Из толпы кто-то весело выкрикнул:
- Чё делашь, паря - кабутто лоси не надоели?.. Летел бы в эту саму Австралию и бил ба там кенгуров!
Путевка все тлела, никак не хотела вспыхивать, и мне пришлось зажечь ещё спичку и только потом отвечать доброжелателю:
- На фиг мне твои кенгуры!
- Дак они как раз не мои! - снова отозвался он весело.
- Прекрати, мужик! - сказал вдруг кто-то требовательно, чуть ли не грозно. - Выпала такая возможность - лети. И оставайся там, не хрен тут гнить!
Буклет мой наконец вспыхнул, и я, как горьковский Данко, поднял его над головой.
- Прекрати, мужик!
Теперь я его увидал: ладный, средних лет бородач, чем-то похожий на Буравлёва, смотрел на меня внимательными глазами, и была в них ну такая тоска!
- Говорю, лети!
В голосе у него тоже было столько невысказанного страдания, что я невольно спросил:
- Ты так думаешь?
Щека у него дрогнула:
- Друг!.. Что тут думать?
Пламя обожгло мне пальцы, я бросил путевку под ноги, тут же, словно окурок, притоптал. Буравлёв поднял черный по краю бумажный огарыш, тыльной стороной пальцев сбил пепел. Протянул мне руку и, когда я сошел с тележки, с силой затолкал мне остаток в кармашек пиджака.
- Пойдем!
- Куда?
- Куда все люди, туда и мы...
Все, и правда что, - ну, будто все! - по широкой лестнице медленно и деловито уже поднимались на второй этаж, где был ресторан.
Мне скажут: все сочинил! И эти выкрики, и этих людей из окружавшей меня толпы...
Нет, братцы, нет. Как это не покажется странным, но на четвертый день глухого сибирского запоя я почему-то выхватывал все это - ну, как опытный, с хорошим стажем, документалист. Особенности устройства бедовой моей башочки?..
Но вы ведь, наверное, уже обратили внимание на название этого открытого романа - такого же, обращенного ко всем, какими бывают якобы «открытые» письма?
«Выкупающий свою голову.»
Не у кого-то в отдельности.
У вас. Всех.
Чего-то я, само собою, не помню. Меж картинами яркими, конечно же, есть провалы. Но главные сцены давнего кемеровского сидения остались в моем сознании такими точными!
Само собой, что много-много лет я все это вспоминал и пытался по полочкам разложить. Анализировал . Когда жестоким самоанализом занимался.
Бывало, что в такие минуты я говорил себе: а, может быть, тот самый, смотревший на тебя со звериной тоской мужичок - провокатор со стажем?
С должностью какой-никакой. С хорошей по тем временам зарплатой.
А чего так смотрел на меня - да просто давно не получал очередной звёздочки на погоны и не мог теперь скрыть отчаяния!
Но потом стыдил себя: погоди.
Никто ведь не нанимал тебя нести то, что нес тогда в своих речах... Ведь никто?
Почему же отказываешь в искренности человеку, которого не знаешь, - он ведь вправе подумать о тебе то же самое!
...Из ресторана мы с Буравлёвым отправились в аэрофлотовскую гостиницу. Потребовали номер. Само собой - люкс.
Это помню тоже совершенно отчетливо - когда нам дали заполнить гостевые листки, спросил Буравлёва: Жень!.. А что писать в графе - «место жительства»? Мой новокузнецкий адрес или твой - кемеровский?
- Пиши! - приказал Буравлёв. - Москва. Кремль.
И первый вывел это же на своем листке - что мне-то оставалось?
В жалком двухместном номере, который нам выдали за «люкс», оба тут же упали в сон - проснулся я оттого, что горничная трясла за плечо:
- Молодой человек!.. Вам домой пора.
- К-куда это домой?
- Что значит - куда? По месту жительства. В Москву. В Кремль... посадка уже идет, скоро кончится.
С таким же настыром, с каким запихивал в мой карман огарыш путевки, Буравлёв потащил меня сперва к окну регистрации, потом - к выходу на посадку.
- Смысл? - помню, спрашивал его. - Путевки нет - какой смысл?!
- Хоть объяснишь им там! - упрямо повторял «Буравель».
- Да что, что объясню?
- Ну, хоть что-нибудь! Путевку покажешь...
- Какая это теперь «путевка»!
- Но хоть что-то различить можно? Если там не дураки сидят...
В Москве я первым делом домой Игитовым позвонил, старым друзьям, и Валентин сказал: приезжай. Меня уже не застанешь, увидимся вечером, но девчонки и Неля дома: давай к нам, давай.
Сибиряк в нем тогда ещё не помер и не зачах - какой он был парень!
У Игитовых первым делом взялся за телефонную трубку: сказать им там, в «Спутнике», пусть не ждут меня, не полечу - сжег путевку.
- Да ясно, что с тобой не соскучишься! - то ли засмеялся, а то ли вздохнул на другом конце провода Марлен Середницкий, заведующий одним из отделов: несколько лет назад мы вместе были в Канаде и в Бельгии. - Как это её можно сжечь - как?!
Я начал что-то такое мямлить, но он перебил:
- Оставь эти хохмочки, оставь для других! Деньги ты, надеюсь, не сжег? Ну, прекрасно. Дуй быстренько сюда, отдашь в кассу, потом с нашей Зоенькой срочно - в Минздрав, в их лабораторию - прививки сделать, без справки о прививках не выпустят, а вылет, наконец, завтра утром. Зоенька вот напротив меня сидит, уже заждалась - как друг тебя прошу: не подводи!
Разве я когда-нибудь где-нибудь кого-нибудь подводил?!
И всю ночь меня выгибало дугой на игитовской раскладушке, бросало то в жар, то в холод...
Перед тем как сделать укол, в лаборатории предусмотрительно спросили: действительно, как полагается перед прививкой от холеры и оспы, всю предыдущую неделю не брал в рот спиртного?
И я развел руками:
- Само собой!
Когда и кого я, и правда что, подводил?! Кроме самого себя, разумеется.
Утром во Внуково, перед посадкой в наш «ТУ», душевному другу Вале Игитову скинул на руки, словно камердинеру, пальто: в Австралии было лето.
- Ты уж потом встречай меня с ним!
И Валька сказал:
- Железо!
Тогда ещё так оно и было...
«Такой же, как прежде»?..
Эта фраза - правда, без «вопросительного» - название рассказа австралийского писателя Фрэнка Харди: известный в округе хамоватый ухажер, в самой поре, в самой силе, наносит обиду кроткой девушке из небогатого, не очень благополучного семейства. Отец её, в далекой молодости бывший неплохим кулачным бойцом, не хочет прощать обиды: чуть не на последние деньги покупает спортивный «мешок» и, несмотря на плохое сердце, начинает упрямо готовиться к поединку. Его не останавливают ни уговоры больной жены, ни насмешки соседей... В кругу не очень-то сострадательных болельщиков, давно привыкших ко всему обитателей рабочего предместья, он укладывает-таки молодого здоровяка, и лишь когда победа безоговорочно остаётся за ним, сам падает без сил, может быть, уже при смерти, но склонившимся над ним жене и дочери еле внятно говорит: ничего, мол, - я такой же, как прежде!..
К тому времени, когда мы отправились в Австралию, ещё недавно обласканного в Союзе «прогрессивного» писателя Фрэнка Харди наша пропаганда успела проклясть якобы за отступничество.
А он, пожалуй, просто хотел оставаться «таким же, как прежде»...
Но что это я? Почему решил начать новую главу именно с него - с не угодившего нам, несговорчивого писателя?
Ведь перед этим собирался дать ей самое что ни есть нейтральное название: «Терра инкогнита». То есть «Земля незнаемая».
Которую сам тогда открывал и по самым разным причинам столько лет от чужих глаз берег: и синие под розовым светом вершины Гималаев над ослепительными снегами под брюхом самолета внизу, и бегущую под заметно потеплевшим тут ветром невысокую изжелта-зеленую траву рядом с посадочной полосой в Новом Дели, в Индии - по дороге к «неизвестной земле».
Здесь мы пересели в «боинг» кампании «Пан Америкэн», на взлете он почти мгновенно набрал высоту - среди наших пошел шепоток: мол, здесь так!.. На пассажирских машинах у них летают военные летчики: рядом Вьетнам. Почти так же стремительно самолет потом начал снижаться над зелеными строчками рисовых полей и куртинами пальм Таиланда, и когда в затихшем после посадки салоне, из которого пока нельзя было выходить, открыли двери, жар внутри тут же сделался, как в духовке, и каждый из мгновенно взопревших наших путешественников потянулся раздергать под плотным пиджаком черный галстук на белой нейлоновой рубахе, приобретенной накануне благодаря покровительству все той же очаровательной Зои... задерганная домашними делами, болеющим мужем и цветущим внучком Никитой, простишь ли автору, Зоя, и эти пока маловразумительные упоминания о тебе, и те, что, даст Бог, случатся по ходу повествования позже?
В Бангкоке четыре дня нас преследовал душный запах разложенного перед уличными торговцами вареного, печеного, жареного, пареного шпината и преследовали одно за другим от лиц мужского и женского пола исходившие нескончаемые предложения с единственно понятным словом «массаж», которое почти все «русские туристы» понимали тогда так же плоско и неглубоко, как мы с Геннашей в нашем глухом Новокузнецке - глагол «стучать».
Однажды в группе пронесся слух, что на какой-то из площадей якобы состоится церемониальный парад королевской гвардии, по давней традиции одетой в русскую военную форму, существовавшую ещё в «царской армии»: первый комплект тогдашнему повелителю тайцев подарил во время своей поездки на Восток будущий император России, молодой тогда Николай II ...
Тут автору придется сделать небольшое отступление: пожалуй, самое время.
Дело в том, что в Москве меня ждали не только в «Спутнике» - само собою ждали дружки, но так как сибирским холодам удалось подчинить себе не только пространство, но время - тоже, мне осталось с ними только перезвониться. Олег Дмитриев, друг Олежка или, как звала его тетя Катя, жившая в доме родная тетка по погибшему в народном ополчении сорок первого года отцу, - Алик, Алька в разговоре со мной вдруг сказал:
- Черри! - так он называл меня, напоминая наше общее - учились мы в одной группе - факультетское прошлое, когда, доводя на занятиях «англичанку», на такой же варварский манер вместо «гуд бай» прозносили мы «год буё». - Во-первых, я рад, что ты наконец-то прилетел, потому что ваша якобы студенческая тургруппа с каждым часом все больше стареет, и вас в конце концов в Австралию могут просто-напросто не пустить... Во-вторых, у меня есть кое-что интересное лично для тебя: сегодня у нашей Светланки на Новой Башиловке, где мы с тобой, Черри, тоже неоднократно вкушали, был друг семьи, подполковник «конторы» грузин Саша. Как неожиданно выяснилось в задушевной беседе, летит в Австралию в одной компании с тобой... Так как Светланка знала, что мы тебя ждем, она ему об этом сказала... ты меня понял, Черри?
В зарубежных поездках Олежек бывал почаще меня, но чего ж тут даже сибирячку кондовому, тайге глухой не понять?
Благодарение всей фамилии - всей многочисленной родне - народного артиста Советского Союза Михаила Ивановича Жарова, к которой принадлежали двоюродные сестры Светлана и Наташа, жена Олежки!..
Может, во время той, «австралийской» поездки мне везло, как еще никогда?
Ни разу с «грузином Сашей» мы об общих знакомых не разговаривали, с достаточно скучным видом чокались во время ежедневных застолий в студенческих городках - только иногда вдруг вроде бы ни с того, ни с сего перемигивались.
В Таиланде это и началось: совершенно случайно перемигнулись, и я вдруг понял, что это, насчет подарка русского императора королю Таиланда - правда. А вот что касается церемониального парада королевской гвардии - полная лабуда. На него можно и не записываться...
Единственная посадка на пути в Австралию была у нас в «бананово-лимонном» - вспомним эмигрантскую тоску знаменитого сочинителя и певца собственных песен Александра Вертинского - Сингапуре, но там мы не увидели ничего кроме множества механических игрушек в единственной лавчонке сувениров на самом краю аэродрома: остальные пассажиры отправились размяться в манящий обилием кафе и магазинов аэровокзал, но русских дальше накопителя не пустили.
И сейчас вижу разноцветных плюшевых зайцев, тигров, шимпанзе, бегемотов и слоников с одинаковыми, из блестящего металла, крошечными барабанчиками, над которыми поднимаются и падают вниз палочки из пластмассы: «... шумят-гремят джаз-баны, танцуют обезьяны...»
Так и остался в памяти Сингапур страной игрушечной...
Зато какую поистине космическую мощь, какие удивительные краски явила вдруг свободно и открыто Австралия!
В один из первых дней, если не в самый первый, нас повезли взглянуть на бушующий Индийский океан, и пушечные удары гигантскх волн в отвесные скалы, над которыми после каждого такого удара вздымался метров на двадцать, на тридцать вверх тугой водяной столб, как будто обозначали не только высоту берега и его неподступность, но предупреждали о первозданном величии всего континента и о сохранившейся несмотря ни на что цельности его насельников, как биологического вида, так и не закисшего до сих пор в достатке и сытости, так и не обузданного уже обветшавшими рамками давно скомпрометировавшей себя западной цивилизации...
Может, эту главку надо было назвать «Австралийские дрожжи»? Или «Австралийская закваска»?
Как-нибудь так.
Тоже чуть ли не в первый, может, - во второй день, на одной из улиц Сиднея, куда прилетели, или - Мельбурна, куда почти тут же переехали, обратил внимание на идущего играючи тросточкой франта средних лет с пижонскими усиками: на нем была круглая соломенная шляпа с черной лентой на прямой невысокой тулье, черная бабочка на белой рубахе под серым, в синюю клетку пиджаком, темно-коричневые шорты из тонкой кожи, ослепительно белые гольфы и черные башмаки...
А как независимо, с каким нарочитым изяществом он шествовал!
Ну как будто специально, чтобы кто-нибудь шуточку в его адрес отпустил...
Видно, так оно и случилось, потому что в следующие несколько секунд этот усатенький пижон, как я только что был убежден - мелкий фраер, отбросил тросточку, стремительно швырнул на асфальтовый тротуар пиджак, кинул на него шляпу и даже перчатки, которых я раньше у него не заметил, и уже во всю колотил по мордасам татуированного, в одной майке, обритого наголо толстого балбеса... скажу я вам!
Всё, братцы, как на нашем родном Запсибе - только и того, что австралиец содрал с себя новенький клетчатый пиджак, а не старый ватник.
Тут же кружком собралась оживленно перекликавшаяся толпа и сквозь неё протиснулся и молча стал впереди рослый полисмен со сложенными на груди руками - ну, точно, как неподкупный и потому бесстрастный спортивный судья.
Шагнул к ним, когда драка вдруг на мгновение стихла, хлопнул того и другого по плечу и даже как будто сделал попытку у обоих руки поднять, когда они уже расходились в разные стороны: боевая ничья! Надо ли говорить, что во мне возникло острое, почти до неожиданных слез ощущение: я - дома.
Думаю теперь: может, в каком-то смысле Австралия - тоже «теплая Сибирь»?
Другое дело, что Сибирия наша по многим причинам - никакая, конечно же, не Австралия, эх!
Потому что слишком разными были Россия и Англия?
Лишенные здесь исторических корней и три века о них не очень-то - не до жиру, а быть бы живу - печалившиеся, нынче, когда зажили не то что побогаче - роскошно, австралийцы как будто принялись догонять упущенное... Теперь давние потомки каторжан, когда-то выброшенных на славной своей прародине из жалких лачуг, по камешку, по кирпичику разбирали там старинные замки бывших своих гонителей и на пароходах везли на свой и сегодня ещё кое-где пустующий континент... Как они, возведенными здесь заново, ими гордились!
К этому мы ещё вернемся, но, может быть, это одно из главных занятий австралийца в свободное от работы время, - гордиться, гордиться, гордиться?
Родиной.
Само собой, что во исправление исторической несправедливости - не очень вежливого обращения аборигенов с капитаном Куком, первым из европейцев высадившимся в Австралии, - чуть ли не прежде всего остального сюда был из Англии перевезен родной дом знаменитого мореплавателя... И долго мы рассматривали на манер бочки сделанную в начале восемнадцатого века стиральную машину с деревянной колотушкой внутри и деревянными валками, выжимать белье, наверху, а меня потом не могли оттащить от пышной капитанской постели, на которой красовалась состоявшая из двух до блеска чищенных медных чашек с медными же защелками грелка с длинною деревянною ручкой, отполированной не только ладонями поколений хозяев, но и, казалось, самим неумолимым временем...
- И как этой грелкой пользовались?
- Это закрытая жаровня, - со слов молоденькой смотрительницы капитанского дома взялась объяснять наша переводчица Энга, как выяснилось потом - Энгельсина. - Кладут внутрь раскаленные угли и перед тем как лечь спать, засовывают грелку под одеяло... в Англии довольно прохладный климат... сырость, туман.
- А если среди ночи замерз, начинай все сначала?
Энга поправила модные, большими кругляшами очки из розового стекла, поглядела на смотрительницу, потом опять на меня:
- Да, конечно.
И долго я ещё потом сам с собой размышлял о преимуществах безотказной сибирской нодьи перед капризной английской грелкой... какой там тебе «туман»?.. В трескучий мороз берестой поджигаешь длинное и толстое сухое бревно, а ещё лучше два, сложенных одно на одно, или три - они равномерно горят ночь напролет, а ты знай-поворачивайся к ним то грудью, то боком, то спиной или что пониже. В зависимости от того, какую часть тела сильнее снегом занесет...
Но почему, прислушиваюсь к себе, пытаясь из подсознания это выудить, почему я начал с бушующего Индийского океана, а не с аэропорта в Сиднее, где всех нас потрясла картина тоже довольно впечатляющая: надолго задержавший нас очень тщательный, очень дотошный досмотр полутора сотен американских солдат, специальным рейсом прибывших перед нами из Вьетнама на двухнедельный отдых, как бы на мирные каникулы... как их, и в самом деле, шмонали!
На бесконечно длинной, достаточно широкой стойке лежали горы разноцветного барахла, вынутого из безразмерных брезентовых солдатских мешков, и руки таможенников неутомимо скользили по каждому шву всякой вещи. Все перетряхивалось, все наизнанку выворачивалось. После этого каждого, одетого ещё в хаки и с пилоткой на плече под погоном американца уводили в достаточно просторную, похожую на примерочную, кабину, задергивали шторку, и по тому, какое жеребячье, какое игривое из-за неё доносилось ржанье, можно было понять, что там тоже продолжают щупать и выворачивать.
Встретивший нас в аэропорту молодой гид из русских, Саша Гришин, видя не только наше недоумение, но даже как бы некоторое сочувствие к терпящим унижение американцам, взялся оправдывать служебное рвение земляков:
- Так долго потому, что эти ребята большие мастера прятать наркотик, о, - большие!
Кто-то из наших все-таки укорил:
- Как бы там ни было - ваши союзники!
- Я тоже за этот союз, - сказал Саша. - Только без наркотиков. Его взялись расспрашивать:
- Тебя-то не заберут во Вьетнам?
Саша, сразу предложивший называть его на «ты», явно обрадовался:
- Как это по-нашему: не загребут ?.. Уже нет.
- Не прошел по здоровью?
- Почему?!.. Просто мне повезло. У нас солдатом становятся по билету в лотерее: какой билет вытащишь. Несчастливый - служишь в армии, летишь во Вьетнам. Но мне достался хороший.
- Прими наши поздравления, Саша!
- О, принимаю! - сказал он искренно. - Тут есть с чем поздравить, есть!
- Как это по-нашему? - с некоторой иронией спросил Митя Матковский, молдаванин. - Надо бы обмыть ?
И я обнял Митю: молдавского поэта Думитру Матковского, очень хорошего поэта, с которым мы уже успели составить неразлучную пару.
Дело в том, что австралийцы заранее предупредили наш «Спутник», что в составе туристской группы не должно быть ни писателей, ни журналистов, потому-то мы с Митей оба значились преподавателями русского языка. К сожалению, мне тогда ещё не представилось случая подтвердить свою столь ответственную профессию, но разве не с блеском проделал это Думитру?!
Недаром с молдавского переводила его чрезвычайно талантливая, чрезвычайно, подчеркиваю, поэтесса Лариса Васильева, написавшая потом книжку «Кремлевские жены», и вообще чего только тоже чрезвычайного о Кремле не написавшая - нет, недаром!
Была, конечно же, в объединившей нас дружеской симпатии и как бы некоторая, заранее многое определившая закономерность - вспомним очередность букв в русском алфавите: «... ка... эл... эм... эн...» - «кэлэмэнэ», короче: чтобы стать хоть чуточку ближе к родному Мите молдавскому языку.
Но к общей нашей чести симпатию эту мы искренно проявили друг к другу ещё до того, как нас впервые поселили в одном номере.
Был у нас в группе ещё один молдаванин, достаточно пожилой и, прямо скажем, без обильной растительности на голове директор коньячного завода из Кишинева, который чуть ли не всюду таскал за собой объемистую сумку, набитую собственной продукцией. Когда ещё в Москве ему говорили: мол, куда ты с ней?!.. Ну, даже если наши пограничники с твоим коньяком тебя выпустят - все равно таможенники в Таиланде или в Австралии отберут!
- Ну, и что? - спрашивал он не то что спокойно - спрашивал совершенно равнодушно. - Жалко, что ли? Пусть отберут: хоть попробуют.
Но сумку не отобрали ни там, ни там... Сколько лет прошло, а я все думаю: может, это все-таки была волшебная сумка?
Сколько кишиневский директор ни отдавал коньяку - на общий стол или только, бывало и такое, на наш с Митей, бутылок в ней только прибавлялось... Возможно ли такое? Но ведь было!
Поскольку из студенческого возраста добрый волшебник из Кишинева, бывший куда старше нас, давно уже вышел, он тоже числился преподавателем, но по какому предмету, я не знаю. Теперь, конечно, он мог бы сойти за крупного специалиста по маркетингу, потому что в большом количестве раздавал он также свою продукцию знакомым и незнакомым австралийцам, но такого предмета в то время у нас не знали не только в школах, техникумах или институтах - не знали и в академиях.
Однажды я спросил его напрямую: каким образом ты пополняешь сумку, Ион?.. Где ты в чужой стране достаёшь свой коньяк?
- А чего его доставать? - спросил он меланхолично. - Вспомни, как он называется.
- Ну, «Аист»...
Ион носовым платком вытер взмокшую на жаре лысину и насмешливо сказал:
- Ты не должен был говорить «ну».
- Почему это?
- Ты бы просто ответил: «Аист». И тогда бы я спросил тебя: ну?..
Ох, эти молдаване!
Уж не хотел ли он сказать, что в Кишиневе начали выпускать бутылки с крыльями, и затем-то он и прибыл в Австралию, чтобы лично убедиться, долетают ли они до пункта назначения, а сумка нужна ему, как некий ориентир, по которому происходит миграция стеклянных изделий нового поколения... Как гнездо.
Понимаю, что, сам того не желая, невольно завел речь о национальном составе нашей туристской группы, и теперь просто вынужден буду сказать, что кроме двух молдаван в ней были четыре грузина и столько же армян.
Об одном из грузин вы кое-что уже знаете. Вторым, кого отчётливо помню, был богатырь и красавец Гиви, чемпион мира по классической борьбе в тяжелом весе... этот тяжелый вес!
Уже на пятый или шестой день нашей поездки по континенту одна из австралийских газет написала, что «русские студенты старые, лысые и у них очень много вещей, которые они еле тащат»...
Об одной поистине уникальной сумке вы уже наслышаны, но в силу - закрытого или нет, я не знаю, но таинственного - это уж наверняка - эксперимента с новыми образцами своей удивительной продукции Ион со своим багажом справлялся исключительно сам. Но был у нас и другой багаж, был!
Уже в аэропорту Нового Дели, где и пробыли-то мы всего три или четыре часа, всех наших армян как раз на это время похитили их живущие в Индии соплеменники, и со встречи с ними каждый вернулся с весьма объемистым пакетом... В Бангкоке таиландские армяне забрали наших почти у трапа и к трапу же потом уже в день вылета с пополнившимся багажом привезли. Но это, как говорится, семечки по сравнению с тем, что началось уже в Австралии!
Наших армян то и дело куда-то забирали быстроглазые, с тяжелыми носами мужчины, вместе с ними привозили потом в студенческий городок, где обычно мы жили, большой пакет, сумку либо чемодан, оставляли и тут же уезжали обратно - у них была как будто своя программа, а общая начиналась тогда, когда нам надо было грузиться в автобус, идущий в аэропорт, либо потом садиться в самолет...
Кажется, я уже сказал, что пилоты государственных линий бастовали, перевозкой с каждым часом прибывавшей армии авиапассажиров занимались шрейкбрехеры-частники, и в аэропортах царицей была наша родная русская неразбериха: рейсы то отменяли, то объявляли вновь, нас то сажали в какой-нибудь очередной ненадежный самолет, то из него выпихивали, и все это без багажных квитанций, без грузчиков - своими силами.
Маленькие самолетики - нашу группу из тридцати человек дважды пришлось разбивать надвое - еле-еле взлетали, на всем протяжении пути то и дело проваливались в воздушные ямы, ложились на крыло, очень странно маневрировали, а при посадке их так болтало из стороны в сторону, будто каждый из них никак не мог прицельно попасть на посадочную полосу... Потом они долго подпрыгивали на ней, всех подбрасывало, и единственная радость была - видеть впереди улепетывающего прямо перед машиной кролика: Австралия все-таки!.. Она, милая!
Как-то однажды мы долго летели над океаном, а когда приземлились и вошли в аэропорт, каждому у входа вручили экстренный выпуск местной газеты: оказывается, предыдущий рейс потерпел аварию, машина упала в океан, и одного из пассажиров растерзали акулы...
Такая обстановка, само собой, не добавляла спокойствия, при посадке кое-кто нервничал, армяне со своими чемоданами, как всегда, отставали, и тут все взгляды невольно обращались к нашему Гиви: выручай!
Чемпион мира молча снимал брючной ремень, пропускал его между ручек самых тяжелых чемоданов, перекидывал их через плечо, а два не менее объемистых брал в руки и устремлялся на посадку... Человек он был не только добродушный, но и с юмором. Иногда я подходил к нему и с нарочитым грузинским акцентом читал стих:
Ах, Гиви, Гиви, Гиви, Гиви, Гиви!
Без чемодана ти такой красыви!
Он делал вид, что готов применить ко мне, стоявшему, «двойной нельсон», которым додавливают уже распластанного на ковре противника, дружелюбно говорил в ухо:
- Нэ забудь!
- Да что ты, - успокаивал я его, - ну, что ты!.. Как возвращаюсь, тут же звоню.
Знаменитому «классику» Манею, Володе Манееву, кузнечанину, который несколько лет назад на Олимпийских играх в Мельбурне бросал тут всех - тоже по кузнецкой версии - «как мальчишек». Как Геннаша говорил: как котят...
Вскорости чемоданов у наших закавказских братьев прибавилось, и они настолько потяжелели, что безотказный Гиви уже не мог один с ними справиться: в критические минуты на них набрасывалась вся группа, облеплявшая их, как крошечные муравьи - исполинского таракана...
Само собой, что я уже успел рассказать нашему Гиви о близком знакомстве с Володей Манеевым, потихоньку сходившем тогда со спортивной сцены, и потому чемпион нынешний, в каком-то смысле сменивший знаменитого сибиряка, оказывал мне все возможные знаки душевного расположения...
Однажды это едва не закончилось для меня плохо.
Конечно же, между представителями двух соседних закавказских республик имело место тихое, постороннему глазу мало заметное соперничество... И вдруг ему представился неожиданный шанс вылиться в открытое соревнование.
Случилось это, когда вся группа однажды вечером пришла в «Барбекю», где на шведский манер платили только за вход, а там - сколько съешь... В отличие от маленьких ресторанчиков такого же типа, этот был вместительный и просторный, с горами готового для жарки мяса в витринах и между ними на стойках. Открытых печей с ходящими на цепях над ними жаровнями в разных концах имелось тоже достаточно, немногочисленные посетители выбирали по большому, с добрую ладонь, ещё холодному «стейку», бросали на жаровню и тонкими деревянными лопаточками почти тут же начинали деловито переворачивать...
Само собой, в ресторане держался хорошо знакомый всякому горячий дух жареного мяса и чуть подгоревшего жирка, и если тут, и действительно, уместно это в с я к о м у, то что такое - подобный дух для кавказца?!. Не может ли тут быть самых прямых сравнений с боевым духом, который, конечно же, сразу охватывает каждого жителя гор, как только он втянет носом родной ему запах шашлыка?
И те, и другие из закавказских наших братьев - неужели бывших, думается теперь, неужели все-таки - бывших? - прямо-таки разом громко заговорили, всякий на родном своем языке заперекрикивались и тут же - так вышло, что по двое - чуть не опрометью бросились к свободным жаровням, а четверо остальных уже несли на пластиковых тарелках туда и сюда по доброй стопе отбитого мяса...
Помните сцену, когда усатый франт с тросточкой мгновенно скинул с себя пиджак?
Точно так же один за другим избавились от них все восемь наших джигитов, и в каждом из нас, уже сидевших за столиками, возникло ощущение, что присутствуем на крупных международных соревнованиях... разве теперь они, и в самом деле, не стали бы по статусу международными?
В ресторане вдруг усилился какой-то знакомый шум, сквозь который явственно прорывались тугие шлепки мяса о железную подину и тут же стремительно нарастающее шкворчание... давай, ребятки, давай!
Но вот и первые готовые стейки исходят на картонных тарелках сытным гревом...
Помню, как в детстве, коли спешил за столом, прабабушка укоряла:
- Да что ж ты, как из голодного края?
Успел надоесть поп-корн с молоком и кисловатые джемы в университетских, где нас обычно кормили, столовых при студенческих городках?
Но каждый из нашей группы «русских туристов» тоже был теперь будто из голодного края: как все навалились на горячие зажаристые стейки! Какая знатная пошла объедаловка!..
Участвовал в такой только за скатертью-самобранкой в родной станице, когда после очередного краевого конкурса стригалей, в котором, как всегда, побеждали наши, отрадненские, чемпионы России и даже мира, да-да, - из Австралии как раз и возвращались они с чемпионскими дипломами - так вот, когда после конкурса трудяг-стригалей в роще за Урупом, неподалеку от нашей ГЭС, на банкет выезжало районное руководство с приехавшими на праздник краснодарцами да москвичами.
Помню, как, выпив полагавшийся первым, непременно всклень стакан её, проклятой, потихоньку поднялся с намерением перебраться в «мертвую» для глаз руководства зону, как был руководством этим усажен обратно, и спас меня один из самых давних колхозных председателей, старый дружок покойного отца.
- Ты, Леонтич, лучше не спорь с ими, а ешь все, что я тебе положу, - прошептал, улучив минуту. - Килограммов семь-восемь закинь в себя - никакая водка не одолеет - хуть сколько!..
Я удивился:
- Да разве столько можно - семь-восемь?!
И опытный председатель, многолетний участник этих долгих и обильных застолий, которые для многих и многих русаков - живущих на Кавказе и по разным делам сюда приезжающих - прямо-таки заменили собой жаркие баталии прошлого, наставительно сказал:
- Нужно.
А кормильцы наши старались!
Мы уже устали жевать, уже отвалился каждый на спинку стула, а они, казалось, только входили во вкус... Может, для истинного кавказца, и действительно, важно не самому съесть сочный и запашистый кус исходящего горячим жирком во рту мяса - отвести душу, угощая друзей? По братству и теплу тоскующее сердце успокоить за давним, за тысячелетним занятием предков в счастливые дни редких во все века на Кавказе мирных праздников?
Как они, и правда, старались!
Светились потные лбы, сверкали глаза, блестели жиром испачканные ладони, под закатанными рукавами мелькали крепкие волосатые руки... Само собой, я следил за Гиви, но в эти минуты они все казались такими, как он, богатырями.
Будто, и в самом деле, наперегонки нагибались, тут же отшатывались, голыми пальцами переворачивали обжигающие плоские ломти, бросали их на тарелки, мгновенно пропускавшие жар - «подручные» двумя руками держали их за краешки.
Не только мы с понятным интересом следили за этим действом - на него глазели теперь чуть не все посетители «Барбекю»: кто-то из-за столика наблюдал издалека, некоторые поднялись и подошли ближе.
В какой-то миг показалось, что добровольные наши мастера жаркого как бы вошли в единый ритм, объединивший теперь всех восьмерых...
- Что, если бы они так же - за станком на заводе вкалывали? У доменной печки шуровали?
Конечно, мы с Митей фыркнули, но сказавший это Валера Васильев, секретарь горкома комсомола из города Серов на Урале, сам «черняк» -металлург, смотрел на нас нарочно серьёзно, чуть ли не строго:
- Я не прав?..
- Всегда говорил, что он - угрюмый ортодокс, - кивнул на Валеру земляк его Женя Панфилов, редактор молодежной газеты из Свердловска.
Эти двое были полной противоположностью: невысоконький, с мрачноватым выражением лица Валера, одетый, как большинство из нас в мешковатый темный костюм с разъехавшимся под воротником рубахи незатейливым узлом галстука и баскетбольного роста, с правильными чертами сероглазый блондин Панфилов, один из всей группы одетый в изящный льняной костюм цвет топленого молока...
- Чё делашь, паря - кабутто лоси не надоели?.. Летел бы в эту саму Австралию и бил ба там кенгуров!
Путевка все тлела, никак не хотела вспыхивать, и мне пришлось зажечь ещё спичку и только потом отвечать доброжелателю:
- На фиг мне твои кенгуры!
- Дак они как раз не мои! - снова отозвался он весело.
- Прекрати, мужик! - сказал вдруг кто-то требовательно, чуть ли не грозно. - Выпала такая возможность - лети. И оставайся там, не хрен тут гнить!
Буклет мой наконец вспыхнул, и я, как горьковский Данко, поднял его над головой.
- Прекрати, мужик!
Теперь я его увидал: ладный, средних лет бородач, чем-то похожий на Буравлёва, смотрел на меня внимательными глазами, и была в них ну такая тоска!
- Говорю, лети!
В голосе у него тоже было столько невысказанного страдания, что я невольно спросил:
- Ты так думаешь?
Щека у него дрогнула:
- Друг!.. Что тут думать?
Пламя обожгло мне пальцы, я бросил путевку под ноги, тут же, словно окурок, притоптал. Буравлёв поднял черный по краю бумажный огарыш, тыльной стороной пальцев сбил пепел. Протянул мне руку и, когда я сошел с тележки, с силой затолкал мне остаток в кармашек пиджака.
- Пойдем!
- Куда?
- Куда все люди, туда и мы...
Все, и правда что, - ну, будто все! - по широкой лестнице медленно и деловито уже поднимались на второй этаж, где был ресторан.
Мне скажут: все сочинил! И эти выкрики, и этих людей из окружавшей меня толпы...
Нет, братцы, нет. Как это не покажется странным, но на четвертый день глухого сибирского запоя я почему-то выхватывал все это - ну, как опытный, с хорошим стажем, документалист. Особенности устройства бедовой моей башочки?..
Но вы ведь, наверное, уже обратили внимание на название этого открытого романа - такого же, обращенного ко всем, какими бывают якобы «открытые» письма?
«Выкупающий свою голову.»
Не у кого-то в отдельности.
У вас. Всех.
Чего-то я, само собою, не помню. Меж картинами яркими, конечно же, есть провалы. Но главные сцены давнего кемеровского сидения остались в моем сознании такими точными!
Само собой, что много-много лет я все это вспоминал и пытался по полочкам разложить. Анализировал . Когда жестоким самоанализом занимался.
Бывало, что в такие минуты я говорил себе: а, может быть, тот самый, смотревший на тебя со звериной тоской мужичок - провокатор со стажем?
С должностью какой-никакой. С хорошей по тем временам зарплатой.
А чего так смотрел на меня - да просто давно не получал очередной звёздочки на погоны и не мог теперь скрыть отчаяния!
Но потом стыдил себя: погоди.
Никто ведь не нанимал тебя нести то, что нес тогда в своих речах... Ведь никто?
Почему же отказываешь в искренности человеку, которого не знаешь, - он ведь вправе подумать о тебе то же самое!
...Из ресторана мы с Буравлёвым отправились в аэрофлотовскую гостиницу. Потребовали номер. Само собой - люкс.
Это помню тоже совершенно отчетливо - когда нам дали заполнить гостевые листки, спросил Буравлёва: Жень!.. А что писать в графе - «место жительства»? Мой новокузнецкий адрес или твой - кемеровский?
- Пиши! - приказал Буравлёв. - Москва. Кремль.
И первый вывел это же на своем листке - что мне-то оставалось?
В жалком двухместном номере, который нам выдали за «люкс», оба тут же упали в сон - проснулся я оттого, что горничная трясла за плечо:
- Молодой человек!.. Вам домой пора.
- К-куда это домой?
- Что значит - куда? По месту жительства. В Москву. В Кремль... посадка уже идет, скоро кончится.
С таким же настыром, с каким запихивал в мой карман огарыш путевки, Буравлёв потащил меня сперва к окну регистрации, потом - к выходу на посадку.
- Смысл? - помню, спрашивал его. - Путевки нет - какой смысл?!
- Хоть объяснишь им там! - упрямо повторял «Буравель».
- Да что, что объясню?
- Ну, хоть что-нибудь! Путевку покажешь...
- Какая это теперь «путевка»!
- Но хоть что-то различить можно? Если там не дураки сидят...
В Москве я первым делом домой Игитовым позвонил, старым друзьям, и Валентин сказал: приезжай. Меня уже не застанешь, увидимся вечером, но девчонки и Неля дома: давай к нам, давай.
Сибиряк в нем тогда ещё не помер и не зачах - какой он был парень!
У Игитовых первым делом взялся за телефонную трубку: сказать им там, в «Спутнике», пусть не ждут меня, не полечу - сжег путевку.
- Да ясно, что с тобой не соскучишься! - то ли засмеялся, а то ли вздохнул на другом конце провода Марлен Середницкий, заведующий одним из отделов: несколько лет назад мы вместе были в Канаде и в Бельгии. - Как это её можно сжечь - как?!
Я начал что-то такое мямлить, но он перебил:
- Оставь эти хохмочки, оставь для других! Деньги ты, надеюсь, не сжег? Ну, прекрасно. Дуй быстренько сюда, отдашь в кассу, потом с нашей Зоенькой срочно - в Минздрав, в их лабораторию - прививки сделать, без справки о прививках не выпустят, а вылет, наконец, завтра утром. Зоенька вот напротив меня сидит, уже заждалась - как друг тебя прошу: не подводи!
Разве я когда-нибудь где-нибудь кого-нибудь подводил?!
И всю ночь меня выгибало дугой на игитовской раскладушке, бросало то в жар, то в холод...
Перед тем как сделать укол, в лаборатории предусмотрительно спросили: действительно, как полагается перед прививкой от холеры и оспы, всю предыдущую неделю не брал в рот спиртного?
И я развел руками:
- Само собой!
Когда и кого я, и правда что, подводил?! Кроме самого себя, разумеется.
Утром во Внуково, перед посадкой в наш «ТУ», душевному другу Вале Игитову скинул на руки, словно камердинеру, пальто: в Австралии было лето.
- Ты уж потом встречай меня с ним!
И Валька сказал:
- Железо!
Тогда ещё так оно и было...
«Такой же, как прежде»?..
Эта фраза - правда, без «вопросительного» - название рассказа австралийского писателя Фрэнка Харди: известный в округе хамоватый ухажер, в самой поре, в самой силе, наносит обиду кроткой девушке из небогатого, не очень благополучного семейства. Отец её, в далекой молодости бывший неплохим кулачным бойцом, не хочет прощать обиды: чуть не на последние деньги покупает спортивный «мешок» и, несмотря на плохое сердце, начинает упрямо готовиться к поединку. Его не останавливают ни уговоры больной жены, ни насмешки соседей... В кругу не очень-то сострадательных болельщиков, давно привыкших ко всему обитателей рабочего предместья, он укладывает-таки молодого здоровяка, и лишь когда победа безоговорочно остаётся за ним, сам падает без сил, может быть, уже при смерти, но склонившимся над ним жене и дочери еле внятно говорит: ничего, мол, - я такой же, как прежде!..
К тому времени, когда мы отправились в Австралию, ещё недавно обласканного в Союзе «прогрессивного» писателя Фрэнка Харди наша пропаганда успела проклясть якобы за отступничество.
А он, пожалуй, просто хотел оставаться «таким же, как прежде»...
Но что это я? Почему решил начать новую главу именно с него - с не угодившего нам, несговорчивого писателя?
Ведь перед этим собирался дать ей самое что ни есть нейтральное название: «Терра инкогнита». То есть «Земля незнаемая».
Которую сам тогда открывал и по самым разным причинам столько лет от чужих глаз берег: и синие под розовым светом вершины Гималаев над ослепительными снегами под брюхом самолета внизу, и бегущую под заметно потеплевшим тут ветром невысокую изжелта-зеленую траву рядом с посадочной полосой в Новом Дели, в Индии - по дороге к «неизвестной земле».
Здесь мы пересели в «боинг» кампании «Пан Америкэн», на взлете он почти мгновенно набрал высоту - среди наших пошел шепоток: мол, здесь так!.. На пассажирских машинах у них летают военные летчики: рядом Вьетнам. Почти так же стремительно самолет потом начал снижаться над зелеными строчками рисовых полей и куртинами пальм Таиланда, и когда в затихшем после посадки салоне, из которого пока нельзя было выходить, открыли двери, жар внутри тут же сделался, как в духовке, и каждый из мгновенно взопревших наших путешественников потянулся раздергать под плотным пиджаком черный галстук на белой нейлоновой рубахе, приобретенной накануне благодаря покровительству все той же очаровательной Зои... задерганная домашними делами, болеющим мужем и цветущим внучком Никитой, простишь ли автору, Зоя, и эти пока маловразумительные упоминания о тебе, и те, что, даст Бог, случатся по ходу повествования позже?
В Бангкоке четыре дня нас преследовал душный запах разложенного перед уличными торговцами вареного, печеного, жареного, пареного шпината и преследовали одно за другим от лиц мужского и женского пола исходившие нескончаемые предложения с единственно понятным словом «массаж», которое почти все «русские туристы» понимали тогда так же плоско и неглубоко, как мы с Геннашей в нашем глухом Новокузнецке - глагол «стучать».
Однажды в группе пронесся слух, что на какой-то из площадей якобы состоится церемониальный парад королевской гвардии, по давней традиции одетой в русскую военную форму, существовавшую ещё в «царской армии»: первый комплект тогдашнему повелителю тайцев подарил во время своей поездки на Восток будущий император России, молодой тогда Николай II ...
Тут автору придется сделать небольшое отступление: пожалуй, самое время.
Дело в том, что в Москве меня ждали не только в «Спутнике» - само собою ждали дружки, но так как сибирским холодам удалось подчинить себе не только пространство, но время - тоже, мне осталось с ними только перезвониться. Олег Дмитриев, друг Олежка или, как звала его тетя Катя, жившая в доме родная тетка по погибшему в народном ополчении сорок первого года отцу, - Алик, Алька в разговоре со мной вдруг сказал:
- Черри! - так он называл меня, напоминая наше общее - учились мы в одной группе - факультетское прошлое, когда, доводя на занятиях «англичанку», на такой же варварский манер вместо «гуд бай» прозносили мы «год буё». - Во-первых, я рад, что ты наконец-то прилетел, потому что ваша якобы студенческая тургруппа с каждым часом все больше стареет, и вас в конце концов в Австралию могут просто-напросто не пустить... Во-вторых, у меня есть кое-что интересное лично для тебя: сегодня у нашей Светланки на Новой Башиловке, где мы с тобой, Черри, тоже неоднократно вкушали, был друг семьи, подполковник «конторы» грузин Саша. Как неожиданно выяснилось в задушевной беседе, летит в Австралию в одной компании с тобой... Так как Светланка знала, что мы тебя ждем, она ему об этом сказала... ты меня понял, Черри?
В зарубежных поездках Олежек бывал почаще меня, но чего ж тут даже сибирячку кондовому, тайге глухой не понять?
Благодарение всей фамилии - всей многочисленной родне - народного артиста Советского Союза Михаила Ивановича Жарова, к которой принадлежали двоюродные сестры Светлана и Наташа, жена Олежки!..
Может, во время той, «австралийской» поездки мне везло, как еще никогда?
Ни разу с «грузином Сашей» мы об общих знакомых не разговаривали, с достаточно скучным видом чокались во время ежедневных застолий в студенческих городках - только иногда вдруг вроде бы ни с того, ни с сего перемигивались.
В Таиланде это и началось: совершенно случайно перемигнулись, и я вдруг понял, что это, насчет подарка русского императора королю Таиланда - правда. А вот что касается церемониального парада королевской гвардии - полная лабуда. На него можно и не записываться...
Единственная посадка на пути в Австралию была у нас в «бананово-лимонном» - вспомним эмигрантскую тоску знаменитого сочинителя и певца собственных песен Александра Вертинского - Сингапуре, но там мы не увидели ничего кроме множества механических игрушек в единственной лавчонке сувениров на самом краю аэродрома: остальные пассажиры отправились размяться в манящий обилием кафе и магазинов аэровокзал, но русских дальше накопителя не пустили.
И сейчас вижу разноцветных плюшевых зайцев, тигров, шимпанзе, бегемотов и слоников с одинаковыми, из блестящего металла, крошечными барабанчиками, над которыми поднимаются и падают вниз палочки из пластмассы: «... шумят-гремят джаз-баны, танцуют обезьяны...»
Так и остался в памяти Сингапур страной игрушечной...
Зато какую поистине космическую мощь, какие удивительные краски явила вдруг свободно и открыто Австралия!
В один из первых дней, если не в самый первый, нас повезли взглянуть на бушующий Индийский океан, и пушечные удары гигантскх волн в отвесные скалы, над которыми после каждого такого удара вздымался метров на двадцать, на тридцать вверх тугой водяной столб, как будто обозначали не только высоту берега и его неподступность, но предупреждали о первозданном величии всего континента и о сохранившейся несмотря ни на что цельности его насельников, как биологического вида, так и не закисшего до сих пор в достатке и сытости, так и не обузданного уже обветшавшими рамками давно скомпрометировавшей себя западной цивилизации...
Может, эту главку надо было назвать «Австралийские дрожжи»? Или «Австралийская закваска»?
Как-нибудь так.
Тоже чуть ли не в первый, может, - во второй день, на одной из улиц Сиднея, куда прилетели, или - Мельбурна, куда почти тут же переехали, обратил внимание на идущего играючи тросточкой франта средних лет с пижонскими усиками: на нем была круглая соломенная шляпа с черной лентой на прямой невысокой тулье, черная бабочка на белой рубахе под серым, в синюю клетку пиджаком, темно-коричневые шорты из тонкой кожи, ослепительно белые гольфы и черные башмаки...
А как независимо, с каким нарочитым изяществом он шествовал!
Ну как будто специально, чтобы кто-нибудь шуточку в его адрес отпустил...
Видно, так оно и случилось, потому что в следующие несколько секунд этот усатенький пижон, как я только что был убежден - мелкий фраер, отбросил тросточку, стремительно швырнул на асфальтовый тротуар пиджак, кинул на него шляпу и даже перчатки, которых я раньше у него не заметил, и уже во всю колотил по мордасам татуированного, в одной майке, обритого наголо толстого балбеса... скажу я вам!
Всё, братцы, как на нашем родном Запсибе - только и того, что австралиец содрал с себя новенький клетчатый пиджак, а не старый ватник.
Тут же кружком собралась оживленно перекликавшаяся толпа и сквозь неё протиснулся и молча стал впереди рослый полисмен со сложенными на груди руками - ну, точно, как неподкупный и потому бесстрастный спортивный судья.
Шагнул к ним, когда драка вдруг на мгновение стихла, хлопнул того и другого по плечу и даже как будто сделал попытку у обоих руки поднять, когда они уже расходились в разные стороны: боевая ничья! Надо ли говорить, что во мне возникло острое, почти до неожиданных слез ощущение: я - дома.
Думаю теперь: может, в каком-то смысле Австралия - тоже «теплая Сибирь»?
Другое дело, что Сибирия наша по многим причинам - никакая, конечно же, не Австралия, эх!
Потому что слишком разными были Россия и Англия?
Лишенные здесь исторических корней и три века о них не очень-то - не до жиру, а быть бы живу - печалившиеся, нынче, когда зажили не то что побогаче - роскошно, австралийцы как будто принялись догонять упущенное... Теперь давние потомки каторжан, когда-то выброшенных на славной своей прародине из жалких лачуг, по камешку, по кирпичику разбирали там старинные замки бывших своих гонителей и на пароходах везли на свой и сегодня ещё кое-где пустующий континент... Как они, возведенными здесь заново, ими гордились!
К этому мы ещё вернемся, но, может быть, это одно из главных занятий австралийца в свободное от работы время, - гордиться, гордиться, гордиться?
Родиной.
Само собой, что во исправление исторической несправедливости - не очень вежливого обращения аборигенов с капитаном Куком, первым из европейцев высадившимся в Австралии, - чуть ли не прежде всего остального сюда был из Англии перевезен родной дом знаменитого мореплавателя... И долго мы рассматривали на манер бочки сделанную в начале восемнадцатого века стиральную машину с деревянной колотушкой внутри и деревянными валками, выжимать белье, наверху, а меня потом не могли оттащить от пышной капитанской постели, на которой красовалась состоявшая из двух до блеска чищенных медных чашек с медными же защелками грелка с длинною деревянною ручкой, отполированной не только ладонями поколений хозяев, но и, казалось, самим неумолимым временем...
- И как этой грелкой пользовались?
- Это закрытая жаровня, - со слов молоденькой смотрительницы капитанского дома взялась объяснять наша переводчица Энга, как выяснилось потом - Энгельсина. - Кладут внутрь раскаленные угли и перед тем как лечь спать, засовывают грелку под одеяло... в Англии довольно прохладный климат... сырость, туман.
- А если среди ночи замерз, начинай все сначала?
Энга поправила модные, большими кругляшами очки из розового стекла, поглядела на смотрительницу, потом опять на меня:
- Да, конечно.
И долго я ещё потом сам с собой размышлял о преимуществах безотказной сибирской нодьи перед капризной английской грелкой... какой там тебе «туман»?.. В трескучий мороз берестой поджигаешь длинное и толстое сухое бревно, а ещё лучше два, сложенных одно на одно, или три - они равномерно горят ночь напролет, а ты знай-поворачивайся к ним то грудью, то боком, то спиной или что пониже. В зависимости от того, какую часть тела сильнее снегом занесет...
Но почему, прислушиваюсь к себе, пытаясь из подсознания это выудить, почему я начал с бушующего Индийского океана, а не с аэропорта в Сиднее, где всех нас потрясла картина тоже довольно впечатляющая: надолго задержавший нас очень тщательный, очень дотошный досмотр полутора сотен американских солдат, специальным рейсом прибывших перед нами из Вьетнама на двухнедельный отдых, как бы на мирные каникулы... как их, и в самом деле, шмонали!
На бесконечно длинной, достаточно широкой стойке лежали горы разноцветного барахла, вынутого из безразмерных брезентовых солдатских мешков, и руки таможенников неутомимо скользили по каждому шву всякой вещи. Все перетряхивалось, все наизнанку выворачивалось. После этого каждого, одетого ещё в хаки и с пилоткой на плече под погоном американца уводили в достаточно просторную, похожую на примерочную, кабину, задергивали шторку, и по тому, какое жеребячье, какое игривое из-за неё доносилось ржанье, можно было понять, что там тоже продолжают щупать и выворачивать.
Встретивший нас в аэропорту молодой гид из русских, Саша Гришин, видя не только наше недоумение, но даже как бы некоторое сочувствие к терпящим унижение американцам, взялся оправдывать служебное рвение земляков:
- Так долго потому, что эти ребята большие мастера прятать наркотик, о, - большие!
Кто-то из наших все-таки укорил:
- Как бы там ни было - ваши союзники!
- Я тоже за этот союз, - сказал Саша. - Только без наркотиков. Его взялись расспрашивать:
- Тебя-то не заберут во Вьетнам?
Саша, сразу предложивший называть его на «ты», явно обрадовался:
- Как это по-нашему: не загребут ?.. Уже нет.
- Не прошел по здоровью?
- Почему?!.. Просто мне повезло. У нас солдатом становятся по билету в лотерее: какой билет вытащишь. Несчастливый - служишь в армии, летишь во Вьетнам. Но мне достался хороший.
- Прими наши поздравления, Саша!
- О, принимаю! - сказал он искренно. - Тут есть с чем поздравить, есть!
- Как это по-нашему? - с некоторой иронией спросил Митя Матковский, молдаванин. - Надо бы обмыть ?
И я обнял Митю: молдавского поэта Думитру Матковского, очень хорошего поэта, с которым мы уже успели составить неразлучную пару.
Дело в том, что австралийцы заранее предупредили наш «Спутник», что в составе туристской группы не должно быть ни писателей, ни журналистов, потому-то мы с Митей оба значились преподавателями русского языка. К сожалению, мне тогда ещё не представилось случая подтвердить свою столь ответственную профессию, но разве не с блеском проделал это Думитру?!
Недаром с молдавского переводила его чрезвычайно талантливая, чрезвычайно, подчеркиваю, поэтесса Лариса Васильева, написавшая потом книжку «Кремлевские жены», и вообще чего только тоже чрезвычайного о Кремле не написавшая - нет, недаром!
Была, конечно же, в объединившей нас дружеской симпатии и как бы некоторая, заранее многое определившая закономерность - вспомним очередность букв в русском алфавите: «... ка... эл... эм... эн...» - «кэлэмэнэ», короче: чтобы стать хоть чуточку ближе к родному Мите молдавскому языку.
Но к общей нашей чести симпатию эту мы искренно проявили друг к другу ещё до того, как нас впервые поселили в одном номере.
Был у нас в группе ещё один молдаванин, достаточно пожилой и, прямо скажем, без обильной растительности на голове директор коньячного завода из Кишинева, который чуть ли не всюду таскал за собой объемистую сумку, набитую собственной продукцией. Когда ещё в Москве ему говорили: мол, куда ты с ней?!.. Ну, даже если наши пограничники с твоим коньяком тебя выпустят - все равно таможенники в Таиланде или в Австралии отберут!
- Ну, и что? - спрашивал он не то что спокойно - спрашивал совершенно равнодушно. - Жалко, что ли? Пусть отберут: хоть попробуют.
Но сумку не отобрали ни там, ни там... Сколько лет прошло, а я все думаю: может, это все-таки была волшебная сумка?
Сколько кишиневский директор ни отдавал коньяку - на общий стол или только, бывало и такое, на наш с Митей, бутылок в ней только прибавлялось... Возможно ли такое? Но ведь было!
Поскольку из студенческого возраста добрый волшебник из Кишинева, бывший куда старше нас, давно уже вышел, он тоже числился преподавателем, но по какому предмету, я не знаю. Теперь, конечно, он мог бы сойти за крупного специалиста по маркетингу, потому что в большом количестве раздавал он также свою продукцию знакомым и незнакомым австралийцам, но такого предмета в то время у нас не знали не только в школах, техникумах или институтах - не знали и в академиях.
Однажды я спросил его напрямую: каким образом ты пополняешь сумку, Ион?.. Где ты в чужой стране достаёшь свой коньяк?
- А чего его доставать? - спросил он меланхолично. - Вспомни, как он называется.
- Ну, «Аист»...
Ион носовым платком вытер взмокшую на жаре лысину и насмешливо сказал:
- Ты не должен был говорить «ну».
- Почему это?
- Ты бы просто ответил: «Аист». И тогда бы я спросил тебя: ну?..
Ох, эти молдаване!
Уж не хотел ли он сказать, что в Кишиневе начали выпускать бутылки с крыльями, и затем-то он и прибыл в Австралию, чтобы лично убедиться, долетают ли они до пункта назначения, а сумка нужна ему, как некий ориентир, по которому происходит миграция стеклянных изделий нового поколения... Как гнездо.
Понимаю, что, сам того не желая, невольно завел речь о национальном составе нашей туристской группы, и теперь просто вынужден буду сказать, что кроме двух молдаван в ней были четыре грузина и столько же армян.
Об одном из грузин вы кое-что уже знаете. Вторым, кого отчётливо помню, был богатырь и красавец Гиви, чемпион мира по классической борьбе в тяжелом весе... этот тяжелый вес!
Уже на пятый или шестой день нашей поездки по континенту одна из австралийских газет написала, что «русские студенты старые, лысые и у них очень много вещей, которые они еле тащат»...
Об одной поистине уникальной сумке вы уже наслышаны, но в силу - закрытого или нет, я не знаю, но таинственного - это уж наверняка - эксперимента с новыми образцами своей удивительной продукции Ион со своим багажом справлялся исключительно сам. Но был у нас и другой багаж, был!
Уже в аэропорту Нового Дели, где и пробыли-то мы всего три или четыре часа, всех наших армян как раз на это время похитили их живущие в Индии соплеменники, и со встречи с ними каждый вернулся с весьма объемистым пакетом... В Бангкоке таиландские армяне забрали наших почти у трапа и к трапу же потом уже в день вылета с пополнившимся багажом привезли. Но это, как говорится, семечки по сравнению с тем, что началось уже в Австралии!
Наших армян то и дело куда-то забирали быстроглазые, с тяжелыми носами мужчины, вместе с ними привозили потом в студенческий городок, где обычно мы жили, большой пакет, сумку либо чемодан, оставляли и тут же уезжали обратно - у них была как будто своя программа, а общая начиналась тогда, когда нам надо было грузиться в автобус, идущий в аэропорт, либо потом садиться в самолет...
Кажется, я уже сказал, что пилоты государственных линий бастовали, перевозкой с каждым часом прибывавшей армии авиапассажиров занимались шрейкбрехеры-частники, и в аэропортах царицей была наша родная русская неразбериха: рейсы то отменяли, то объявляли вновь, нас то сажали в какой-нибудь очередной ненадежный самолет, то из него выпихивали, и все это без багажных квитанций, без грузчиков - своими силами.
Маленькие самолетики - нашу группу из тридцати человек дважды пришлось разбивать надвое - еле-еле взлетали, на всем протяжении пути то и дело проваливались в воздушные ямы, ложились на крыло, очень странно маневрировали, а при посадке их так болтало из стороны в сторону, будто каждый из них никак не мог прицельно попасть на посадочную полосу... Потом они долго подпрыгивали на ней, всех подбрасывало, и единственная радость была - видеть впереди улепетывающего прямо перед машиной кролика: Австралия все-таки!.. Она, милая!
Как-то однажды мы долго летели над океаном, а когда приземлились и вошли в аэропорт, каждому у входа вручили экстренный выпуск местной газеты: оказывается, предыдущий рейс потерпел аварию, машина упала в океан, и одного из пассажиров растерзали акулы...
Такая обстановка, само собой, не добавляла спокойствия, при посадке кое-кто нервничал, армяне со своими чемоданами, как всегда, отставали, и тут все взгляды невольно обращались к нашему Гиви: выручай!
Чемпион мира молча снимал брючной ремень, пропускал его между ручек самых тяжелых чемоданов, перекидывал их через плечо, а два не менее объемистых брал в руки и устремлялся на посадку... Человек он был не только добродушный, но и с юмором. Иногда я подходил к нему и с нарочитым грузинским акцентом читал стих:
Ах, Гиви, Гиви, Гиви, Гиви, Гиви!
Без чемодана ти такой красыви!
Он делал вид, что готов применить ко мне, стоявшему, «двойной нельсон», которым додавливают уже распластанного на ковре противника, дружелюбно говорил в ухо:
- Нэ забудь!
- Да что ты, - успокаивал я его, - ну, что ты!.. Как возвращаюсь, тут же звоню.
Знаменитому «классику» Манею, Володе Манееву, кузнечанину, который несколько лет назад на Олимпийских играх в Мельбурне бросал тут всех - тоже по кузнецкой версии - «как мальчишек». Как Геннаша говорил: как котят...
Вскорости чемоданов у наших закавказских братьев прибавилось, и они настолько потяжелели, что безотказный Гиви уже не мог один с ними справиться: в критические минуты на них набрасывалась вся группа, облеплявшая их, как крошечные муравьи - исполинского таракана...
Само собой, что я уже успел рассказать нашему Гиви о близком знакомстве с Володей Манеевым, потихоньку сходившем тогда со спортивной сцены, и потому чемпион нынешний, в каком-то смысле сменивший знаменитого сибиряка, оказывал мне все возможные знаки душевного расположения...
Однажды это едва не закончилось для меня плохо.
Конечно же, между представителями двух соседних закавказских республик имело место тихое, постороннему глазу мало заметное соперничество... И вдруг ему представился неожиданный шанс вылиться в открытое соревнование.
Случилось это, когда вся группа однажды вечером пришла в «Барбекю», где на шведский манер платили только за вход, а там - сколько съешь... В отличие от маленьких ресторанчиков такого же типа, этот был вместительный и просторный, с горами готового для жарки мяса в витринах и между ними на стойках. Открытых печей с ходящими на цепях над ними жаровнями в разных концах имелось тоже достаточно, немногочисленные посетители выбирали по большому, с добрую ладонь, ещё холодному «стейку», бросали на жаровню и тонкими деревянными лопаточками почти тут же начинали деловито переворачивать...
Само собой, в ресторане держался хорошо знакомый всякому горячий дух жареного мяса и чуть подгоревшего жирка, и если тут, и действительно, уместно это в с я к о м у, то что такое - подобный дух для кавказца?!. Не может ли тут быть самых прямых сравнений с боевым духом, который, конечно же, сразу охватывает каждого жителя гор, как только он втянет носом родной ему запах шашлыка?
И те, и другие из закавказских наших братьев - неужели бывших, думается теперь, неужели все-таки - бывших? - прямо-таки разом громко заговорили, всякий на родном своем языке заперекрикивались и тут же - так вышло, что по двое - чуть не опрометью бросились к свободным жаровням, а четверо остальных уже несли на пластиковых тарелках туда и сюда по доброй стопе отбитого мяса...
Помните сцену, когда усатый франт с тросточкой мгновенно скинул с себя пиджак?
Точно так же один за другим избавились от них все восемь наших джигитов, и в каждом из нас, уже сидевших за столиками, возникло ощущение, что присутствуем на крупных международных соревнованиях... разве теперь они, и в самом деле, не стали бы по статусу международными?
В ресторане вдруг усилился какой-то знакомый шум, сквозь который явственно прорывались тугие шлепки мяса о железную подину и тут же стремительно нарастающее шкворчание... давай, ребятки, давай!
Но вот и первые готовые стейки исходят на картонных тарелках сытным гревом...
Помню, как в детстве, коли спешил за столом, прабабушка укоряла:
- Да что ж ты, как из голодного края?
Успел надоесть поп-корн с молоком и кисловатые джемы в университетских, где нас обычно кормили, столовых при студенческих городках?
Но каждый из нашей группы «русских туристов» тоже был теперь будто из голодного края: как все навалились на горячие зажаристые стейки! Какая знатная пошла объедаловка!..
Участвовал в такой только за скатертью-самобранкой в родной станице, когда после очередного краевого конкурса стригалей, в котором, как всегда, побеждали наши, отрадненские, чемпионы России и даже мира, да-да, - из Австралии как раз и возвращались они с чемпионскими дипломами - так вот, когда после конкурса трудяг-стригалей в роще за Урупом, неподалеку от нашей ГЭС, на банкет выезжало районное руководство с приехавшими на праздник краснодарцами да москвичами.
Помню, как, выпив полагавшийся первым, непременно всклень стакан её, проклятой, потихоньку поднялся с намерением перебраться в «мертвую» для глаз руководства зону, как был руководством этим усажен обратно, и спас меня один из самых давних колхозных председателей, старый дружок покойного отца.
- Ты, Леонтич, лучше не спорь с ими, а ешь все, что я тебе положу, - прошептал, улучив минуту. - Килограммов семь-восемь закинь в себя - никакая водка не одолеет - хуть сколько!..
Я удивился:
- Да разве столько можно - семь-восемь?!
И опытный председатель, многолетний участник этих долгих и обильных застолий, которые для многих и многих русаков - живущих на Кавказе и по разным делам сюда приезжающих - прямо-таки заменили собой жаркие баталии прошлого, наставительно сказал:
- Нужно.
А кормильцы наши старались!
Мы уже устали жевать, уже отвалился каждый на спинку стула, а они, казалось, только входили во вкус... Может, для истинного кавказца, и действительно, важно не самому съесть сочный и запашистый кус исходящего горячим жирком во рту мяса - отвести душу, угощая друзей? По братству и теплу тоскующее сердце успокоить за давним, за тысячелетним занятием предков в счастливые дни редких во все века на Кавказе мирных праздников?
Как они, и правда, старались!
Светились потные лбы, сверкали глаза, блестели жиром испачканные ладони, под закатанными рукавами мелькали крепкие волосатые руки... Само собой, я следил за Гиви, но в эти минуты они все казались такими, как он, богатырями.
Будто, и в самом деле, наперегонки нагибались, тут же отшатывались, голыми пальцами переворачивали обжигающие плоские ломти, бросали их на тарелки, мгновенно пропускавшие жар - «подручные» двумя руками держали их за краешки.
Не только мы с понятным интересом следили за этим действом - на него глазели теперь чуть не все посетители «Барбекю»: кто-то из-за столика наблюдал издалека, некоторые поднялись и подошли ближе.
В какой-то миг показалось, что добровольные наши мастера жаркого как бы вошли в единый ритм, объединивший теперь всех восьмерых...
- Что, если бы они так же - за станком на заводе вкалывали? У доменной печки шуровали?
Конечно, мы с Митей фыркнули, но сказавший это Валера Васильев, секретарь горкома комсомола из города Серов на Урале, сам «черняк» -металлург, смотрел на нас нарочно серьёзно, чуть ли не строго:
- Я не прав?..
- Всегда говорил, что он - угрюмый ортодокс, - кивнул на Валеру земляк его Женя Панфилов, редактор молодежной газеты из Свердловска.
Эти двое были полной противоположностью: невысоконький, с мрачноватым выражением лица Валера, одетый, как большинство из нас в мешковатый темный костюм с разъехавшимся под воротником рубахи незатейливым узлом галстука и баскетбольного роста, с правильными чертами сероглазый блондин Панфилов, один из всей группы одетый в изящный льняной костюм цвет топленого молока...