2.
А утром следующего дня тёмно-зелёный «Опель-Вектра» моего бодрого и радующегося началу двухнедельного отпуска брата уже мчал нас и наши загруженные в багажник чемоданы мимо столь полюбившихся мне немецких селений и пейзажей в сторону Мюнхена. За окном мелькали удивительно чистые поля, красивые, точно на фотографиях, леса, декоративно выпуклые зелёные холмы, реки с наклонёнными к воде деревьями, и в памяти как-то сами собой зазвучали давным-давно не перечитываемые мною строки одного из стихотворений раннего Эдуарда Багрицкого. Помнится, на заре моей литературной юности оно мне очень нравилось: «Так идет весёлый Дидель / с палкой, птицей и котомкой / через Гарц, поросший лесом, / вдоль по рейнским берегам. // По Тюрингии дубовой, / по Саксонии сосновой, / по Вестфалии бузинной, / по Баварии хмельной...»
Я смотрел за окно на сменяющиеся вдоль дороги картины и пытался понять, почему здешние пейзажи смотрятся столь ярко и празднично, а примерно такие же в России – тускло и буднично? И, кажется, отчасти нашёл ответ. Безусловно, одной из причин такого восприятия является сама цветовая гамма немецких селений, в которой белые стены домов резко контрастируют с ярко-оранжевой черепицей крыш и уже одной этой нарядностью создают у того, кто на них смотрит, весело-приподнятое настроение. Тем более что всё это ещё и оттеняется изумрудной зеленью травы и окружающих деревьев. Однако сводить объяснение кажущейся немецкой праздничности к одному только воздействию цветовой гаммы на зрачок человека, я думаю, всё-таки неверно. Потому что главное, чем здешние населённые пункты отличаются от своих российских собратьев, это – единство облика немецких жилищ, та, объединяющая их однородность , какая бывает во время массовых народных гуляний, когда буквально все до одного жители села или городка надевают на себя белые праздничные рубахи и выходят на улицу плясать и веселиться. Вот и все дома здесь стоят одинаково аккуратные, крепкие, двухэтажные, красивые – точно дружная сельская община, в которой нет ни больных, ни нищих, ни отвергнутых миром изгоев.
В России же все дома разные – один серый, другой белый, третий красно-кирпичный, а четвёртый вообще крыт андулином. Один – с восточными башенками по всем углам, с балконом вокруг второго этажа и двумя бетонными гаражами с железными воротами, другой – с вросшим в землю крыльцом, перекошенными окнами и повалившимся наземь плетнём, третий – тот и вовсе с соломенной крышей и покосившейся посреди огорода уборной, а вокруг чётвёртого нагорожено столько всяких пристроек, флигельков, навесов и клетушек-сараюшек – причём, и под жестяной крышей, и под шифером, и под толем, – что это уже и домом назвать нельзя, поскольку это какой-то Ноев ковчег, приютивший в своём хаотично разросшемся трюме каждой твари по паре. В такой лабиринт постороннему лучше вообще не соваться, тут сам чёрт ногу сломит, а нужной двери всё равно не отыщет!..
Такие, абсолютно не похожие друг на друга и разные не только по цвету, но и по размерам, материалу, из которого они сделаны, и по качеству – эти дома просто вопиют о социальном неравенстве проживающих в них людей. Они похожи собой на разношерстную толпу на вокзальной площади, в которой резко выделяются своей солидной «упакованностью» во всё фирменное представители класса «новых русских», мелькают вылинявшими подделками под Гуччи и Валентино люди среднего достатка и крутятся одетые в серую рвань и рубище бомжи и попрошайки... Проезжая по трассе мимо немецких селений, ими откровенно любуешься. Проезжая по дороге мимо наших сёл и деревень, невольно задаёшься извечным вопросом о том, кто виноват и что делать. И – не находишь на него никакого другого ответа, кроме подсказанного России в 1917 году В. И. Лениным и его попутчиками по «пломбированному» вагону...
Не знаю, куда бы меня завели размышления подобного рода, если бы кто-то из сидевших рядом со мной в машине не произнёс громко слово «Мюнхен». Отбросив опасные мысли, однажды уже поставившие Россию на краешек расстрельного оврага, я повернулся к окну. Мы действительно въезжали в город, и этот город поначалу показался мне крайне некрасивым. С обеих сторон нас обступали какие-то громоздкие и неуклюжие дома образца середины XX века, похожие на гибрид наших заводских ДК и рабочих общежитий, какие можно запросто увидеть где-нибудь в Твери, Питере или Самаре. Через два-три квартала архитектурный стиль начал меняться, и улица стала напоминать собой Кутузовский проспект российской столицы. Замелькали витрины всевозможных магазинов, вывески кафе и ресторанов, тротуары заполнились праздно прогуливающимся народом, и через какое-то время мы оказались уже в самом центре Мюнхена.
Я не знаю, что рассказывают об этом городе туристические справочники, которые наверняка выносят на первое место информацию о его галереях, музеях, соборах, театрах, памятниках, знаменитых пивных фестивалях и других интересующих путешественника объектах, событиях и достопримечательностях. Они, конечно же, сообщают туристам о посвящённой Богоматери церкви Фрауэнкирхе, об уникальном хранилище фронтонов и двух пинакотеках, в одной из которых находятся такие всемирно известные полотна, как вангоговские «Подсолнухи», «Завтрак на траве» Мане и другие бесценные картины, но в моей памяти Мюнхен остался почти исключительно как город львов, велосипедов и арабов. Представители каждой из трёх этих групп попадались нам буквально на каждом шагу. Сильнее всего меня поразили велосипедные стоянки – десятки, а в иных местах и сотни этих транспортных средств были припаркованы рядом с открытыми уличными кафе, возле входа в городские парки и вокруг выходов из подземных переходов, напоминая своей ощетиненной рулями массой некие непроходимые зоны, наподобие густых лесных буреломов. Довольно весёлое впечатление оставляли также являющиеся символом Мюнхена львы, пластмассовые фигуры которых встречались нам через каждые пятьдесят метров. В центре Берлина, помню, красовались точно такие же изображения медведей, а здесь перед входом в любой магазин, ресторан, а то и просто посреди тротуара виднелась фигура стоящего на двух или четырёх лапах царя зверей. Львы были раскрашены в самые сногсшибательные цвета, иные из них были «одеты» с помощью краски во фрак или королевскую мантию, на спинах горизонтально стоящих зверей весело толклась и прыгала детвора, а возле поднявшихся вертикально фотографировались взрослые. Мы тоже истратили несколько кадров, запечатлев себя рядом с величественными фигурами царя зверей, при этом я сфотографировался – около золотого.
Но едва ли не больше, чем львов и велосипедов, вместе взятых, в Мюнхене оказалось «лиц арабской национальности». Не знаю, выходцы из какой именно ближневосточной или североафриканской страны облюбовали себе под место жительства столицу Баварии – афганцы, сирийцы, иранцы, турки или какие-то другие из мусульманских народов. Но центр города был буквально запружен женщинами в чёрных покрывалах с прорезями для глаз и тёмнолицыми мужчинами арабского типа, что-то шумно обсуждающими за столиками уличных кафе, на бульварных скамейках или просто, сойдясь в круг посреди пешеходной улицы. Твёрдо исповедуя принципы западной демократии, Германия гостеприимно распахнула свои границы для всех, кто пожелал стать частью её общества, и делает всё возможное, чтобы выбравшие её в качестве своей новой родины переселенцы не чувствовали себя здесь в чём-либо ущемлёнными. Но мне почему-то кажется, что это немецкое гостеприимство ещё аукнется им какими-нибудь социальными, национальными, демографическими, общественно-политическими или криминальными проблемами. Я, во всяком случае, гуляя среди скрывающих свои лица под чёрными платками женщин, чувствовал себя весьма неуютно, и был откровенно рад, когда с наступлением темноты мы сели в машину и продолжили путешествие. Правда, на этот раз оно было недолгим, так как мы доехали до ближайшего отеля системы «Этап», где нам были заказаны номера, и остановились на ночлег. На следующий день мы планировали одолеть порядка 700 километров и достигнуть Венеции, поэтому сегодня всем надо было очень хорошо выспаться. И в первую очередь – нашему капитану, бессменно ведущему свой зелёный «Опель» в сторону заветного итальянского «сапожка», о примерке которого на свою судьбу я не позволял себе мечтать даже в самой смелых из своих фантазий. (Нравится мне это или не нравится, но приходится признаться, что, если бы не столь отрицательно оцениваемая мною перестройка, которую я до сих пор считаю актом предательства Советского Союза, то, скорее всего, я никогда бы в своей жизни ни в какие заграницы не выбрался, и ни Италии, ни Германии, ни каких бы то ни было иных стран Западной Европы никогда не увидел. Хотя, чего уж, казалось бы, проще? Сел дома в машину, понажимал в течение дня на газ, а как почувствовал, что уже устал или надоело, заехал в ближайшую гостиницу, перекусил прихваченными с собой в корзинке колбасой и фруктами, ночку передремал, а утром попил в гостиничном холле кофе с горячими круассанами, и опять – в дорогу, за новыми впечатлениями...)
Ловя эти самые впечатления, я как раз и прозевал момент, когда мы пересекли германо-австрийскую границу, хотя с самого выезда из «Этапа» практически неотрывно смотрел за окно на проезжаемые нами пейзажи. Да, собственно, между этими странами-то и границы настоящей давно уже нет, к тому же ещё и дорожные указатели по обе её стороны написаны на одном и том же немецком языке, являющемся одним из полноправных государственных языков Австрии. А вот природа вокруг автобана начала незаметно меняться, и даже не столько сама природа, как окружающий ландшафт – мы стали замечать, что с каждым километром пути забираемся всё выше и выше в горы, и вскоре окончательно поняли, что мы – уже в Альпах. Не знаю, где я нашёл в себе силы, чтобы не взвизгивать, точно Алинка в самолёте, «вау!» при виде обступающей нас со всех сторон потрясающей красоты. Ничего подобного я в своей жизни до этого не видел, и сегодня, не покривив душой, могу заявить, что «Альпы – это круто!». Как в прямом, так и в переносном смысле. Хотя непосредственно их физическая крутизна началась только во второй половине дня, когда мы забрались на самую спину горного массива и увидели, что облака висят уже не над нашей головой, а в буквальном смысле рядом с окном автомашины, а иногда – даже и несколько ниже того места, где мы в этот момент проезжали. Выше же нас были только горные вершины, словно гигантские серые кристаллы или зубы какого-то исполинского дракона, торчащие из изумрудно-зелёных дёсен альпийских предгорий.
До этого за окном автомобиля тянулись округлые лесистые склоны с травянистыми луговинами, на которых я во всё время нашей поездки не без определённой доли недоумения видел разбросанные то здесь, то там отдельно стоящие или же, в лучшем случае, сбившиеся в стайки по пять-десять строений, дома местных жителей. Для меня, прожившего большую часть своей жизни по заштатным городкам Украины и России, глухим таёжным заимкам и геологическим базам Забайкалья и Красноярского края, и на своём собственном опыте убедившегося в том, что реализовать себя за сто первым километром от Москвы практически почти невозможно, до сих пор остаётся загадкой вопрос о том, чем может жить человек на склоне альпийских гор в полутора сотнях километров от крупных культурных центров? Легче всего было предположить, что все виденные мною на склонах строения – это сплошь гостиницы для любителей горного отдыха или охотничьи домики, и, скорее всего, какая-то определённая часть из них действительно таковыми и являлась, но не могло же быть гостиницей абсолютно каждое из замеченных мною на откосе подворий, тем более что возле некоторых из них виднелись ещё и остроконечные башенки церковных колоколен? Судя по наличию хозяйственных построек рядом с некоторыми такими домами, это всё-таки действительно были места обитания здешних жителей, одни из которых владели в здешних горах участками леса и получали доход от работы небольших лесопильных заводиков, другие занимались разведением овец, третьи выращивали какую-то сельхозпродукцию... А возможно, предположил, отвлекаясь от петляющей вдоль ущелья дороги, брат, они ездят на работу в расположенные неподалёку от них городки, ведь здесь у каждого имеется по две-три машины, так что доехать любому из них до города и вернуться домой – не проблема...
(Заглянув позже в Интернет, я узнал, что значительная часть населения провинции Тироль – а мы ехали именно по ней – и правда была занята в сфере услуг по обслуживанию спортсменов-горнолыжников и многочисленных туристов. Но процветали также животноводство молочно-мясной специализации, овцеводство и свиноводство. Ну и, конечно, лесозаготовки и сопутствующая им деревообрабатывающая промышленность, а также производство стройматериалов из дерева. В этой сфере и работали многие из проживающих в горах тирольцев, приезжая на своих автомобилях на расположенные в отдалении от их жилья небольшие заводики. С транспортом у них проблем действительно не было.)
Проблема, как вскоре выяснилось, оказалась у нас самих – и она заключалась в том, что нам страстно хотелось фотографировать окружающие виды, а останавливаться на горной дороге было нельзя, движение здесь было довольно активным, и остановиться на обочине – значило создать трудности для проезда всем остальным водителям и дать им основание подумать, что у тебя что-то случилось с мотором. Поэтому я просто смотрел за окно «Опеля», с жадностью напитывая себя каждым мгновением уносящейся за спину красоты и одновременно с горечью понимая, что о наиболее впечатлившем меня участке путешествия мне, в сущности, будет абсолютно нечего рассказать своему читателю. Ну не покрывать же страницы блокнота сплошными возгласами «Ах!» да «Ох!», которые испускала моя душа. Да и от того, что я десять раз подряд употреблю в строке слово «красота» или «красиво», виденная мною картинка всё равно для читателя яснее не станет, так что я, наверное, со вздохом отпущу от себя это сладкое воспоминание об Альпах и, перепрыгнув через остававшиеся нам впереди километры, головокружительный серпантин спуска и провороненную мною австро-итальянскую границу, сразу перескочу в конечную точку нашего дневного маршрута. А целью этого долгого автопробега был небольшой итальянский городок Местре, являющийся пригородом знаменитой Венеции. Там мы должны были оставить машину и переночевать три ночи в гостинице, пока будем знакомиться с достопримечательностями островного города.
Местре – это материковая часть Венеции, но отнюдь не её близнец, здесь нет никаких дворцов и каналов, а сосредоточены главным образом заводы, доки, склады, портовые сооружения, фабрики, офисы и другие промышленные предприятия, за счёт которых, собственно, и живёт сама Венеция. Местре переполнен отсутствующими на островах автомобилями, и последнее время в него всё активнее переселяется молодёжь, которая хочет где-то работать и развлекаться.
Рядовые туристы останавливаются, как правило, именно в Местре, где цены на гостиницы существенно ниже, чем в островной Венеции, а качество проживания намного выше. Там, например, в порядке вещей общие для всего этажа туалеты и душевые. Часто отсутствуют облицованные кафелем ванные и отопление, т. е. самый элементарный бытовой комфорт. Дело в том, что санирование в Венеции стоит дороже, чем где-либо в других городах; из-за постоянной сырости в домах у домовладельцев нет стимула создавать современные жилые помещения, поэтому сами венецианцы каждый день уезжают из города в Местре, а на следующее утро опять в него возвращаются. Ну, а инфраструктура из-за всего этого, конечно же, страдает.
Мы же поселились в замечательном трёхзвёздочном отеле «Венеция» на улице via Teatro Vecchio – в почти шикарном трёхместном номере с розовыми парчовыми покрывалами в тон обоям и всеми положенными удобствами, вплоть до вмурованного в стену кондиционера, который я практически сразу же вырубил, не желая быть продутым выходящей из него струёй ледяного воздуха, предпочтя ему открытое окно на улицу. На первом этаже был неплохой, но дороговатый для нас ресторан, в котором мы поужинали в первый вечер нашего приезда, но главное – при гостинице была своя автостоянка, где мы спокойно оставили на время пребывания в городе наш автомобиль, а сами пользовались общественным транспортом. Слава Богу, это оказалось довольно просто сделать – в двухстах метрах от нашей гостиницы находилась площадь piazza Ottobre , на которой останавливался автобус № 4, сев на который, мы минут за 15 доезжали по переброшенному через Венецианскую лагуну четырёхкилометровому мосту до площади Пьяццале Рома, располагающуюся перед железнодорожным вокзалом, рядом с которым находятся причалы общественного транспорта, где мы пересаживались на небольшой речной трамвай, называющийся вапоретто (есть ещё небольшие теплоходики, которые называются мотоскафо ), и уже на нём добирались по Большому Каналу ( Canal Grande ) до нужного нам места. Большой Канал разделяет Венецию на две части. Его длина 3800 метров, ширина колеблется от 30 до 70 метров. Он имеет форму перевёрнутой латинской буквы «S». Глубина Большого Канала шесть метров, остальных – от 2,5 до 3 метров.
Первый раз все прибывающие в Венецию обычно едут до остановки Сан-Марко, где располагаются главные достопримечательности города – площадь Святого Марка с окружающими её собором Святого Марка, Дворцом дожей, Башней часов, Колокольней, Старыми и Новыми прокурациями и тюрьмой Карчери с соединяющим её с Дворцом дожей мостом Вздохов. Собор Святого Марка построен в честь небесного покровителя Венеции евангелиста Марка, который, возвращаясь однажды из поездки в Аквилею, где он проповедовал учение Христа, вынужден был из-за непогоды остановиться для ночлега на одном из 118 островов Венецианской лагуны. Здесь ему явился во сне ангел и сказал, что тут он обретёт себе покой. И в 828 году тело Марка действительно было доставлено на один из островов Венецианской лагуны...
Однако мы начали знакомство с Венецией не с центра, как поступает большинство туристов, а проехали почти по всему Большому Каналу и вышли на остановке у Морского исторического музея (Музео Сторико Навале). Дело в том, что ещё задолго до начала поездки мы распределили между собой итальянские города, взяв на себя роль экскурсоводов, и мне досталась Венеция. Прочитав несколько путеводителей, я понял, что за два-три дня, которые мы будем в этом городе, нам удастся посетить только очень малую часть его музеев, а потому надо построить наши экскурсии так, чтобы увидеть как можно больше из того, что мы не сможем увидеть нигде, кроме Венеции. Старинные картины, скульптуры, утварь и прочие образцы искусства, подумал я, мы уже видели не раз в музеях Москвы и Санкт-Петербурга, Касселя и Версаля, Пензы и Темрюка, и увидим ещё во Флоренции и Милане, а здесь надо смотреть что-то сугубо венецианское, и я наметил поход в два музея – Морской музей в самой Венеции и Музей стекла на острове Мурано. Поскольку в справочнике было указано, что Морской музей был открыт только до обеда, то мы и поехали сразу в него, миновав «сердце Венеции» – площадь Сан-Марко, на которую решили вернуться позднее.
Музей, действительно, стоит того, чтобы потратить на него полтора евро и хотя бы одно венецианское утро – здесь собраны модели и фрагменты всех типов судов, когда-либо заходивших в местную гавань. Имеются великолепные деревянные макеты военных и торговых кораблей, управляемых торпед, образцы судового и портового вооружения, морской офицерской формы, навигационных приборов и других предметов из истории развития морского флота. Самыми красивыми экспонатами, безусловно, следует считать золотую модель государственного судна дожа, поражающую своей изысканностью и великолепием, а также несколько сохранившихся с давней поры шикарных гондол с кабинками, занавешенными ажурными занавесками и всевозможными украшениями. Моё же внимание привлекла висящая на стене резная фигурная композиция, снятая с носа какого-то из древних кораблей, которая изображала закованного в кандалы тоскующего казака, по всем признакам – украинского, о чём красноречиво свидетельствовали шаровары на его ногах, свисающие на подбородок гетьманские усы и длинный чуб-«оселедец» на бритом черепе. По-видимому, для кого-то в минувшие века запорожцы были настолько ненавистны, что они даже не поленились украсить нос своего корабля символом покорённого врага, распяв на устрашение всем хохлам на самом видном месте своего судна образ их порабощённого сородича. А, может быть, это как раз и было судно, перевозившее по свету пленных рабов, о чём и сигнализировал встречным закованный в кандалы запорожец.
Как бы там ни было в древности, но я думаю, что мои сегодняшние земляки-украинцы не очень любят посещать Морской музей Венеции, где они вынуждены каждый раз натыкаться гордым взором на фигуру своего закабалённого соплеменника. Даже моя довольно сильно омоскалившаяся часть украинской крови и то негодующе всплеснулась в венах, заставив меня непроизвольно сжать кулаки и стиснуть челюсти. Но я всё же нашёл в себе силы сфотографироваться на память рядом с пленённым казаком, а брат с женой не стали делать даже этого...
Выйдя из музея, мы не стали сразу садиться на вапоретто и возвращаться к площади Сан-Марко, а отправились хотя бы немного побродить по островам наугад, чтобы познакомиться с Венецией не только глазами, но и своими собственными ногами. И это было абсолютно правильно, потому что именно в пешей прогулке по вьющимся вдоль каналов с зелёной водой узким улочкам-набережным (они здесь называются fondamenta), по вычурным горбатым мостикам, по тесным дворикам-лабиринтам с висящим на протянутых от стены к стене верёвках разноцветным выстиранным бельём да по миниатюрным площадям, окружённым многочисленными кафе и церквями, как раз и открывает себя взгляду иностранца настоящая, а не парадная Венеция. Это не город – это брошенный в изумрудную воду моря букет из 118 колышущихся на волнах цветов. Так моряки издавна поминают своих погибших товарищей, опуская в память о них на воду венки, вот и Венеция показалась кому-то памятником для 118 погибших подводников «Курска», душа каждого из которых воплотилась в один из 118 островов этого города. То там, то здесь мы видели оттрафареченные кем-то чёрной краской на бетонных арках мостов и каменных тумбах парапетов портреты российских моряков и под ними их имена и фамилии – Геннадий Лячин, Дмитрий Колесников, Рашид Аряпов... Не думаю, что это венецианские власти решили подобным образом увековечить память потопленных в Баренцевом море (явно не без участия натовских субмарин «Лос-Анджелес», «Толедо» и «Сплендид», присутствие которых в районе учений российского ВМФ зафиксировала наша морская авиация, о чём опрометчиво доложил на всю страну в первые дни после трагедии адмирал Моцак) российских подводников, скорее всего, это некая «полудиверсионная» акция проживающих в Венеции россиян, посчитавших, что 118 островов венецианской лагуны представляют собой идеальный памятник для утонувших моряков «Курска», и нанёсших ночью оттиски российских героев на камни Венеции.
А русских здесь сегодня и стало в самом деле довольно много – мы встречали их и в вёзшем нас из Местре до Венеции городском автобусе, и среди пассажиров бегущего по Большому Каналу вапоретто, и просто на узких венецианских улочках-калли ( calli ). Выезжая сюда на один-два года ради заработков, наши земляки практически так уже назад и не возвращаются. Сначала надо заработать на квартиру детям, потом – на обстановку для этой квартиры, потом у детей родятся свои дети и надо работать уже ради них. «Мам, ну поработай там ещё годик, а то нам не хватает на дачу»; «Пап, ну останься ещё на пару лет, пока Витька не закончит институт», – так, год за годом стараясь удовлетворить просьбы близких им людей, вчерашние россияне проводят в наймах всю свою оставшуюся жизнь. Наши работают здесь сиделками, столярами, плотниками, гувернантками. Марина то и дело затевала посреди улицы разговоры с кем-либо из наших недавних земляков, погружаясь в их эмигрантские судьбы, из-за чего наша прогулка по Венеции грозила никогда не закончиться.
Но, тем не менее, совершив довольно приличный крюк по немыслимо запутанным закоулкам этого удивительного города, мы каким-то образом всё же вышли к знаменитой площади Сан-Марко и её величественному собору. Описывать Венецию – это всё равно, что пытаться передать словами красоту ночного фейерверка. Она – это отражение этого фейерверка, упавшее на лазурь воды и от резкого охлаждения застывшее в виде причудливых каменных букетов – дворцов, соборов, памятников...
Сам собор Святого Марка был освящён в 1094 году, в нём много мозаики, заметно смешение множества художественных стилей, и вообще он более похож на музей, чем на культовое сооружение. В своём большинстве итальянские соборы вообще представляют собой некую триипостасную смесь картинной галереи, концертного зала и молитвенного сооружения, причём молитвенного – чуть ли не в последнюю очередь. Поражает некая «индустриализация» молитвенного процесса в католических храмах – к примеру, здесь тоже преклоняют колени во время богослужения, но делают это отнюдь не так, как наши православные бабушки, которые бухаются коленями прямо на бетонный пол, а при помощи специальных подставок с узкими кожаными подушками внизу, на которые они становятся коленями, и специальной рейкой повыше, на которую можно класть молитвослов или опускать кающуюся голову.
Рядом с собором находится потрясающий своей кружевной лёгкостью бело-розовый Дворец дожей – мраморное здание, где располагались правитель Венеции и городское правительство в лице Большого совета, сената и сеньории. Построенный в 810 году, Дворец дожей смотрится как новенький, возле него всё время гуляет огромное множество народа, который фотографируется, кормя из купленных здесь же пакетиков пшена несметные стаи голубей, приобретает у уличных торговцев сувениры или питается в окрестных кафе и ресторанчиках.
Мы тоже почувствовали проснувшийся после наших блужданий аппетит и завернули в одну из уличных харчевен. Я заказал себе пасту с морепродуктами (то есть макароны, в которые было насыпано множество всевозможных моллюсков) и стакан пива, Алинка с невесткой взяли итальянские пельмени-равиолли с каким-то особенным соусом и сок, братуха – салат с сыром, какое-то мясо и большую бутылку воды, а Марина решила попробовать морского чёрта. Съеденные мною макароны с ракушками оказались удивительно вкусными и питательными, мы после этой трапезы ещё целый день гуляли по Венеции, а потом я ещё прошёлся по вечереющим улицам Местре, и всё равно еле-еле успел нагулять до ужина хотя бы какой-то аппетит. Марина от своего морского чёрта была тоже в восторге, но это, собственно говоря, и не удивительно, вспомним-ка, к примеру, Солоху из знаменитой повести Н. В. Гоголя «Ночь перед Рождеством» – та не то что с морским, с самым настоящим чёртом роман крутила!.. Женщины – существа парадоксальные. На меня, когда я ем свой любимый сыр «Дорблю», и Марина, и Алинка взирают почти что с мистическим ужасом, а вот как самой закусить морским чёртом – так это, видите ли, для неё ничего, обычное дело...
Кстати сказать, Гоголь в Италии вспоминается совсем не случайно – хотя его любимым городом был Рим, сказанное о Вечном городе оказывается справедливым и для других уголков этой страны. «Только здесь, только в Италии, слышно присутствие архитектуры и строгое её величие как художества», – вдруг выплывают из глубины моей памяти слова из неоконченного гоголевского очерка «Рим», и я понимаю, что они справедливы и для всего того, что я сейчас вижу на площади Сан-Марко, хотя, может быть, и с некоторой поправкой на новый век. «Стоит Венеция, отразив в адриатические волны свои потухнувшие дворцы, и разрывающей жалостью проникается сердце иностранца, когда поникший гондольер влечёт его под пустынными стенами и разрушенными перилами безмолвных мраморных балконов», – говорит Гоголь об угасании жизни в Венеции, и он прав, это действительно происходит. Население сегодняшней Венеции насчитывает всего около 70 тысяч человек, при этом 20 тысяч из них – приезжие студенты, учащиеся в этом городе. Коренные жители постепенно перекочёвывают в материковый пригород Венеции – Местре. Там расположены фабрики, офисы и течёт обычная жизнь итальянского города. Сама же Венеция практически превратилась в туристический городской спектакль. Сюда стекаются люди со всего земного шара, в мире её уже называют «городом одних туристов». Но она по-прежнему сказочно прекрасна, и я весь день сегодня прислушиваюсь к своему сердцу, боясь, как бы оно не выпрыгнуло от восторга из груди и не укатилось по узкой набережной- fondamenta в бирюзовую гладь канала...
(Продолжение следует)
г. Москва
А утром следующего дня тёмно-зелёный «Опель-Вектра» моего бодрого и радующегося началу двухнедельного отпуска брата уже мчал нас и наши загруженные в багажник чемоданы мимо столь полюбившихся мне немецких селений и пейзажей в сторону Мюнхена. За окном мелькали удивительно чистые поля, красивые, точно на фотографиях, леса, декоративно выпуклые зелёные холмы, реки с наклонёнными к воде деревьями, и в памяти как-то сами собой зазвучали давным-давно не перечитываемые мною строки одного из стихотворений раннего Эдуарда Багрицкого. Помнится, на заре моей литературной юности оно мне очень нравилось: «Так идет весёлый Дидель / с палкой, птицей и котомкой / через Гарц, поросший лесом, / вдоль по рейнским берегам. // По Тюрингии дубовой, / по Саксонии сосновой, / по Вестфалии бузинной, / по Баварии хмельной...»
Я смотрел за окно на сменяющиеся вдоль дороги картины и пытался понять, почему здешние пейзажи смотрятся столь ярко и празднично, а примерно такие же в России – тускло и буднично? И, кажется, отчасти нашёл ответ. Безусловно, одной из причин такого восприятия является сама цветовая гамма немецких селений, в которой белые стены домов резко контрастируют с ярко-оранжевой черепицей крыш и уже одной этой нарядностью создают у того, кто на них смотрит, весело-приподнятое настроение. Тем более что всё это ещё и оттеняется изумрудной зеленью травы и окружающих деревьев. Однако сводить объяснение кажущейся немецкой праздничности к одному только воздействию цветовой гаммы на зрачок человека, я думаю, всё-таки неверно. Потому что главное, чем здешние населённые пункты отличаются от своих российских собратьев, это – единство облика немецких жилищ, та, объединяющая их однородность , какая бывает во время массовых народных гуляний, когда буквально все до одного жители села или городка надевают на себя белые праздничные рубахи и выходят на улицу плясать и веселиться. Вот и все дома здесь стоят одинаково аккуратные, крепкие, двухэтажные, красивые – точно дружная сельская община, в которой нет ни больных, ни нищих, ни отвергнутых миром изгоев.
В России же все дома разные – один серый, другой белый, третий красно-кирпичный, а четвёртый вообще крыт андулином. Один – с восточными башенками по всем углам, с балконом вокруг второго этажа и двумя бетонными гаражами с железными воротами, другой – с вросшим в землю крыльцом, перекошенными окнами и повалившимся наземь плетнём, третий – тот и вовсе с соломенной крышей и покосившейся посреди огорода уборной, а вокруг чётвёртого нагорожено столько всяких пристроек, флигельков, навесов и клетушек-сараюшек – причём, и под жестяной крышей, и под шифером, и под толем, – что это уже и домом назвать нельзя, поскольку это какой-то Ноев ковчег, приютивший в своём хаотично разросшемся трюме каждой твари по паре. В такой лабиринт постороннему лучше вообще не соваться, тут сам чёрт ногу сломит, а нужной двери всё равно не отыщет!..
Такие, абсолютно не похожие друг на друга и разные не только по цвету, но и по размерам, материалу, из которого они сделаны, и по качеству – эти дома просто вопиют о социальном неравенстве проживающих в них людей. Они похожи собой на разношерстную толпу на вокзальной площади, в которой резко выделяются своей солидной «упакованностью» во всё фирменное представители класса «новых русских», мелькают вылинявшими подделками под Гуччи и Валентино люди среднего достатка и крутятся одетые в серую рвань и рубище бомжи и попрошайки... Проезжая по трассе мимо немецких селений, ими откровенно любуешься. Проезжая по дороге мимо наших сёл и деревень, невольно задаёшься извечным вопросом о том, кто виноват и что делать. И – не находишь на него никакого другого ответа, кроме подсказанного России в 1917 году В. И. Лениным и его попутчиками по «пломбированному» вагону...
Не знаю, куда бы меня завели размышления подобного рода, если бы кто-то из сидевших рядом со мной в машине не произнёс громко слово «Мюнхен». Отбросив опасные мысли, однажды уже поставившие Россию на краешек расстрельного оврага, я повернулся к окну. Мы действительно въезжали в город, и этот город поначалу показался мне крайне некрасивым. С обеих сторон нас обступали какие-то громоздкие и неуклюжие дома образца середины XX века, похожие на гибрид наших заводских ДК и рабочих общежитий, какие можно запросто увидеть где-нибудь в Твери, Питере или Самаре. Через два-три квартала архитектурный стиль начал меняться, и улица стала напоминать собой Кутузовский проспект российской столицы. Замелькали витрины всевозможных магазинов, вывески кафе и ресторанов, тротуары заполнились праздно прогуливающимся народом, и через какое-то время мы оказались уже в самом центре Мюнхена.
Я не знаю, что рассказывают об этом городе туристические справочники, которые наверняка выносят на первое место информацию о его галереях, музеях, соборах, театрах, памятниках, знаменитых пивных фестивалях и других интересующих путешественника объектах, событиях и достопримечательностях. Они, конечно же, сообщают туристам о посвящённой Богоматери церкви Фрауэнкирхе, об уникальном хранилище фронтонов и двух пинакотеках, в одной из которых находятся такие всемирно известные полотна, как вангоговские «Подсолнухи», «Завтрак на траве» Мане и другие бесценные картины, но в моей памяти Мюнхен остался почти исключительно как город львов, велосипедов и арабов. Представители каждой из трёх этих групп попадались нам буквально на каждом шагу. Сильнее всего меня поразили велосипедные стоянки – десятки, а в иных местах и сотни этих транспортных средств были припаркованы рядом с открытыми уличными кафе, возле входа в городские парки и вокруг выходов из подземных переходов, напоминая своей ощетиненной рулями массой некие непроходимые зоны, наподобие густых лесных буреломов. Довольно весёлое впечатление оставляли также являющиеся символом Мюнхена львы, пластмассовые фигуры которых встречались нам через каждые пятьдесят метров. В центре Берлина, помню, красовались точно такие же изображения медведей, а здесь перед входом в любой магазин, ресторан, а то и просто посреди тротуара виднелась фигура стоящего на двух или четырёх лапах царя зверей. Львы были раскрашены в самые сногсшибательные цвета, иные из них были «одеты» с помощью краски во фрак или королевскую мантию, на спинах горизонтально стоящих зверей весело толклась и прыгала детвора, а возле поднявшихся вертикально фотографировались взрослые. Мы тоже истратили несколько кадров, запечатлев себя рядом с величественными фигурами царя зверей, при этом я сфотографировался – около золотого.
Но едва ли не больше, чем львов и велосипедов, вместе взятых, в Мюнхене оказалось «лиц арабской национальности». Не знаю, выходцы из какой именно ближневосточной или североафриканской страны облюбовали себе под место жительства столицу Баварии – афганцы, сирийцы, иранцы, турки или какие-то другие из мусульманских народов. Но центр города был буквально запружен женщинами в чёрных покрывалах с прорезями для глаз и тёмнолицыми мужчинами арабского типа, что-то шумно обсуждающими за столиками уличных кафе, на бульварных скамейках или просто, сойдясь в круг посреди пешеходной улицы. Твёрдо исповедуя принципы западной демократии, Германия гостеприимно распахнула свои границы для всех, кто пожелал стать частью её общества, и делает всё возможное, чтобы выбравшие её в качестве своей новой родины переселенцы не чувствовали себя здесь в чём-либо ущемлёнными. Но мне почему-то кажется, что это немецкое гостеприимство ещё аукнется им какими-нибудь социальными, национальными, демографическими, общественно-политическими или криминальными проблемами. Я, во всяком случае, гуляя среди скрывающих свои лица под чёрными платками женщин, чувствовал себя весьма неуютно, и был откровенно рад, когда с наступлением темноты мы сели в машину и продолжили путешествие. Правда, на этот раз оно было недолгим, так как мы доехали до ближайшего отеля системы «Этап», где нам были заказаны номера, и остановились на ночлег. На следующий день мы планировали одолеть порядка 700 километров и достигнуть Венеции, поэтому сегодня всем надо было очень хорошо выспаться. И в первую очередь – нашему капитану, бессменно ведущему свой зелёный «Опель» в сторону заветного итальянского «сапожка», о примерке которого на свою судьбу я не позволял себе мечтать даже в самой смелых из своих фантазий. (Нравится мне это или не нравится, но приходится признаться, что, если бы не столь отрицательно оцениваемая мною перестройка, которую я до сих пор считаю актом предательства Советского Союза, то, скорее всего, я никогда бы в своей жизни ни в какие заграницы не выбрался, и ни Италии, ни Германии, ни каких бы то ни было иных стран Западной Европы никогда не увидел. Хотя, чего уж, казалось бы, проще? Сел дома в машину, понажимал в течение дня на газ, а как почувствовал, что уже устал или надоело, заехал в ближайшую гостиницу, перекусил прихваченными с собой в корзинке колбасой и фруктами, ночку передремал, а утром попил в гостиничном холле кофе с горячими круассанами, и опять – в дорогу, за новыми впечатлениями...)
Ловя эти самые впечатления, я как раз и прозевал момент, когда мы пересекли германо-австрийскую границу, хотя с самого выезда из «Этапа» практически неотрывно смотрел за окно на проезжаемые нами пейзажи. Да, собственно, между этими странами-то и границы настоящей давно уже нет, к тому же ещё и дорожные указатели по обе её стороны написаны на одном и том же немецком языке, являющемся одним из полноправных государственных языков Австрии. А вот природа вокруг автобана начала незаметно меняться, и даже не столько сама природа, как окружающий ландшафт – мы стали замечать, что с каждым километром пути забираемся всё выше и выше в горы, и вскоре окончательно поняли, что мы – уже в Альпах. Не знаю, где я нашёл в себе силы, чтобы не взвизгивать, точно Алинка в самолёте, «вау!» при виде обступающей нас со всех сторон потрясающей красоты. Ничего подобного я в своей жизни до этого не видел, и сегодня, не покривив душой, могу заявить, что «Альпы – это круто!». Как в прямом, так и в переносном смысле. Хотя непосредственно их физическая крутизна началась только во второй половине дня, когда мы забрались на самую спину горного массива и увидели, что облака висят уже не над нашей головой, а в буквальном смысле рядом с окном автомашины, а иногда – даже и несколько ниже того места, где мы в этот момент проезжали. Выше же нас были только горные вершины, словно гигантские серые кристаллы или зубы какого-то исполинского дракона, торчащие из изумрудно-зелёных дёсен альпийских предгорий.
До этого за окном автомобиля тянулись округлые лесистые склоны с травянистыми луговинами, на которых я во всё время нашей поездки не без определённой доли недоумения видел разбросанные то здесь, то там отдельно стоящие или же, в лучшем случае, сбившиеся в стайки по пять-десять строений, дома местных жителей. Для меня, прожившего большую часть своей жизни по заштатным городкам Украины и России, глухим таёжным заимкам и геологическим базам Забайкалья и Красноярского края, и на своём собственном опыте убедившегося в том, что реализовать себя за сто первым километром от Москвы практически почти невозможно, до сих пор остаётся загадкой вопрос о том, чем может жить человек на склоне альпийских гор в полутора сотнях километров от крупных культурных центров? Легче всего было предположить, что все виденные мною на склонах строения – это сплошь гостиницы для любителей горного отдыха или охотничьи домики, и, скорее всего, какая-то определённая часть из них действительно таковыми и являлась, но не могло же быть гостиницей абсолютно каждое из замеченных мною на откосе подворий, тем более что возле некоторых из них виднелись ещё и остроконечные башенки церковных колоколен? Судя по наличию хозяйственных построек рядом с некоторыми такими домами, это всё-таки действительно были места обитания здешних жителей, одни из которых владели в здешних горах участками леса и получали доход от работы небольших лесопильных заводиков, другие занимались разведением овец, третьи выращивали какую-то сельхозпродукцию... А возможно, предположил, отвлекаясь от петляющей вдоль ущелья дороги, брат, они ездят на работу в расположенные неподалёку от них городки, ведь здесь у каждого имеется по две-три машины, так что доехать любому из них до города и вернуться домой – не проблема...
(Заглянув позже в Интернет, я узнал, что значительная часть населения провинции Тироль – а мы ехали именно по ней – и правда была занята в сфере услуг по обслуживанию спортсменов-горнолыжников и многочисленных туристов. Но процветали также животноводство молочно-мясной специализации, овцеводство и свиноводство. Ну и, конечно, лесозаготовки и сопутствующая им деревообрабатывающая промышленность, а также производство стройматериалов из дерева. В этой сфере и работали многие из проживающих в горах тирольцев, приезжая на своих автомобилях на расположенные в отдалении от их жилья небольшие заводики. С транспортом у них проблем действительно не было.)
Проблема, как вскоре выяснилось, оказалась у нас самих – и она заключалась в том, что нам страстно хотелось фотографировать окружающие виды, а останавливаться на горной дороге было нельзя, движение здесь было довольно активным, и остановиться на обочине – значило создать трудности для проезда всем остальным водителям и дать им основание подумать, что у тебя что-то случилось с мотором. Поэтому я просто смотрел за окно «Опеля», с жадностью напитывая себя каждым мгновением уносящейся за спину красоты и одновременно с горечью понимая, что о наиболее впечатлившем меня участке путешествия мне, в сущности, будет абсолютно нечего рассказать своему читателю. Ну не покрывать же страницы блокнота сплошными возгласами «Ах!» да «Ох!», которые испускала моя душа. Да и от того, что я десять раз подряд употреблю в строке слово «красота» или «красиво», виденная мною картинка всё равно для читателя яснее не станет, так что я, наверное, со вздохом отпущу от себя это сладкое воспоминание об Альпах и, перепрыгнув через остававшиеся нам впереди километры, головокружительный серпантин спуска и провороненную мною австро-итальянскую границу, сразу перескочу в конечную точку нашего дневного маршрута. А целью этого долгого автопробега был небольшой итальянский городок Местре, являющийся пригородом знаменитой Венеции. Там мы должны были оставить машину и переночевать три ночи в гостинице, пока будем знакомиться с достопримечательностями островного города.
Местре – это материковая часть Венеции, но отнюдь не её близнец, здесь нет никаких дворцов и каналов, а сосредоточены главным образом заводы, доки, склады, портовые сооружения, фабрики, офисы и другие промышленные предприятия, за счёт которых, собственно, и живёт сама Венеция. Местре переполнен отсутствующими на островах автомобилями, и последнее время в него всё активнее переселяется молодёжь, которая хочет где-то работать и развлекаться.
Рядовые туристы останавливаются, как правило, именно в Местре, где цены на гостиницы существенно ниже, чем в островной Венеции, а качество проживания намного выше. Там, например, в порядке вещей общие для всего этажа туалеты и душевые. Часто отсутствуют облицованные кафелем ванные и отопление, т. е. самый элементарный бытовой комфорт. Дело в том, что санирование в Венеции стоит дороже, чем где-либо в других городах; из-за постоянной сырости в домах у домовладельцев нет стимула создавать современные жилые помещения, поэтому сами венецианцы каждый день уезжают из города в Местре, а на следующее утро опять в него возвращаются. Ну, а инфраструктура из-за всего этого, конечно же, страдает.
Мы же поселились в замечательном трёхзвёздочном отеле «Венеция» на улице via Teatro Vecchio – в почти шикарном трёхместном номере с розовыми парчовыми покрывалами в тон обоям и всеми положенными удобствами, вплоть до вмурованного в стену кондиционера, который я практически сразу же вырубил, не желая быть продутым выходящей из него струёй ледяного воздуха, предпочтя ему открытое окно на улицу. На первом этаже был неплохой, но дороговатый для нас ресторан, в котором мы поужинали в первый вечер нашего приезда, но главное – при гостинице была своя автостоянка, где мы спокойно оставили на время пребывания в городе наш автомобиль, а сами пользовались общественным транспортом. Слава Богу, это оказалось довольно просто сделать – в двухстах метрах от нашей гостиницы находилась площадь piazza Ottobre , на которой останавливался автобус № 4, сев на который, мы минут за 15 доезжали по переброшенному через Венецианскую лагуну четырёхкилометровому мосту до площади Пьяццале Рома, располагающуюся перед железнодорожным вокзалом, рядом с которым находятся причалы общественного транспорта, где мы пересаживались на небольшой речной трамвай, называющийся вапоретто (есть ещё небольшие теплоходики, которые называются мотоскафо ), и уже на нём добирались по Большому Каналу ( Canal Grande ) до нужного нам места. Большой Канал разделяет Венецию на две части. Его длина 3800 метров, ширина колеблется от 30 до 70 метров. Он имеет форму перевёрнутой латинской буквы «S». Глубина Большого Канала шесть метров, остальных – от 2,5 до 3 метров.
Первый раз все прибывающие в Венецию обычно едут до остановки Сан-Марко, где располагаются главные достопримечательности города – площадь Святого Марка с окружающими её собором Святого Марка, Дворцом дожей, Башней часов, Колокольней, Старыми и Новыми прокурациями и тюрьмой Карчери с соединяющим её с Дворцом дожей мостом Вздохов. Собор Святого Марка построен в честь небесного покровителя Венеции евангелиста Марка, который, возвращаясь однажды из поездки в Аквилею, где он проповедовал учение Христа, вынужден был из-за непогоды остановиться для ночлега на одном из 118 островов Венецианской лагуны. Здесь ему явился во сне ангел и сказал, что тут он обретёт себе покой. И в 828 году тело Марка действительно было доставлено на один из островов Венецианской лагуны...
Однако мы начали знакомство с Венецией не с центра, как поступает большинство туристов, а проехали почти по всему Большому Каналу и вышли на остановке у Морского исторического музея (Музео Сторико Навале). Дело в том, что ещё задолго до начала поездки мы распределили между собой итальянские города, взяв на себя роль экскурсоводов, и мне досталась Венеция. Прочитав несколько путеводителей, я понял, что за два-три дня, которые мы будем в этом городе, нам удастся посетить только очень малую часть его музеев, а потому надо построить наши экскурсии так, чтобы увидеть как можно больше из того, что мы не сможем увидеть нигде, кроме Венеции. Старинные картины, скульптуры, утварь и прочие образцы искусства, подумал я, мы уже видели не раз в музеях Москвы и Санкт-Петербурга, Касселя и Версаля, Пензы и Темрюка, и увидим ещё во Флоренции и Милане, а здесь надо смотреть что-то сугубо венецианское, и я наметил поход в два музея – Морской музей в самой Венеции и Музей стекла на острове Мурано. Поскольку в справочнике было указано, что Морской музей был открыт только до обеда, то мы и поехали сразу в него, миновав «сердце Венеции» – площадь Сан-Марко, на которую решили вернуться позднее.
Музей, действительно, стоит того, чтобы потратить на него полтора евро и хотя бы одно венецианское утро – здесь собраны модели и фрагменты всех типов судов, когда-либо заходивших в местную гавань. Имеются великолепные деревянные макеты военных и торговых кораблей, управляемых торпед, образцы судового и портового вооружения, морской офицерской формы, навигационных приборов и других предметов из истории развития морского флота. Самыми красивыми экспонатами, безусловно, следует считать золотую модель государственного судна дожа, поражающую своей изысканностью и великолепием, а также несколько сохранившихся с давней поры шикарных гондол с кабинками, занавешенными ажурными занавесками и всевозможными украшениями. Моё же внимание привлекла висящая на стене резная фигурная композиция, снятая с носа какого-то из древних кораблей, которая изображала закованного в кандалы тоскующего казака, по всем признакам – украинского, о чём красноречиво свидетельствовали шаровары на его ногах, свисающие на подбородок гетьманские усы и длинный чуб-«оселедец» на бритом черепе. По-видимому, для кого-то в минувшие века запорожцы были настолько ненавистны, что они даже не поленились украсить нос своего корабля символом покорённого врага, распяв на устрашение всем хохлам на самом видном месте своего судна образ их порабощённого сородича. А, может быть, это как раз и было судно, перевозившее по свету пленных рабов, о чём и сигнализировал встречным закованный в кандалы запорожец.
Как бы там ни было в древности, но я думаю, что мои сегодняшние земляки-украинцы не очень любят посещать Морской музей Венеции, где они вынуждены каждый раз натыкаться гордым взором на фигуру своего закабалённого соплеменника. Даже моя довольно сильно омоскалившаяся часть украинской крови и то негодующе всплеснулась в венах, заставив меня непроизвольно сжать кулаки и стиснуть челюсти. Но я всё же нашёл в себе силы сфотографироваться на память рядом с пленённым казаком, а брат с женой не стали делать даже этого...
Выйдя из музея, мы не стали сразу садиться на вапоретто и возвращаться к площади Сан-Марко, а отправились хотя бы немного побродить по островам наугад, чтобы познакомиться с Венецией не только глазами, но и своими собственными ногами. И это было абсолютно правильно, потому что именно в пешей прогулке по вьющимся вдоль каналов с зелёной водой узким улочкам-набережным (они здесь называются fondamenta), по вычурным горбатым мостикам, по тесным дворикам-лабиринтам с висящим на протянутых от стены к стене верёвках разноцветным выстиранным бельём да по миниатюрным площадям, окружённым многочисленными кафе и церквями, как раз и открывает себя взгляду иностранца настоящая, а не парадная Венеция. Это не город – это брошенный в изумрудную воду моря букет из 118 колышущихся на волнах цветов. Так моряки издавна поминают своих погибших товарищей, опуская в память о них на воду венки, вот и Венеция показалась кому-то памятником для 118 погибших подводников «Курска», душа каждого из которых воплотилась в один из 118 островов этого города. То там, то здесь мы видели оттрафареченные кем-то чёрной краской на бетонных арках мостов и каменных тумбах парапетов портреты российских моряков и под ними их имена и фамилии – Геннадий Лячин, Дмитрий Колесников, Рашид Аряпов... Не думаю, что это венецианские власти решили подобным образом увековечить память потопленных в Баренцевом море (явно не без участия натовских субмарин «Лос-Анджелес», «Толедо» и «Сплендид», присутствие которых в районе учений российского ВМФ зафиксировала наша морская авиация, о чём опрометчиво доложил на всю страну в первые дни после трагедии адмирал Моцак) российских подводников, скорее всего, это некая «полудиверсионная» акция проживающих в Венеции россиян, посчитавших, что 118 островов венецианской лагуны представляют собой идеальный памятник для утонувших моряков «Курска», и нанёсших ночью оттиски российских героев на камни Венеции.
А русских здесь сегодня и стало в самом деле довольно много – мы встречали их и в вёзшем нас из Местре до Венеции городском автобусе, и среди пассажиров бегущего по Большому Каналу вапоретто, и просто на узких венецианских улочках-калли ( calli ). Выезжая сюда на один-два года ради заработков, наши земляки практически так уже назад и не возвращаются. Сначала надо заработать на квартиру детям, потом – на обстановку для этой квартиры, потом у детей родятся свои дети и надо работать уже ради них. «Мам, ну поработай там ещё годик, а то нам не хватает на дачу»; «Пап, ну останься ещё на пару лет, пока Витька не закончит институт», – так, год за годом стараясь удовлетворить просьбы близких им людей, вчерашние россияне проводят в наймах всю свою оставшуюся жизнь. Наши работают здесь сиделками, столярами, плотниками, гувернантками. Марина то и дело затевала посреди улицы разговоры с кем-либо из наших недавних земляков, погружаясь в их эмигрантские судьбы, из-за чего наша прогулка по Венеции грозила никогда не закончиться.
Но, тем не менее, совершив довольно приличный крюк по немыслимо запутанным закоулкам этого удивительного города, мы каким-то образом всё же вышли к знаменитой площади Сан-Марко и её величественному собору. Описывать Венецию – это всё равно, что пытаться передать словами красоту ночного фейерверка. Она – это отражение этого фейерверка, упавшее на лазурь воды и от резкого охлаждения застывшее в виде причудливых каменных букетов – дворцов, соборов, памятников...
Сам собор Святого Марка был освящён в 1094 году, в нём много мозаики, заметно смешение множества художественных стилей, и вообще он более похож на музей, чем на культовое сооружение. В своём большинстве итальянские соборы вообще представляют собой некую триипостасную смесь картинной галереи, концертного зала и молитвенного сооружения, причём молитвенного – чуть ли не в последнюю очередь. Поражает некая «индустриализация» молитвенного процесса в католических храмах – к примеру, здесь тоже преклоняют колени во время богослужения, но делают это отнюдь не так, как наши православные бабушки, которые бухаются коленями прямо на бетонный пол, а при помощи специальных подставок с узкими кожаными подушками внизу, на которые они становятся коленями, и специальной рейкой повыше, на которую можно класть молитвослов или опускать кающуюся голову.
Рядом с собором находится потрясающий своей кружевной лёгкостью бело-розовый Дворец дожей – мраморное здание, где располагались правитель Венеции и городское правительство в лице Большого совета, сената и сеньории. Построенный в 810 году, Дворец дожей смотрится как новенький, возле него всё время гуляет огромное множество народа, который фотографируется, кормя из купленных здесь же пакетиков пшена несметные стаи голубей, приобретает у уличных торговцев сувениры или питается в окрестных кафе и ресторанчиках.
Мы тоже почувствовали проснувшийся после наших блужданий аппетит и завернули в одну из уличных харчевен. Я заказал себе пасту с морепродуктами (то есть макароны, в которые было насыпано множество всевозможных моллюсков) и стакан пива, Алинка с невесткой взяли итальянские пельмени-равиолли с каким-то особенным соусом и сок, братуха – салат с сыром, какое-то мясо и большую бутылку воды, а Марина решила попробовать морского чёрта. Съеденные мною макароны с ракушками оказались удивительно вкусными и питательными, мы после этой трапезы ещё целый день гуляли по Венеции, а потом я ещё прошёлся по вечереющим улицам Местре, и всё равно еле-еле успел нагулять до ужина хотя бы какой-то аппетит. Марина от своего морского чёрта была тоже в восторге, но это, собственно говоря, и не удивительно, вспомним-ка, к примеру, Солоху из знаменитой повести Н. В. Гоголя «Ночь перед Рождеством» – та не то что с морским, с самым настоящим чёртом роман крутила!.. Женщины – существа парадоксальные. На меня, когда я ем свой любимый сыр «Дорблю», и Марина, и Алинка взирают почти что с мистическим ужасом, а вот как самой закусить морским чёртом – так это, видите ли, для неё ничего, обычное дело...
Кстати сказать, Гоголь в Италии вспоминается совсем не случайно – хотя его любимым городом был Рим, сказанное о Вечном городе оказывается справедливым и для других уголков этой страны. «Только здесь, только в Италии, слышно присутствие архитектуры и строгое её величие как художества», – вдруг выплывают из глубины моей памяти слова из неоконченного гоголевского очерка «Рим», и я понимаю, что они справедливы и для всего того, что я сейчас вижу на площади Сан-Марко, хотя, может быть, и с некоторой поправкой на новый век. «Стоит Венеция, отразив в адриатические волны свои потухнувшие дворцы, и разрывающей жалостью проникается сердце иностранца, когда поникший гондольер влечёт его под пустынными стенами и разрушенными перилами безмолвных мраморных балконов», – говорит Гоголь об угасании жизни в Венеции, и он прав, это действительно происходит. Население сегодняшней Венеции насчитывает всего около 70 тысяч человек, при этом 20 тысяч из них – приезжие студенты, учащиеся в этом городе. Коренные жители постепенно перекочёвывают в материковый пригород Венеции – Местре. Там расположены фабрики, офисы и течёт обычная жизнь итальянского города. Сама же Венеция практически превратилась в туристический городской спектакль. Сюда стекаются люди со всего земного шара, в мире её уже называют «городом одних туристов». Но она по-прежнему сказочно прекрасна, и я весь день сегодня прислушиваюсь к своему сердцу, боясь, как бы оно не выпрыгнуло от восторга из груди и не укатилось по узкой набережной- fondamenta в бирюзовую гладь канала...
(Продолжение следует)
г. Москва