменили карточную систему. Все, больше не будет военного голода и послевоенного полуголодья. Провели денежную реформу. Страна наращивала мясо на жилистый костяк. Мамонтова Анастасия Корни-ловна перебралась с семейством в большой поселок Мундыбаш. Дом в Усть-Пазнассе продали задешево, скотинку тоже пришлось отдавать в чужие руки. Коровушку, спасительницу в страшенные, голодные годы войны, отвели к родичам в Кородеево. Младшая детва слезами излилась на год вперед. Говорят, Мишка, уже взрослый детина, и тот воротил лицо на сторону, искривленное предслезной судорогой, когда сводили со двора родимую Зорюшку, а та упрямилась, тянула в родную воротину, смотрела с печалью и укором. Ну не повезешь ведь за сотню верст по чугунке.
Иван женился невзадолге перед отъездом семьи на кержачке и отбыл с женой в другой поселок Терегеш, с железным рудником и близостью к столице Шории - Таштаголу.
В Мундыбаше Мамонтовы купили неплохой дом на окраине. Это они по весне переехали, подгадывали огородишко успеть обиходить в новом месте. А на склоне лета Коновы нагрянули в гости всем семейством. Федору Ивановичу дали отпуск впервые за столько лет. Пару недель в кругу близких - самый лучший отдых. Война кончилась, жизнь ладится помалу. Ну и помогали по хозяйству. Федор - мужик рукастый, теще много чего изладил. Михаилу осенью в армию, погулять парню охота. Анастасия зятя уважала за работовитость, жизненную выносливость и нелживость. Чего было у Федора в избытке, так это щедрости душевной и житейской. Дальнейшие годы он ездил в отпуск к жениным родным иногда один, но всегда в двух брюках и пиджаках, возвращался иной раз вообще без пиджака и в каких-то шальварах — дарил шуря-кам. Взять без спросу чужую вещь для него было недопустимо, пусть то будет хоть головка спелого подсолнуха, свесившего над забором в улицу и явно предлагавшего отведать своих сочных семян. Нельзя - и все. Зять ценил тещу за прямоту и непокорность жизненным ударам.
Это сколько же ей сейчас лет? Митьку последнего родила в 45 лет, значит, 51 год. Не стара еще, жилиста, подвижна, а хлебнула столько, и нам захлебнуться хватит. Без мужика уже 6 годов, и коротать бабий век однозначно придется безмужно - где их взять, мужиков, на всех вдов? Всю войну тянула сзади, за подолом юбки шлейф белоголовиков, их не отцепишь, от них не убежишь, а кормить надо каждый день. А кто ви
дел, кто утирал прожигающие подушку вдовьи слезы? Кремень теща.
Только вернулись в город, занедужил Васятка резко, быстро, может, в дороге застудили - сгорел мальчонка в несколько дней. Прямо рок над Машей витает, второй сын - вторая смерть.
Мария на работу не вернулась - Федор не пускал. Причина простая. Ревновал. Так и необходимости не стало. Зарабатывал муж хорошо. В 1948 году Коновы продали старую землянку на слом и купили настоящий дом, тот, с уклонистым полом в сенях, последний в жизни Федора Конова. Обзавелись хрюшей, развели курей. Мария взялась вести хозяйство. В 1949 году родился Коля, в 1952 году - Виталий.
Страшные, набухшие кровью и потом, болью и горем страницы истории и жизни перелистнулись, глазам предстают новые, может, светлее и чище.