- Земляки? - с дружелюбной и чуть грустной улыбкой подошел к нам высокий и вальяжный блондин с крупными, но удивительно мягкими чертами лица - этакий давно отказавшийся от ратных дел и предпочёвший им исключительно мирные забавы богатырь. - А я слышу в своем магазине родную речь... Добрый день, земляки, добрый день!.. Кто вы, если это не тайна? Откуда?
Первым делом ему возразили: мол, какая тут может быть тайна?.. Причем тут?
Усмешка исчезла, на красивом его и добром лице осталась печаль:
- Да что вы! Как в наших русских делах - да без тайны? Особенно в последние времена, особенно - в последние...
Стали объяснять, что все мы из разных мест, группа - с бору по сосенке, и кто-то тут же спросил: сам-то откуда родом?
- О, моя родина- Харбин, когда-то это был русский город, земляки!.. Звать Владимир...
- А отчество?
- Будем без отчества, земляки. Хотелось, чтобы вы, правда, поняли: Владимир - это не в честь Ульянова, как у вас потом повелось. В честь князя Владимира Красное Солнышко, крестившего нашу святую Русь...
- А здесь давно?
- Не так давно, земляки, не так... Когда китайцы предложили нам убираться, и наш Харбин стал пустеть... а какие там люди были, земляки, если б вы знали - какие люди!.. Всю семью отец, царство ему небесное, вывез сперва в Гонконг, потом был Таиланд, поскитались по островам и в конце концов здесь осели: в Австралии довольно много своих, русских из старой эмиграции - офицеры, гвардейцы, казаки. Потом, правда, их сильно разбавили «комы»... перебежчики, что служили у немцев... бывшие пленные. И хоть с ними - уже не тот разговор... даже речь не та...
- Нельзя - по душам?
- Душа в языке, - сказал он мягко и вместе с тем с такой твердой верой. - Недавно прилетал сюда ваш знаменитый поэт - Евтушенко...
- О, Женя уже и тут успел!..
- Это вы верно: наш пострел поспел везде... в а ш. Я потом так и понял. А сперва я решил пойти на его концерт, чтобы услышать родную речь, так вышло - давно тогда не общался с русскими. Билеты стоили очень дорого. Пятьдесят долларов, самые дешевые тридцать. Но я решил заплатить... и что же?.. Какая это русская поэзия, если он хорошо не умеет - по-русски?
Когда он провел нас по своему обширному магазину, все уже звали его Володей, все были на ты, и все, пошучивая, говорили одно и то же: живем, мол, в городах на малых реках - ну, куда нам яхты твои, Володя?.. И хотелось бы тебя выручить, но...
Я купил у него электрический фонарь на четыре батарейки, который от плёса до плёса пробивал потом туманец на Средней Терси. Ещё один из наших купил для своей моторки баранку цвета слоновой кости.
Когда прощались, стали утешать его: мол, ты тут держись!
- Держусь! - печально сказал он. - Но очень плохо без друга...
Кто-то решил пошутить:
- Выходит, слово «дефицит» и вам тут понятно?
- О! - сказал он благожелательно и печально. - Наверное, многие из вас по разным причинам ещё не догадываются, какой это, в самом деле, дефицит в нашем мире: верный товарищ.
С ним уже попрощались, уже толпились у выхода, когда он вдруг громко сказал:
- Имелся у меня. Имелся!
Приостановились: никто не понял, о чем он.
- Имелся верный товарищ, - сказал Владимир порывисто, чего от него, казалось, нельзя было ожидать - так был до этого безмятежно спокоен, несмотря ни на что, только и того - чуть насмешлив.
- Здесь, в Австралии?..
- На островах, - начал он. - Там американские базы, а он перелетел к ним: это во время корейской войны, когда русские ребята сбивали их, как хотели!
- Ты так говоришь...
- Он так говорил, царство ему небесное. Он был ас. Герой Советского Союза. Подполковник. Но его замучил полиморсос...
- Что-что, Володя?
- Такая болезнь? - спросила чувствующая свою ответственность перед группой Энга.
- Не знаете? - удивился он. - Это странно. Наверное, среди вас нет военных?.. Я тоже сперва спросил его: что это такое - этот чудовищный полиморсос ? И Петя стал мне рассказывать о старом комиссаре, от которого он это услышал... этим полиморсосом тот и доконал его.
- И что этот самый полиморсос?
- В сокращении: политико-моральное состояние. Так было у большевиков раньше модно. Потом мода ушла, осталась только привычка у самых старых... самых заядлых, так?.. И он все приставал к Петру: как твой полиморсос?.. Замечаю, мол, что-то не так. А Петр выпивал, правда. Особенно после боя. А тот все приставал: как, как?.. Гляжу, не читаешь книги основоположников марксизма... Да не пошел бы ты с ними куда подальше? - спросил у него однажды Петя. Тот возмутился, они заспорили, и друг мой сказал: или ты перестанешь говорить глупости или я перелечу к американцам... подумали, шутит. А он взял и улетел. И оставил письмо: прошу не винить - пусть будет виноват замполит со своим дерьмовым полиморсосом... Американцы сперва присматривались к нему, потом стали давать полеты. Старался сбивать корейцев, но потом пришлось сбить русского...
- Своего?!
- Он был ас, - мягко сказал Володя. - Был профессионал. А это ведь как болезнь: кто кого...
- И много он сбил?
- Я думаю, много он не успел. К нему придрался капеллан, и он тоже послал его. И начал пить сильнее, чем там, его отстранили от полетов, и он совсем затосковал и сказал мне: Володя, я улечу. Я перед родиной виноват. И умереть я хочу на родине, а не в этом раю... Недели две он не пил, готовился, потом перед самым вылетом сбил с ног пилота-американца и прыгнул в машину... За ним поднялась тройка истребителей. Двух он сбил, но третий поджег его. Парашюта у него не было... Когда американцы пришли ко мне, и мы крепко пили... как Петр, а, может, ещё сильней... пилоты сказали: у него кончилась пулеметная лента и снаряды в пушке. Иначе бы сбил их всех.
Теперь, через много лет, думаю: как оно, для пилота, звучит - царство небесное.
Он ведь, и в самом деле, в небе царствовал.
Петр - твердый как камень.
Да только - в ином небе...
А о том, которое имел в виду хозяин спортивного магазина Володя, был у нас потом разговор с университетским патером Джекобом.
Шла последняя по нашей программе встреча с преподавателями, когда Валера Васильев, стоявший напротив благообразного, средних лет человека в темной сутане с белым воротничком, позвал меня глазами и жестами: мол, выручай!
Я подошел, мы чокнулись с его собеседником, все трое выпили, и Валера сказал:
- Патер Джекоб спросил, есть ли среди нас верующие, и я указал ему на тебя. Подтверди либо опровергни, - и наставил на меня палец, спросил уже как бы в расчете на мой ответ патеру: - Ты - верующий?
Поскольку пребывал в прекрасном расположении духа, уже и до этого порядочно подогретом, то чуть не закричал:
- Более того, более!.. В нашем городе я руководитель местного отделения ордена домниканцев... Домниканцы , отец Джекоб, - вы понимаете?
- Ты чего несешь? - спросил Валера сквозь зубы.
- Почему это я «несу»?.. Думаю, в своем Серове ты тоже к нему принадлежишь, к этому ордену домниканцев... От слова «домна».
Как Валера обрадовался, как тут же взялся не то что на ломаном - на ломаннейшем английском объяснять пастору, что да, есть в России, и действительно, такой славный религиозный орден, к которому он со своим сибирским другом имеет честь принадлежать...
- Оу? - изумлялся пастор, словно хоть что-то да понимал. - Оу?!
Взял бутылку «Длинного Джона», всем троим налил пополней и жестами показал: предлагает - за нас с Валерой! За наш орден!..
Может, то, что происходило потом в этот вечер - и действительно, одно из самых ярких доказательств удивительной схожести характеров потомков австралийских каторжан и ссыльных сибирских варнаков?
Поглядев на жалкий остаток виски, патер Джекоб не стал даже разливать его.
Пойдем к нему, позвал жестами. Сердцем чувствует, мы - хорошие люди. А для таких у него всегда найдется что выпить. Устроит нас «Белая лошадь»? Тогда в чем дело - пошли!
И мы выпили уже в квартирке, которую занимал он при общежитии. Выпили «на брудершафт» и сразу же заговорили, ну прямо-таки на одном языке.
- Транслэйта, Джекоб! - свойски говорил Валера, показывая на бутылку виски. - Гуд транслэйта!
- Йес! - соглашался патер. - Переводшик. Карашо! Иногда мы помогали друг дружке:
- Яков наш просит об ордене рассказать, - толмачил Валера.
- Да чё с этим орденом, Яша? - переспрашивал я уже на дружеский сибирский манер и точно с такою интонацией, с какой молодой, без году неделя, монтажник, собирался обычно мне рассказать «всю свою жизнь с самого начала». - Нормальный, однако, орден, старик. Нормальный!.. Представь себе: живешь на Богом забытой стройке и год, и два, и четыре года... Вроде ударная, а никакого движения: сплошные простои. Летом комарьё, а зимой холодюка, и только чистый спирт в магазине. Девяносто шесть градусов. Пять шестьдесят семь бутылка. Это не «Белая лошадь» в твоей Лимонии!.. А потом вдруг началось, понимаешь?.. День и ночь без сна. В три смены один у другого на ушах - и вот она, домна!.. Этого, Яша, не объяснишь - это, старик, надо видеть!.. Мертвая была, груда железа, да и все, но вот твои товарищи, все мы вместе... как будто одухотворили своим трудом: ты знаешь, что такое пуск домны?.. Э!..
Правой патер взял со стола бутылку, наставил на неё указательный палец левой:
- Переводшик?
- Иес-йес! - подтвердил Валера. - Транслэйта!.. Еще по граммульке.
- Так вот слушай, - тут же начал я, когда выпили. - Пуск!.. Это опупеть, Яша. Это, старик, надо видеть. Летку пробили, и огненные комки кокса летят через всю литейку... скажу тебе! И вдруг - малиновый поток чугуна, и над ним приподнимается зарево... помигивает... и устанавливается такой удивительный свет... удивительный!
- Лайта, лайта! - помогает Валера.
Нет, недаром жили они с Панфиловым в одной комнате - недаром. Патер силится что-то насчет света спросить, начинает отчаянно жестикулировать: маунтэйн, повторяет. Гора!.. Гора!
- Фейерверк на горе? - пытается уловить Валера. - В честь чего... кого... какая гора?
И я вдруг неожиданно понимаю:
- Маунтэйн Фавор?.. Свет на горе. Фаворский свет, Яша! Над Иисусом Христом...
- Карашо! - кричит радостно Джекоб. И спрашивает глазами: такой же, мол, свет?
- Н-не совсем, Яша, - все-таки сдаю я назад. Но и домну - Домну Запсибовну, как уважительно у нас её называли, - тоже не хочется обижать. - Н-не совсем, старик. Но очень похожий свет...
- Спрашивает, потом-то - что? - помогает Валера.
- Потом!.. Потом раздают награды... большие премии... звания. А кому хрен в сумку, тому и остается этот громадный орден - один на всех. Она, родимая: домна!.. И свет от неё озаряет потом самые хмурые твои и тоскливые дни. Потому мы и домниканцы...
- Запудрил ты ему! - говорит Валера тоскливо. - Красиво, но ему не понять, - и обращается к патеру. - Транслэйта?..
- Оу! - с восторгом откликается тот. - Переводшик?
- Я понял, он спрашивает, какой это всё-таки орден: католический или протестантский? - говорит Валера.
- Яша! - обнимаю его. - Старик! Неужели так и не понял, что мы - протестанты?.. Всю жизнь протестуем против всякой хреновины, которой у нас больше, чем до фига...
- Но! - кричит он чуть не с испугом. - Кэталик!..
Горячо и долго о чем-то толкует, и мы с Валерой, помогая один другому догадками, наконец понимаем: мол, как же так? Этот орден и создан-то был для борьбы с реформаторами, недаром же инквизиция - это его дитя. А протестантизм - плод реформ.
- Это у вас, правильно, - соглашается Валера. - Но у нас же все через задницу... Сами себе создаем трудности и сами потом с ними боремся... транслэйта?
После очередной порции «Белой лошади» Патер Джекоб мрачнеет, то и дело качает головой, будто и в самом деле сочувствует нашим русским проблемам, и начинает меня расспрашивать уже о другом: какая у меня дома Библия?.. Есть ли ещё какие богословские книги? Можно ли в Сибири строить церкви?
О, у меня старинная Библия, Яша! - начинаю ему рассказывать. - Мне её подарил в тайге, где много снега и очень холодно, старик с большой белой бородой, очень сильный старик, до сих пор на медведя ходит, о-о!.. Есть и другие книги, много!
Об этих других так запросто уже не расскажешь: не поймут эти капиталисты, не поймут!
Тут штука в том, что время от времени домой мне звонит председатель нашего Заводского райсовета Петр Семеныч Щетинин и со значением в голосе приглашает: «Зайди!.. Кое-что есть для тебя». Иду, и он достает из ящика стола то потрепанный, без обложки, «Новый завет», а то прилично сохранившийся «Псалтирь».
- Бери. Обещал тебе?
- Витя? - спрашиваю. - Опять?
- У, во-всю шерстит!
Витя Городовиков - ещё один районный уполномоченый «гэбе», который занимается больше идеологическими проблемами.
- Он хоть людей-то не обижает?
- Да ну!.. Отберет, и все.
- Ты хоть не говори ему, Семеныч, что мне потом отдаешь, - прошу Щетинина. - А то ему мои опусы вроде нравятся - начнет для меня нарочно отбирать!
- Давал тебе слово? - строго спрашивает Щетинин.
- Давал, Семеныч, давал!
- Так что ж ты меня - за мальчика?
Вот: как обо всем этом - патеру Джекобу? Другу Яше.
Тут одним «переводчиком»-виски не обойтись...
А он будто понял: приоткрыл дверцу книжного шкафа, достал еще бутылку.
- Карашо?
- Ты гигант, Яша! - одобрил Валера.
А я тут же к делу приступил:
- Ну, тогда слушай: рядом с Кузней нашей, с Новокузнецком, ещё один такой же пролетарский город - Прокопьевск. Прокопа... Там, правда, больше шахтеров. Вообще большой город. А церковь в старой избе. Завалюшка и завалюшка. Пробили наконец разрешение, стали потихоньку строить, а батюшка в горисполкоме и говорит... понимаешь? Муниципалитет, да. Он там и говорит: место дали рядом с пивной... с пабом, да. Понимаешь? А где пьют, там и льют... нехорошо! Можно, говорит, мы свою стройку забором обнесем, чтобы старушки от такого безобразия не плевались... В муниципалитете посмеялись: давай! Обноси. И он отгрохал такой заборище! А когда церковь построили - ничего себе!.. Не такая высокая, зато в длину и в ширину... А он уже не первый храм строит таким вот макаром... его отец Александр. Пивоваров его фамилия. Уже пятый храм вот так, представляешь?.. Да так быстро!
- А чего не покажешь Якову, что нынче приобрел-то, - вдруг вспоминает Валера.
А правда!..
Уже перед самой встречей купил в сувенирной лавке фарфоровую фигурку Христа в белых одеждах и с алым сердечком, от которого отходят крошечные, такие же алые лучики... Давно к такой в разных магазинах присматривался, а тут наконец решился - из-за меня нам даже пришлось задержаться, не успели потом зайти в свою комнату переодеться.
Из небольшого портфельчика-папки, которую я всюду таскал с собой из-за ручки с блокнотом, друг мой уже доставал небольшой бумажный сверток:
- Покажи, в самом деле, Якову!
Я развернул фарфоровую вещицу, протянул пастору:
- Это я в Сибирь с собой, Яша, повезу... ин Сайбэрия!
Какое-то мгновение Джекоб оторопело смотрел на статуэтку, потом взял её у меня, торжественно поднес обеими руками к губам. Поцеловал ноги Христа и бережно поставил статуэтку на стол. Поднес потом к губам крестик, висевший на цепочке поверх сутаны, снял его с себя, надел мне на шею и крепко меня обнял...
Утром я первым делом нащупал его у сея на груди, открыл потом один глаз, другой... На деревянном полукреслице рядом с кроватью один на другом лежали три толстых тома, и верхний был прикрыт большим, в ладонь, старым бронзовым крестом с черным распятием...
Но, впрочем, поддерживал и прибавлял нам сил ещё и витающий над городами Австралии, над всеми штатами её, над почти необъятным континентом, так хорошо знакомый нам свободный дух первопроходчества?
Общий с Сибирью дух.
Окончание следует...
г. Москва - г. Майкоп, Республика Адыгея
Первым делом ему возразили: мол, какая тут может быть тайна?.. Причем тут?
Усмешка исчезла, на красивом его и добром лице осталась печаль:
- Да что вы! Как в наших русских делах - да без тайны? Особенно в последние времена, особенно - в последние...
Стали объяснять, что все мы из разных мест, группа - с бору по сосенке, и кто-то тут же спросил: сам-то откуда родом?
- О, моя родина- Харбин, когда-то это был русский город, земляки!.. Звать Владимир...
- А отчество?
- Будем без отчества, земляки. Хотелось, чтобы вы, правда, поняли: Владимир - это не в честь Ульянова, как у вас потом повелось. В честь князя Владимира Красное Солнышко, крестившего нашу святую Русь...
- А здесь давно?
- Не так давно, земляки, не так... Когда китайцы предложили нам убираться, и наш Харбин стал пустеть... а какие там люди были, земляки, если б вы знали - какие люди!.. Всю семью отец, царство ему небесное, вывез сперва в Гонконг, потом был Таиланд, поскитались по островам и в конце концов здесь осели: в Австралии довольно много своих, русских из старой эмиграции - офицеры, гвардейцы, казаки. Потом, правда, их сильно разбавили «комы»... перебежчики, что служили у немцев... бывшие пленные. И хоть с ними - уже не тот разговор... даже речь не та...
- Нельзя - по душам?
- Душа в языке, - сказал он мягко и вместе с тем с такой твердой верой. - Недавно прилетал сюда ваш знаменитый поэт - Евтушенко...
- О, Женя уже и тут успел!..
- Это вы верно: наш пострел поспел везде... в а ш. Я потом так и понял. А сперва я решил пойти на его концерт, чтобы услышать родную речь, так вышло - давно тогда не общался с русскими. Билеты стоили очень дорого. Пятьдесят долларов, самые дешевые тридцать. Но я решил заплатить... и что же?.. Какая это русская поэзия, если он хорошо не умеет - по-русски?
Когда он провел нас по своему обширному магазину, все уже звали его Володей, все были на ты, и все, пошучивая, говорили одно и то же: живем, мол, в городах на малых реках - ну, куда нам яхты твои, Володя?.. И хотелось бы тебя выручить, но...
Я купил у него электрический фонарь на четыре батарейки, который от плёса до плёса пробивал потом туманец на Средней Терси. Ещё один из наших купил для своей моторки баранку цвета слоновой кости.
Когда прощались, стали утешать его: мол, ты тут держись!
- Держусь! - печально сказал он. - Но очень плохо без друга...
Кто-то решил пошутить:
- Выходит, слово «дефицит» и вам тут понятно?
- О! - сказал он благожелательно и печально. - Наверное, многие из вас по разным причинам ещё не догадываются, какой это, в самом деле, дефицит в нашем мире: верный товарищ.
С ним уже попрощались, уже толпились у выхода, когда он вдруг громко сказал:
- Имелся у меня. Имелся!
Приостановились: никто не понял, о чем он.
- Имелся верный товарищ, - сказал Владимир порывисто, чего от него, казалось, нельзя было ожидать - так был до этого безмятежно спокоен, несмотря ни на что, только и того - чуть насмешлив.
- Здесь, в Австралии?..
- На островах, - начал он. - Там американские базы, а он перелетел к ним: это во время корейской войны, когда русские ребята сбивали их, как хотели!
- Ты так говоришь...
- Он так говорил, царство ему небесное. Он был ас. Герой Советского Союза. Подполковник. Но его замучил полиморсос...
- Что-что, Володя?
- Такая болезнь? - спросила чувствующая свою ответственность перед группой Энга.
- Не знаете? - удивился он. - Это странно. Наверное, среди вас нет военных?.. Я тоже сперва спросил его: что это такое - этот чудовищный полиморсос ? И Петя стал мне рассказывать о старом комиссаре, от которого он это услышал... этим полиморсосом тот и доконал его.
- И что этот самый полиморсос?
- В сокращении: политико-моральное состояние. Так было у большевиков раньше модно. Потом мода ушла, осталась только привычка у самых старых... самых заядлых, так?.. И он все приставал к Петру: как твой полиморсос?.. Замечаю, мол, что-то не так. А Петр выпивал, правда. Особенно после боя. А тот все приставал: как, как?.. Гляжу, не читаешь книги основоположников марксизма... Да не пошел бы ты с ними куда подальше? - спросил у него однажды Петя. Тот возмутился, они заспорили, и друг мой сказал: или ты перестанешь говорить глупости или я перелечу к американцам... подумали, шутит. А он взял и улетел. И оставил письмо: прошу не винить - пусть будет виноват замполит со своим дерьмовым полиморсосом... Американцы сперва присматривались к нему, потом стали давать полеты. Старался сбивать корейцев, но потом пришлось сбить русского...
- Своего?!
- Он был ас, - мягко сказал Володя. - Был профессионал. А это ведь как болезнь: кто кого...
- И много он сбил?
- Я думаю, много он не успел. К нему придрался капеллан, и он тоже послал его. И начал пить сильнее, чем там, его отстранили от полетов, и он совсем затосковал и сказал мне: Володя, я улечу. Я перед родиной виноват. И умереть я хочу на родине, а не в этом раю... Недели две он не пил, готовился, потом перед самым вылетом сбил с ног пилота-американца и прыгнул в машину... За ним поднялась тройка истребителей. Двух он сбил, но третий поджег его. Парашюта у него не было... Когда американцы пришли ко мне, и мы крепко пили... как Петр, а, может, ещё сильней... пилоты сказали: у него кончилась пулеметная лента и снаряды в пушке. Иначе бы сбил их всех.
Теперь, через много лет, думаю: как оно, для пилота, звучит - царство небесное.
Он ведь, и в самом деле, в небе царствовал.
Петр - твердый как камень.
Да только - в ином небе...
А о том, которое имел в виду хозяин спортивного магазина Володя, был у нас потом разговор с университетским патером Джекобом.
Шла последняя по нашей программе встреча с преподавателями, когда Валера Васильев, стоявший напротив благообразного, средних лет человека в темной сутане с белым воротничком, позвал меня глазами и жестами: мол, выручай!
Я подошел, мы чокнулись с его собеседником, все трое выпили, и Валера сказал:
- Патер Джекоб спросил, есть ли среди нас верующие, и я указал ему на тебя. Подтверди либо опровергни, - и наставил на меня палец, спросил уже как бы в расчете на мой ответ патеру: - Ты - верующий?
Поскольку пребывал в прекрасном расположении духа, уже и до этого порядочно подогретом, то чуть не закричал:
- Более того, более!.. В нашем городе я руководитель местного отделения ордена домниканцев... Домниканцы , отец Джекоб, - вы понимаете?
- Ты чего несешь? - спросил Валера сквозь зубы.
- Почему это я «несу»?.. Думаю, в своем Серове ты тоже к нему принадлежишь, к этому ордену домниканцев... От слова «домна».
Как Валера обрадовался, как тут же взялся не то что на ломаном - на ломаннейшем английском объяснять пастору, что да, есть в России, и действительно, такой славный религиозный орден, к которому он со своим сибирским другом имеет честь принадлежать...
- Оу? - изумлялся пастор, словно хоть что-то да понимал. - Оу?!
Взял бутылку «Длинного Джона», всем троим налил пополней и жестами показал: предлагает - за нас с Валерой! За наш орден!..
Может, то, что происходило потом в этот вечер - и действительно, одно из самых ярких доказательств удивительной схожести характеров потомков австралийских каторжан и ссыльных сибирских варнаков?
Поглядев на жалкий остаток виски, патер Джекоб не стал даже разливать его.
Пойдем к нему, позвал жестами. Сердцем чувствует, мы - хорошие люди. А для таких у него всегда найдется что выпить. Устроит нас «Белая лошадь»? Тогда в чем дело - пошли!
И мы выпили уже в квартирке, которую занимал он при общежитии. Выпили «на брудершафт» и сразу же заговорили, ну прямо-таки на одном языке.
- Транслэйта, Джекоб! - свойски говорил Валера, показывая на бутылку виски. - Гуд транслэйта!
- Йес! - соглашался патер. - Переводшик. Карашо! Иногда мы помогали друг дружке:
- Яков наш просит об ордене рассказать, - толмачил Валера.
- Да чё с этим орденом, Яша? - переспрашивал я уже на дружеский сибирский манер и точно с такою интонацией, с какой молодой, без году неделя, монтажник, собирался обычно мне рассказать «всю свою жизнь с самого начала». - Нормальный, однако, орден, старик. Нормальный!.. Представь себе: живешь на Богом забытой стройке и год, и два, и четыре года... Вроде ударная, а никакого движения: сплошные простои. Летом комарьё, а зимой холодюка, и только чистый спирт в магазине. Девяносто шесть градусов. Пять шестьдесят семь бутылка. Это не «Белая лошадь» в твоей Лимонии!.. А потом вдруг началось, понимаешь?.. День и ночь без сна. В три смены один у другого на ушах - и вот она, домна!.. Этого, Яша, не объяснишь - это, старик, надо видеть!.. Мертвая была, груда железа, да и все, но вот твои товарищи, все мы вместе... как будто одухотворили своим трудом: ты знаешь, что такое пуск домны?.. Э!..
Правой патер взял со стола бутылку, наставил на неё указательный палец левой:
- Переводшик?
- Иес-йес! - подтвердил Валера. - Транслэйта!.. Еще по граммульке.
- Так вот слушай, - тут же начал я, когда выпили. - Пуск!.. Это опупеть, Яша. Это, старик, надо видеть. Летку пробили, и огненные комки кокса летят через всю литейку... скажу тебе! И вдруг - малиновый поток чугуна, и над ним приподнимается зарево... помигивает... и устанавливается такой удивительный свет... удивительный!
- Лайта, лайта! - помогает Валера.
Нет, недаром жили они с Панфиловым в одной комнате - недаром. Патер силится что-то насчет света спросить, начинает отчаянно жестикулировать: маунтэйн, повторяет. Гора!.. Гора!
- Фейерверк на горе? - пытается уловить Валера. - В честь чего... кого... какая гора?
И я вдруг неожиданно понимаю:
- Маунтэйн Фавор?.. Свет на горе. Фаворский свет, Яша! Над Иисусом Христом...
- Карашо! - кричит радостно Джекоб. И спрашивает глазами: такой же, мол, свет?
- Н-не совсем, Яша, - все-таки сдаю я назад. Но и домну - Домну Запсибовну, как уважительно у нас её называли, - тоже не хочется обижать. - Н-не совсем, старик. Но очень похожий свет...
- Спрашивает, потом-то - что? - помогает Валера.
- Потом!.. Потом раздают награды... большие премии... звания. А кому хрен в сумку, тому и остается этот громадный орден - один на всех. Она, родимая: домна!.. И свет от неё озаряет потом самые хмурые твои и тоскливые дни. Потому мы и домниканцы...
- Запудрил ты ему! - говорит Валера тоскливо. - Красиво, но ему не понять, - и обращается к патеру. - Транслэйта?..
- Оу! - с восторгом откликается тот. - Переводшик?
- Я понял, он спрашивает, какой это всё-таки орден: католический или протестантский? - говорит Валера.
- Яша! - обнимаю его. - Старик! Неужели так и не понял, что мы - протестанты?.. Всю жизнь протестуем против всякой хреновины, которой у нас больше, чем до фига...
- Но! - кричит он чуть не с испугом. - Кэталик!..
Горячо и долго о чем-то толкует, и мы с Валерой, помогая один другому догадками, наконец понимаем: мол, как же так? Этот орден и создан-то был для борьбы с реформаторами, недаром же инквизиция - это его дитя. А протестантизм - плод реформ.
- Это у вас, правильно, - соглашается Валера. - Но у нас же все через задницу... Сами себе создаем трудности и сами потом с ними боремся... транслэйта?
После очередной порции «Белой лошади» Патер Джекоб мрачнеет, то и дело качает головой, будто и в самом деле сочувствует нашим русским проблемам, и начинает меня расспрашивать уже о другом: какая у меня дома Библия?.. Есть ли ещё какие богословские книги? Можно ли в Сибири строить церкви?
О, у меня старинная Библия, Яша! - начинаю ему рассказывать. - Мне её подарил в тайге, где много снега и очень холодно, старик с большой белой бородой, очень сильный старик, до сих пор на медведя ходит, о-о!.. Есть и другие книги, много!
Об этих других так запросто уже не расскажешь: не поймут эти капиталисты, не поймут!
Тут штука в том, что время от времени домой мне звонит председатель нашего Заводского райсовета Петр Семеныч Щетинин и со значением в голосе приглашает: «Зайди!.. Кое-что есть для тебя». Иду, и он достает из ящика стола то потрепанный, без обложки, «Новый завет», а то прилично сохранившийся «Псалтирь».
- Бери. Обещал тебе?
- Витя? - спрашиваю. - Опять?
- У, во-всю шерстит!
Витя Городовиков - ещё один районный уполномоченый «гэбе», который занимается больше идеологическими проблемами.
- Он хоть людей-то не обижает?
- Да ну!.. Отберет, и все.
- Ты хоть не говори ему, Семеныч, что мне потом отдаешь, - прошу Щетинина. - А то ему мои опусы вроде нравятся - начнет для меня нарочно отбирать!
- Давал тебе слово? - строго спрашивает Щетинин.
- Давал, Семеныч, давал!
- Так что ж ты меня - за мальчика?
Вот: как обо всем этом - патеру Джекобу? Другу Яше.
Тут одним «переводчиком»-виски не обойтись...
А он будто понял: приоткрыл дверцу книжного шкафа, достал еще бутылку.
- Карашо?
- Ты гигант, Яша! - одобрил Валера.
А я тут же к делу приступил:
- Ну, тогда слушай: рядом с Кузней нашей, с Новокузнецком, ещё один такой же пролетарский город - Прокопьевск. Прокопа... Там, правда, больше шахтеров. Вообще большой город. А церковь в старой избе. Завалюшка и завалюшка. Пробили наконец разрешение, стали потихоньку строить, а батюшка в горисполкоме и говорит... понимаешь? Муниципалитет, да. Он там и говорит: место дали рядом с пивной... с пабом, да. Понимаешь? А где пьют, там и льют... нехорошо! Можно, говорит, мы свою стройку забором обнесем, чтобы старушки от такого безобразия не плевались... В муниципалитете посмеялись: давай! Обноси. И он отгрохал такой заборище! А когда церковь построили - ничего себе!.. Не такая высокая, зато в длину и в ширину... А он уже не первый храм строит таким вот макаром... его отец Александр. Пивоваров его фамилия. Уже пятый храм вот так, представляешь?.. Да так быстро!
- А чего не покажешь Якову, что нынче приобрел-то, - вдруг вспоминает Валера.
А правда!..
Уже перед самой встречей купил в сувенирной лавке фарфоровую фигурку Христа в белых одеждах и с алым сердечком, от которого отходят крошечные, такие же алые лучики... Давно к такой в разных магазинах присматривался, а тут наконец решился - из-за меня нам даже пришлось задержаться, не успели потом зайти в свою комнату переодеться.
Из небольшого портфельчика-папки, которую я всюду таскал с собой из-за ручки с блокнотом, друг мой уже доставал небольшой бумажный сверток:
- Покажи, в самом деле, Якову!
Я развернул фарфоровую вещицу, протянул пастору:
- Это я в Сибирь с собой, Яша, повезу... ин Сайбэрия!
Какое-то мгновение Джекоб оторопело смотрел на статуэтку, потом взял её у меня, торжественно поднес обеими руками к губам. Поцеловал ноги Христа и бережно поставил статуэтку на стол. Поднес потом к губам крестик, висевший на цепочке поверх сутаны, снял его с себя, надел мне на шею и крепко меня обнял...
Утром я первым делом нащупал его у сея на груди, открыл потом один глаз, другой... На деревянном полукреслице рядом с кроватью один на другом лежали три толстых тома, и верхний был прикрыт большим, в ладонь, старым бронзовым крестом с черным распятием...
Но, впрочем, поддерживал и прибавлял нам сил ещё и витающий над городами Австралии, над всеми штатами её, над почти необъятным континентом, так хорошо знакомый нам свободный дух первопроходчества?
Общий с Сибирью дух.
Окончание следует...
г. Москва - г. Майкоп, Республика Адыгея
Назад |