ПАВЛИК
Он старше меня. С сорок четвёртого. А всё равно – Павлик. И я его так зову и бабка Аня, он у неё работник. И у меня иногда подрабатывает. Расчёт такой: покормлю жареной на сале картошкой и деньжат на сигареты подкину.
Да ты его знаешь: когда за картошкой приезжал, он помогал нагребать.
Мужичонка тёмный. Но бывалый. По всем базам в Кировском и на Руднике прошёл грузчиком.
На последнем издыхании советской власти получил от неё квартиру. Однокомнатную, он к этому времени уж лет двадцать как с женой, она наша, деревенская, с ней троих детей заимел, разошёлся и жил с чужой бабой. С ней тоже разошёлся. Вернее, она ушла – пил он сильно. Грузчик же. Вот они вагон с вином разгружают, там положено на бой списать ящик. А разбилось бутылочек пять.
Другие пять – сопровождающей вагона, остальные бригаде.
Из-за малограмотности своей и постоянной пьянки он квартиру потерял. Его вообще-то на выселение готовили – он года два ни копейки не платил в ЖЭК. Но не выселили, только всё, что есть, поотключали: свет обрезали, на воду заглушки поставили. Вот разве что тепло на зиму не отрубали – это ж придётся всему дому бедовать, если у одного обрезать.
А потом вышел на него один молодой бизнесмен. Дескать, долги погашу, а тебе куплю домик в деревне.
И впрямь долги погасил, квартиру на себя оформил и пообещал дать восемьдесят тысяч сверху. Как раз на старый пятистенник в нашей деревне хватит. Может, ещё и останется толика.
Подыскали такой домик. Бизнесмен Павлика перевёз. И сказал, ты пока будь вроде как на квартире, снимай домик, потом я деньгами разживусь, сейчас трудные дни настали, а полегче будет, восемьдесят « штук » отдам – выкупишься.
Через полгода, однако, смылся бизнесмен неизвестно куда. Квартиру продал. И ещё несколько квартир – он шустрый был, многих алкашей так наказал. Сейчас шустрого ищут через милицию, а Павлик живёт у бывшей жены, больше негде, с детьми, которых не растил, даже в именах ихних путается, и подрабатывает на прожитьё у людей. Вот бабке Ане картошку помог выкопать, двадцать пять ведер на зиму заработал ...
Я ему книжку твою показывал. Где фотографии. Вот, говорю, смотри, это Василий. Он заволновался, мои очки стал надевать, мыслимое ли это дело – в книжке знакомого увидеть. А увидел – замер. Ну, говорит, даёт Василий – в книжке сидит, как Сталин.
Он последнюю книжку раскрывал полста с лишним лет тому, это « Родная речь » была, и там наш вождь весь в орденах и с маршальской звездой на шее. А ты без орденов и усов нету, но все равно поразил Павлика прямо в душу. И меня он теперь сильно уважает за такое, понимаешь, знакомство.
Правда, книжка у тебя – говно. Ты, конечно, извини, но всё ты про нашу деревню перепутал и переврал.
А Павлик, однако, даёт: надо же, Сталин, елки зелёные ...
ПОЛКОВНИК
Важный мужчина. Я с ним поздороваюсь, а он и не кивнёт даже, только очами поведёт.
Про него говорят – полковник. А я знаю, что никакой он не полковник – старлеем был в интендантской службе в армейском корпусе – я его видел не однажды, какие-то дела по снабжению были у него на нашей шахте. Приезжал с машиной и несколькими солдатиками. За пиломатериалом вроде.
Но представительный и сытый. Килограмм на сто двадцать запросто потянет, шестидесятый размер.
Потом сокращения в СибВО начались, корпус уполовинили. Так и закончил он службу старшим лейтенантом.
Жена, знаю, без времени у него померла. Квартиру свою разменял и отдал детям. А сам перебрался в деревню. Бобылём, никто к нему не ездит, у него с детьми какие-то нелады.
Попользовался военным имуществом, видать, неплохо. Вот я полжизни в шахте отмантулил и машины не нажил, а он на « ноль пятой » . И двухэтажную дачу построил из бруса. Ну, баня, теплицы, ограда из « колючки » . Кавказская овчарка во дворе. Правду говорят, что любого интенданта надо сажать уже через три года службы.
« Полковник » почти что ни с кем не общается. Брезгует деревенскими. Колупается по своим дачным делам с утра до вечера. А раз в неделю, вечером, идёт в пельменную, она у нас круглые сутки открыта. Возьмёт полтораста грамм и селёдочку. Пельмени принципиально не ест – они, говорит, делаются в антисанитарных условиях.
Сам в новом камуфляже, фуражка огромная, целый стадион, и кокарда сияет. А на груди орденские планки. Погон нет, не поймёшь какого звания, но как минимум полковник.
Тяпнет половинку из стакашка и сидит читает газетку. Потом допьёт остальное и выходит наружу. Ждёт.
Все знают, кого ждёт. В пельменной уборщицей работает Зойка. Шалава, не приведи господи. Но собой ничего, при теле. И у них с « полковником » вроде как любовь.
Только она покажется в дверях – « полковник » скорыми шагами вперёд. Такой с виду деловой. Она ж потихоньку за ним – вместе не положено, не хочет он проявлять слабость к поломойке, непозволительно это заслуженному человеку, тем более – старшему офицеру.
На даче уже припасена бутылочка сладкого винца и шоколадка. Для дамы. А после сеанса любви Зойка одаривается сторублёвой бумажкой.
Зойка очень довольна. В пельменной ей платят всего триста. И ещё « халтура » от « полковника » четыре сотни. А иногда и пять – это если пенсию « полковнику » приносят среди недели.
БЕНЗОКОЛОНКА
Я ж говорил уже – это старое село. За рекой был татарский улус, а на этом берегу в стародавние года казаки заимки держали. И мимо тракт проходил в Кузнецк.
Была тут волость. И как железную дорогу стали строить на Кольчугино, по имени села ближнюю узловую станцию назвали – больше не к чему оказалось именем привязаться.
Речка разрезает село параллельно большому Транссибирскому шоссе. Получается такой слоёный пирожок. Шоссе гудит день и ночь. Вроде и объездная дорога уже есть, но всё равно по нашей деревне напроход, не снижая скорости, газят фуры с иностранными надписями, и берегись тогда всякая мелкая живность – у моей собаки так щенок пропал: побежал из любопытства за приблудным псом, только до середины дороги и добежал.
На шоссе, ясное дело, понатыкано бензоколонок. В кемеровскую сторону – « Сибнефть » (это, слыхал я, из системы, которая принадлежит Абрамовичу, тому самому скоробогатому молоденькому еврейчику, который английский футбольный клуб купил, нечего им уже в России покупать). В новосибирскую – « Юкос » (тоже владелец из ихних). А у нас из никакой фирмы, просто две цистерны и рядом домик, а владелец свой, деревенский, Пеца прозвище.
Между прочим, располагается бензоколонка на месте, где когда-то церковь стояла. Я её помню из мальчишеских лет, когда мы сюда на велосипедах рыбалить приезжали. Только тогда тут был уже клуб. А в том двухэтажном доме-скворечнике, крыша набекрень от старости, был сельсовет.
Клуб же сгорел. И старые сосны при нём тоже сгорели. Соснового леса, чтоб естественным образом рос, теперь близ деревни нету. Только посадки. А когда-то, говорят, был бор. Ленточный – такие я на Алтае видал. Ох, грибов ...
Клуб новый выстроили. Ближе к железной дороге, где останавливается электричка. И сельсовет туда перенесли, теперь называется – сельская администрация. А церковь так и не построили, только у баптистов молельня какая-то есть.
Сосед мой Колодников шибко недоволен, что бензоколонка посреди. Говорит, нарушаются санитарные правила, или возьмёт да и взорвётся, бензин прямо на меня ручьём хлынет, тут под горку. И вообще – исторический, говорит, центр села, негоже на месте церкви торговлю устраивать, Христос был против.
Колодников меня подговаривает, ты, мол, в газету напиши: пусть перенесут бензоколонку за деревню. А сам чего не напишешь, спрашиваю. Меня сожгут, вздыхает Колодников, Пеца – он злой. А меня не сожгут, что ли? Молчит Колодников ...
Я бы написал. Да только досада на этого труса берёт: всё правильно, гад, излагает, но как до дела, сразу смирным становится: ты, дескать, пиши, а не я. Видать, все мы такие, русские, только поговорить, на Абрамовича вон как в газетах ругаются, а ему хоть бы хны.
... Торговлю, понимаешь, устроили, а ведь тут святое место, церковь стояла.
ВОРОВСТВО
Бабку Иваниху по новой обокрали. Первые разы у неё всякую « люминь » (она так слово « алюминий » произносит) таскали: тазы, крышку от стиральной машины « Приморье » , старую поварёшку с летней кухни, дырявую молочную флягу, что валялась во дворе, ковшик из бани.
А нынче залезли в погреб.
Действовали по плану. Сначала собаку отравили. Псина был, как шкаф, такой здоровый. Гладкошёрстный, но никакого мороза не боялся. Бабка щели в конуре ему затыкивала старыми тряпками, а он выдирал и выбрасывал. Брезговал.
Вкусненьким не побрезговал. Глядь, а Пират на боку и зубы оскаленные.
Ну и пришли ночью. Картошки не меньше чем ведер двадцать упёрли. Да морковь, свёкла. Плюс соленья. Клади банок десять – капуста да огурцы с помидорами.
Иваниха позвонила дочке в Кемерово. Та пожаловалась школьной подруге, у неё муж когда-то в милиции работал (как стали в Чечню посылать, он разок съездил и уволился), ну, ребята по старой памяти приехали из города, быстренько нашли воров, мудрено было не найти – следы санок по свежей пороше сами за себя говорили: своровали две спившиеся парочки – Хакимовы и Шакировы. Беда как татары начинают спиваться, это ещё хуже, чем русские.
Менты привели воров в бабкину избу и составили протокол. Но забирать в КПЗ не стали, там, говорят, кормить нечем.
Пока допрашивали и протокол составляли, шустрые Хакимиха с Шакирихой из сенок бабкину стиральную машинку упёрли (ту самую, « Приморье » ) и прикопали в сугроб за оградой. Бабка каким-то нюхом сообразила неладное, кинулась в сенки, а машинки-то нет. И в голос.
Милиция за бабами. Вернули. Заставили машинку обратно приволочь. Но на это уже протокол составлять не стали. Дескать, добровольная выдача.
Насчёт картошки с соленьями добровольной выдачи не получилось. Всё жулики успели поменять на водку. Вернее, на разведенный технический спирт, двадцать рублей или ведро ворованной картошки за бутылку.
В суд протокол передавать не стали. Мол, кража мелкая, ущерб незначительный, пускай участковый беседу проведёт и краденое вернут или отработают.
Но ничего так и не вернули. А Хакимиха вообще нагло себя ведёт: ты, бабка, нам должна была, мой у тебя ограду делал, так ты ему ни копейки не заплатила. А бабка руками разводит, мы ж и не договаривались насчёт денег, они за работу самогонкой взяли, сама ж Хакимиха и пила с мужиком.
Короче, ничего ворам не доспелось. Правду сказать, участковый у нас говно. Вот когда был Калашник, при нём был порядок. Он протоколов-то не составлял, а тут же на месте раз-раз по морде – и правосудие свершилось ...
Нынче Иваниха задумала погреб укрепить от жуликов. В мастерской ей сварили за триста рублей погребное творило из листового железа, с тяжелой крышкой и с большими ушами для замка. Бабка и замок уже купила – большой, амбарный. Только творило так и валяется возле погреба – некому погреб раскопать, старые деревяшки вынуть и новый ход вставить, из работников, пускай и алкашей, в ближних соседях у бабки только те ж Хакимов с Шакировым.
Говорю ж, беда с этими алкашами.
ДОМ
Пашу Долганова служба хорошо помотала по Союзу. Срочную тянул в Прибалтике. Курсантом был в Киеве. Потом на югах летал – он вертолётчик – в Баку, в Туркмении. Долго служил в Забайкалье, на авиабазе под Читой. Там ему надоело: зима без снега, а морозы – ого-го, и степь один песок, а по степи вьётся речка Ингода...
Уволился в запас (да сейчас уже и в отставке – ему под шестьдесят), пройдя всю иерархию должностей: от « правака » (так называют второго пилота, который в вертолёте сидит справа) и штурмана, до КВС (то есть командира воздушного судна) и командира эскадрильи.
Его воинское звание – подполковник. Выше не дало подняться образование – всего лишь среднее авиаучилище он кончал, а не высшее, тогда б, может быть, открылась дорога в академию и на генеральские чины.
Перед « дембелем » Паша летал на Алтае – время от времени вывозил в горы команды технарей, которые осматривали « космический металл » , падавший в безлюдные горы после ракетных пусков из Байконура и других мест, где тогда стояли стратегические войска.
Команда приедет, свинтит секретную аппаратуру, а железо оставит – оно потом в горах так и лежит годами, не ржавея. А не ржавеет потому, что и не железо вовсе, а крепчайший титановый сплав. Кстати, однажды пришлось вывозить космонавтов, которые промазали мимо плановой финишной точки и приземлились на скальной полочке – внизу ущелье, чуть туда не загремели ...
Но я не про воздушные Пашины приключения, о которых можно целые романы писать. А про квартиру в Кемерове, куда он приехал по « наколке » жены (поженились ещё в училище, куда студентки торгового техникума ходили на танцы), она оказалась местная и сильно тосковала по родной деревне.
Сначала Паша был просто дачником – держал участок в четыре сотки и домик на пятнадцатом километре железной дороги. А потом в селе купил хибару с прилежащим к ней безразмерным огородом и стал, как и я, вроде сельского жителя.
У него между делом сын вырос. Хороший сынок, умный, окончил факультет, где на компьютерщиков учат. В армии служил – надо год после вуза, а его на полтора года задержали, потому что замену не могли найти. После армии не раздумывая женился, мигом Паше внука сварганил (а всё это время жил отдельно – в съёмном жилье, где подешевле, в Кировском да на Руднике) и стал говорить: мол, родители, может, квартиру разменяем?
Хрен тебе, сказал Паша сыну, не для того я столько лет по Союзу мотался, чтоб трёхкомнатную улучшенной планировки менять на что попало. Вот машину бери – она мне без надобности. А я лучше себе дом в деревне построю. А ты помогай.
Помогает сынок слабо. Потому что дом уже четвёртый год строится. Но уже под крышей, вода проведена, окна вставлены. Сейчас Долгановы сенцы строят – больше, конечно, Паша, а сын только помог нижние венцы на фундамент поставить. Ну, вообще-то это самое трудное, там цельное дерево, брус, а выше можно из плах, те полегче.
А из супруги Пашиной помощник никакой – у неё астма: сроду не болевшая баба занедужила каким-то воспалением по-женски, ей не тот укол вкатили по ошибке и теперь, значит, задыхается, чуть чего. И только в деревне ей легшает ...
У Паши во дворе деревообрабатывающий станок. Хоть и сроду он столяром не был, но всю столярку сам поделал: оконные и дверные блоки, половицы, вагонку – чердак зашить. Вот сенцы доделает, потолок опилками завалит, печь поставит и можно будет внутри штукатурить да красить.
Сам дом, конечно, не такой, какие нынче богатые строют: два да три этажа, да балконы, да башенки. Домик его простой, сделан « глаголем » , то есть как бы буквой « Г » , а внутри того буквенного уголка – сенцы. Из шпал – они дешевле и не так гниют. Будет в Пашином доме кухня, зал и спальня. Им со старухой хватит. И внучка приютят, когда приедет.
Плохо, что у Паши бани нету. Ему плохо – а мне хорошо. Я свою баню истоплю и его позову. Захода по три в парную сделаем, а потом отдыхаем с пивком. То Паша, то я по банному случаю бегаем в пивбар за разливным « Жигулёвским » , тут наши вкусы сходются: и он это пиво обожает, и я, потому что в остальные чёрте чего намешано, и дрожжи, и крупа, и карамель какая-то, в « Жигулёвском » , сваренном по советским рецептам, ничего лишнего быть не должно, только солод с хмелем, это, скажу я вам, самое честное пиво.
Баня да пиво – они ж для разговору. А разговор у Паши один: не для того я по Союзу мотался, чтоб заслуженную квартиру делить на клетушки. Вот, гляди: я дом строю ...
ОПЯТЬ ВОРОВСТВО
Нынче меня подпёрли.
Это вот как бывает: сбивается бригада ночного жулья шакалить по дворам, стайкам да баням – нет ли чего из цветных металлов. Один останавливается поодаль – при нём мотоцикл с коляской. Остальные под дверь сеней чего-нибудь ставят. Или в пробой воткнут железку. Собаку шуганут лопатой – нету такой собаки, чтоб ничего не боялась. И спокойно шарят.
Им всё надо. Алюминиевые фляги никто на дворе уже не оставляет. Медной проволокой дверь на чердак закрутил, чтоб коты не лазили, – нет проволоки. Банные тазики – все в дом. Поднос дюралевый во дворе забыл – и попрощался. Последнее, что у меня утащили – стульчик алюминиевый. Даже не стульчик, просто калека – всего-то спинка да три ножки, под четвёртой кирпичи, а вместо сиденья – кусок доски. Но ещё рабочий – был прислонен к стене летней кухни и я любил вечерами на нём сидеть, глядя за речку – там лес, каждое время года разный.
Ну, и не только металл воруют, любое другое сопрут, что есть.
А когда припирают, это уже как бы контрольный осмотр – не забыли ли чего прошлым разом. Это как на грибном месте прощальный обход – всё ли срезал, не оставил ли грибок-другой. Так и эти. Крысятники, иху мать.
Крысятники, потому что у своих воруют. Меня навещают, я это точно знаю, младшие Дулетбаевы, чей домик на заречной улочке, от меня видать. Наркоманы, нигде никогда не работали, вид у них – только что ветром не шатает, вечно « раскумариться » надо.
Раз их участковый поймал – бабку одну тутошнюю ограбили. Прямо днём. Та в огороде копалась, старая глушня, а они все чашки да ложки с вилками из летней кухни потырили. И тазик старинный варенье варить – медный, таких сейчас нет.
Ничего участковый не сделал ворам. Тем более, ущерб невелик – надо, чтоб было больше тысячи рублей, тогда уголовное дело заведут. К тому же они всё на приёмный пункт утащили и сдали и уже по новой обкурились.
Ну, пообещали бабке, что больше к ней не придут.
Потом одного брата убили где-то на Пионерке – это так называют посёлок при бывшей шахте « Пионер » . А другой нашёл новую компанию для промысла. Только не повезло им, потому что вместе со мной они подпёрли ещё и бабку Макухину, а к ней внуки из города приехали побаниться. И хоть время было самое глухое, около четырёх утра, когда самый выносливый спит без задних ног, Макухины учуяли воров, подпёртую дверь выбили да обоих и повязали.
До утра посадили в погреб. Утром проверили – сидят, скулят. Знакомые: Дулетбаев да покойного Мишки Беккера сын, как зовут, не помню. Тоже дурак тот ещё, прости господи.
Думали, что с ними делать. На другое утро надумали: раздели, отвели на перекидной мостик, там по утрам много народу собирается скотину в стадо отправлять и привязали к столбам, на которых тот мост держится. А у каждого на пузе написали « кузбасслаком » , которым красят только канализационные трубы: « Крыса » .
Мне их не жалко. И пускай на безработицу и на « перестройку » свой разбой не сваливают. В деревне безработицы не может быть. Сади картошку, заводи огород, держи какую-нибудь живность, хоть козу, хоть поросят, и проживёшь. Но огороды зарастают бурьяном, покосы быстрый осинник забивает, раньше в деревне три стада коров было, сегодня – одно. И все жалуются: жить, мол, плохо ...
Сельсоветчица Сафронова на разные работы местных бездельников приглашает: заборы красить, чертополох косить – никто не идёт, говорят, мало, дескать, заплатит, каких-то сто рублей.
Скажи ты, ей-богу, какие они привередливые, уже сотню за деньги не считают. Неужто наша металлическая рухлядь больше приносит? Наверное – приносит. Иначе б не держалось в деревне целых два приёмных пункта. Да и не пункта вовсе – разрешения ж нет.
Разрешение есть у « босса » , который в городе. Его и Сафронова, и сам участковый боятся, он друг районного начальства. Потому, значит, и не закрываются нелегальные пункты ...
Гляди, скоро опять подопрут, новая « бригада » появится.
СОБАКИ
Первая у меня была кличкой Дина. Щенком подобрал у магазина: вся мокрая, заплаканная, мордочка остренькая. Цвет – чёрный с жёлтыми подпалинами, чуть-чуть не полицейский английской породы, только, конечно, дворняга. Но понятливая до ужаса, только что не разговаривает.
Год с ней прожили в городской квартире, а по весне я и Дина переехали в деревню.
Часто ходили мы с ней по лесу. Она сначала всё оббегает, а как утомится – пристраивается сзади и бредёт за ногой. Я шаг делаю, а ей галошей (я почти всегда в глубоких галошах хожу – удобно) хлоп под челюсть, а челюсть – клац! Мне смешно и она зубы скалит – улыбается.
Спросишь у неё: « В лес пойдём сегодня? » , – она скулить. Очень любила лес. А ещё любила купаться, и как только отпущу с цепи – бегом на речку. А там вода грязная, после пруда, где раньше летняя дойка была, и Дина подхватила какую-то паршу. Шерсть начала слазить.
Жена моя, век ей не прощу, побрезговала и попросила мужиков Дину пристрелить. А те и рады.
Увели её на обрывке цепи. Стреляли раз пять. И раза три попали. Но всё равно Дина убежала – полуживая.
Пришла домой на следующий день и стоит у забора – цепь за штакетину зацепилась. Я её: « Диночка! Диночка! » . А она упала на бок и тут же померла ...
Потом у меня был пёс Аман. Сосед Колодников говорит, мол, что ж ты это собаку человеческим именем называешь? А ты сам, говорю, как своего зовёшь? Джек? А кот у тебя Васька? Это, что ж, не человечьи, что ли, имена?
И потом я же из уважения. Даже у собаки должно быть хорошее имя. Вот один мой приятель назвал котёнка Нежилец. Правду сказать, котёночек был дохленький, глазки закисшие, не жилец, короче. Так и назвали непутёвого непутёвой кличкой. И никудышный он стал кот.
А настоящий, человеческий Аман – это ж Тулеев, к нему всей деревней уважение, его каждый знает и все за него голосуем. Или за кого скажет – такой человек редко ошибается, ему и доверие.
Аман же, который пёс, был мне большой друг и товарищ. Зимой ночью выйду покурить, присяду на скамейку, специальная дерюжка для этих целей выносилась, чтоб не застудиться, Аман подойдёт, на валенок приляжет и дышит теплом. И мы вместе смотрим на звёзды.
У Амана тоже случилась невесёлая судьба – убило его машиной на шоссе.
Больше ни с кем я из собак так не сдружился и всех последующих называл Пиратами – самое популярное в деревне собачье имя, тут через одного Пираты. Последний Пират, однако, оказался сучкой, ну я всё равно переименовывать не стал – пускай будет Пиратка.
Первого Пирата съели – был тут один любитель. Тоже пенсионер. Ходит по людям познакомиться да поговорить. А сам с собаками знакомится. Глядь, а потом пса на дворе нету.
Как раскрыли это его хобби, так все пострадавшие (а их немало оказалось) отказали собакоеду в своём общении. И я тоже матом его понужнул, чтоб даже не заглядывал на наш конец.
Съеденный Пират ужасно любил морковку. Вот вымою я парочку оранжевых, отскребу от грязных морщинок и начинаю грызть своими вставными зубами. Пират аж подвывает от зависти, так ему морковки охота. Ну, ешь, коли охота. Ест и ещё просит. А потом говёшки кладёт оранжевые.
Ещё один Пират долго не задержался, оторвался вместе с ошейником и сбежал на вольную волю. Теперь, значит, Пиратка у меня. Глупая собака. Неинтересно мне с ней. Ей бы пожрать да на грачей погавкать. Пустолайка. Когда воры пришли, даже не взвизгнула, разве ж это собака?
А Дину с Аманом я посейчас жалею.
ОПЯТЬ КАРТОШКА
Знали б вы, сколько с этой картошкой надо на своём огороде мытариться! Вот у нас с утра на лужайке около речки собрание: идут тётки в магазин да с магазина, сойдутся и обсуждают, дескать, когда начнут пахать да почём.
Рано вспашут – земля комками возьмётся, намаешься, пока расколотишь, а не расколотишь, так потом эти спекшиеся булыжины ни одна тяпка не берёт, семь потов прольётся, когда полоть будешь. Позже – ещё хуже, у нас ветер по речке, как в трубе, – всю влагу враз выдувает, а какой толк картошку в сухую землю класть – спечётся, ровно в духовке.
Вот и угадывай.
Да ещё ж не от тебя зависит, когда пахать будут – техника ж не твоя. И платить надо. Нынче у нас до полусотни рублей за сотку брали. Вот и считай: десять соток – полпенсии.
Мне-то её сколько надо на зиму. От силы пару мешков. Ну, мешков пять-шесть в город – своим. Самое большое – две сотки под неё отвести и хватит. А остальную землю тогда куда девать? Неспортивно получается, как у меня дочка говорит.
Вот и сажу. А потом смекаю – кому бы её продать, проклятую?
Я у одного мужика, ещё в советское время, правда, видел в деревне сад: вместо картошки-моркошки он огород всякими деревами засадил. Чуть не сто разных: и берёза с тополем, и клён с сосной и вообще чёрте какие – даже дубки были, я и не ведал, что они у нас расти могут. Ну, фруктовые: яблони, вишни, сливы. И ещё кусты – тут тебе и облепиха, и смородина.
Всё, короче, что может расти в наших краях, даже багульник.
В саду у него гнездились птицы и он знал их в лицо: тут овсянки живут, там пеночки, а на огородных задах, под-над речкой – соловей. Вечером выйдет в белой рубахе и слушает ...
А у нас одна картошка на уме.
Он старше меня. С сорок четвёртого. А всё равно – Павлик. И я его так зову и бабка Аня, он у неё работник. И у меня иногда подрабатывает. Расчёт такой: покормлю жареной на сале картошкой и деньжат на сигареты подкину.
Да ты его знаешь: когда за картошкой приезжал, он помогал нагребать.
Мужичонка тёмный. Но бывалый. По всем базам в Кировском и на Руднике прошёл грузчиком.
На последнем издыхании советской власти получил от неё квартиру. Однокомнатную, он к этому времени уж лет двадцать как с женой, она наша, деревенская, с ней троих детей заимел, разошёлся и жил с чужой бабой. С ней тоже разошёлся. Вернее, она ушла – пил он сильно. Грузчик же. Вот они вагон с вином разгружают, там положено на бой списать ящик. А разбилось бутылочек пять.
Другие пять – сопровождающей вагона, остальные бригаде.
Из-за малограмотности своей и постоянной пьянки он квартиру потерял. Его вообще-то на выселение готовили – он года два ни копейки не платил в ЖЭК. Но не выселили, только всё, что есть, поотключали: свет обрезали, на воду заглушки поставили. Вот разве что тепло на зиму не отрубали – это ж придётся всему дому бедовать, если у одного обрезать.
А потом вышел на него один молодой бизнесмен. Дескать, долги погашу, а тебе куплю домик в деревне.
И впрямь долги погасил, квартиру на себя оформил и пообещал дать восемьдесят тысяч сверху. Как раз на старый пятистенник в нашей деревне хватит. Может, ещё и останется толика.
Подыскали такой домик. Бизнесмен Павлика перевёз. И сказал, ты пока будь вроде как на квартире, снимай домик, потом я деньгами разживусь, сейчас трудные дни настали, а полегче будет, восемьдесят « штук » отдам – выкупишься.
Через полгода, однако, смылся бизнесмен неизвестно куда. Квартиру продал. И ещё несколько квартир – он шустрый был, многих алкашей так наказал. Сейчас шустрого ищут через милицию, а Павлик живёт у бывшей жены, больше негде, с детьми, которых не растил, даже в именах ихних путается, и подрабатывает на прожитьё у людей. Вот бабке Ане картошку помог выкопать, двадцать пять ведер на зиму заработал ...
Я ему книжку твою показывал. Где фотографии. Вот, говорю, смотри, это Василий. Он заволновался, мои очки стал надевать, мыслимое ли это дело – в книжке знакомого увидеть. А увидел – замер. Ну, говорит, даёт Василий – в книжке сидит, как Сталин.
Он последнюю книжку раскрывал полста с лишним лет тому, это « Родная речь » была, и там наш вождь весь в орденах и с маршальской звездой на шее. А ты без орденов и усов нету, но все равно поразил Павлика прямо в душу. И меня он теперь сильно уважает за такое, понимаешь, знакомство.
Правда, книжка у тебя – говно. Ты, конечно, извини, но всё ты про нашу деревню перепутал и переврал.
А Павлик, однако, даёт: надо же, Сталин, елки зелёные ...
ПОЛКОВНИК
Важный мужчина. Я с ним поздороваюсь, а он и не кивнёт даже, только очами поведёт.
Про него говорят – полковник. А я знаю, что никакой он не полковник – старлеем был в интендантской службе в армейском корпусе – я его видел не однажды, какие-то дела по снабжению были у него на нашей шахте. Приезжал с машиной и несколькими солдатиками. За пиломатериалом вроде.
Но представительный и сытый. Килограмм на сто двадцать запросто потянет, шестидесятый размер.
Потом сокращения в СибВО начались, корпус уполовинили. Так и закончил он службу старшим лейтенантом.
Жена, знаю, без времени у него померла. Квартиру свою разменял и отдал детям. А сам перебрался в деревню. Бобылём, никто к нему не ездит, у него с детьми какие-то нелады.
Попользовался военным имуществом, видать, неплохо. Вот я полжизни в шахте отмантулил и машины не нажил, а он на « ноль пятой » . И двухэтажную дачу построил из бруса. Ну, баня, теплицы, ограда из « колючки » . Кавказская овчарка во дворе. Правду говорят, что любого интенданта надо сажать уже через три года службы.
« Полковник » почти что ни с кем не общается. Брезгует деревенскими. Колупается по своим дачным делам с утра до вечера. А раз в неделю, вечером, идёт в пельменную, она у нас круглые сутки открыта. Возьмёт полтораста грамм и селёдочку. Пельмени принципиально не ест – они, говорит, делаются в антисанитарных условиях.
Сам в новом камуфляже, фуражка огромная, целый стадион, и кокарда сияет. А на груди орденские планки. Погон нет, не поймёшь какого звания, но как минимум полковник.
Тяпнет половинку из стакашка и сидит читает газетку. Потом допьёт остальное и выходит наружу. Ждёт.
Все знают, кого ждёт. В пельменной уборщицей работает Зойка. Шалава, не приведи господи. Но собой ничего, при теле. И у них с « полковником » вроде как любовь.
Только она покажется в дверях – « полковник » скорыми шагами вперёд. Такой с виду деловой. Она ж потихоньку за ним – вместе не положено, не хочет он проявлять слабость к поломойке, непозволительно это заслуженному человеку, тем более – старшему офицеру.
На даче уже припасена бутылочка сладкого винца и шоколадка. Для дамы. А после сеанса любви Зойка одаривается сторублёвой бумажкой.
Зойка очень довольна. В пельменной ей платят всего триста. И ещё « халтура » от « полковника » четыре сотни. А иногда и пять – это если пенсию « полковнику » приносят среди недели.
БЕНЗОКОЛОНКА
Я ж говорил уже – это старое село. За рекой был татарский улус, а на этом берегу в стародавние года казаки заимки держали. И мимо тракт проходил в Кузнецк.
Была тут волость. И как железную дорогу стали строить на Кольчугино, по имени села ближнюю узловую станцию назвали – больше не к чему оказалось именем привязаться.
Речка разрезает село параллельно большому Транссибирскому шоссе. Получается такой слоёный пирожок. Шоссе гудит день и ночь. Вроде и объездная дорога уже есть, но всё равно по нашей деревне напроход, не снижая скорости, газят фуры с иностранными надписями, и берегись тогда всякая мелкая живность – у моей собаки так щенок пропал: побежал из любопытства за приблудным псом, только до середины дороги и добежал.
На шоссе, ясное дело, понатыкано бензоколонок. В кемеровскую сторону – « Сибнефть » (это, слыхал я, из системы, которая принадлежит Абрамовичу, тому самому скоробогатому молоденькому еврейчику, который английский футбольный клуб купил, нечего им уже в России покупать). В новосибирскую – « Юкос » (тоже владелец из ихних). А у нас из никакой фирмы, просто две цистерны и рядом домик, а владелец свой, деревенский, Пеца прозвище.
Между прочим, располагается бензоколонка на месте, где когда-то церковь стояла. Я её помню из мальчишеских лет, когда мы сюда на велосипедах рыбалить приезжали. Только тогда тут был уже клуб. А в том двухэтажном доме-скворечнике, крыша набекрень от старости, был сельсовет.
Клуб же сгорел. И старые сосны при нём тоже сгорели. Соснового леса, чтоб естественным образом рос, теперь близ деревни нету. Только посадки. А когда-то, говорят, был бор. Ленточный – такие я на Алтае видал. Ох, грибов ...
Клуб новый выстроили. Ближе к железной дороге, где останавливается электричка. И сельсовет туда перенесли, теперь называется – сельская администрация. А церковь так и не построили, только у баптистов молельня какая-то есть.
Сосед мой Колодников шибко недоволен, что бензоколонка посреди. Говорит, нарушаются санитарные правила, или возьмёт да и взорвётся, бензин прямо на меня ручьём хлынет, тут под горку. И вообще – исторический, говорит, центр села, негоже на месте церкви торговлю устраивать, Христос был против.
Колодников меня подговаривает, ты, мол, в газету напиши: пусть перенесут бензоколонку за деревню. А сам чего не напишешь, спрашиваю. Меня сожгут, вздыхает Колодников, Пеца – он злой. А меня не сожгут, что ли? Молчит Колодников ...
Я бы написал. Да только досада на этого труса берёт: всё правильно, гад, излагает, но как до дела, сразу смирным становится: ты, дескать, пиши, а не я. Видать, все мы такие, русские, только поговорить, на Абрамовича вон как в газетах ругаются, а ему хоть бы хны.
... Торговлю, понимаешь, устроили, а ведь тут святое место, церковь стояла.
ВОРОВСТВО
Бабку Иваниху по новой обокрали. Первые разы у неё всякую « люминь » (она так слово « алюминий » произносит) таскали: тазы, крышку от стиральной машины « Приморье » , старую поварёшку с летней кухни, дырявую молочную флягу, что валялась во дворе, ковшик из бани.
А нынче залезли в погреб.
Действовали по плану. Сначала собаку отравили. Псина был, как шкаф, такой здоровый. Гладкошёрстный, но никакого мороза не боялся. Бабка щели в конуре ему затыкивала старыми тряпками, а он выдирал и выбрасывал. Брезговал.
Вкусненьким не побрезговал. Глядь, а Пират на боку и зубы оскаленные.
Ну и пришли ночью. Картошки не меньше чем ведер двадцать упёрли. Да морковь, свёкла. Плюс соленья. Клади банок десять – капуста да огурцы с помидорами.
Иваниха позвонила дочке в Кемерово. Та пожаловалась школьной подруге, у неё муж когда-то в милиции работал (как стали в Чечню посылать, он разок съездил и уволился), ну, ребята по старой памяти приехали из города, быстренько нашли воров, мудрено было не найти – следы санок по свежей пороше сами за себя говорили: своровали две спившиеся парочки – Хакимовы и Шакировы. Беда как татары начинают спиваться, это ещё хуже, чем русские.
Менты привели воров в бабкину избу и составили протокол. Но забирать в КПЗ не стали, там, говорят, кормить нечем.
Пока допрашивали и протокол составляли, шустрые Хакимиха с Шакирихой из сенок бабкину стиральную машинку упёрли (ту самую, « Приморье » ) и прикопали в сугроб за оградой. Бабка каким-то нюхом сообразила неладное, кинулась в сенки, а машинки-то нет. И в голос.
Милиция за бабами. Вернули. Заставили машинку обратно приволочь. Но на это уже протокол составлять не стали. Дескать, добровольная выдача.
Насчёт картошки с соленьями добровольной выдачи не получилось. Всё жулики успели поменять на водку. Вернее, на разведенный технический спирт, двадцать рублей или ведро ворованной картошки за бутылку.
В суд протокол передавать не стали. Мол, кража мелкая, ущерб незначительный, пускай участковый беседу проведёт и краденое вернут или отработают.
Но ничего так и не вернули. А Хакимиха вообще нагло себя ведёт: ты, бабка, нам должна была, мой у тебя ограду делал, так ты ему ни копейки не заплатила. А бабка руками разводит, мы ж и не договаривались насчёт денег, они за работу самогонкой взяли, сама ж Хакимиха и пила с мужиком.
Короче, ничего ворам не доспелось. Правду сказать, участковый у нас говно. Вот когда был Калашник, при нём был порядок. Он протоколов-то не составлял, а тут же на месте раз-раз по морде – и правосудие свершилось ...
Нынче Иваниха задумала погреб укрепить от жуликов. В мастерской ей сварили за триста рублей погребное творило из листового железа, с тяжелой крышкой и с большими ушами для замка. Бабка и замок уже купила – большой, амбарный. Только творило так и валяется возле погреба – некому погреб раскопать, старые деревяшки вынуть и новый ход вставить, из работников, пускай и алкашей, в ближних соседях у бабки только те ж Хакимов с Шакировым.
Говорю ж, беда с этими алкашами.
ДОМ
Пашу Долганова служба хорошо помотала по Союзу. Срочную тянул в Прибалтике. Курсантом был в Киеве. Потом на югах летал – он вертолётчик – в Баку, в Туркмении. Долго служил в Забайкалье, на авиабазе под Читой. Там ему надоело: зима без снега, а морозы – ого-го, и степь один песок, а по степи вьётся речка Ингода...
Уволился в запас (да сейчас уже и в отставке – ему под шестьдесят), пройдя всю иерархию должностей: от « правака » (так называют второго пилота, который в вертолёте сидит справа) и штурмана, до КВС (то есть командира воздушного судна) и командира эскадрильи.
Его воинское звание – подполковник. Выше не дало подняться образование – всего лишь среднее авиаучилище он кончал, а не высшее, тогда б, может быть, открылась дорога в академию и на генеральские чины.
Перед « дембелем » Паша летал на Алтае – время от времени вывозил в горы команды технарей, которые осматривали « космический металл » , падавший в безлюдные горы после ракетных пусков из Байконура и других мест, где тогда стояли стратегические войска.
Команда приедет, свинтит секретную аппаратуру, а железо оставит – оно потом в горах так и лежит годами, не ржавея. А не ржавеет потому, что и не железо вовсе, а крепчайший титановый сплав. Кстати, однажды пришлось вывозить космонавтов, которые промазали мимо плановой финишной точки и приземлились на скальной полочке – внизу ущелье, чуть туда не загремели ...
Но я не про воздушные Пашины приключения, о которых можно целые романы писать. А про квартиру в Кемерове, куда он приехал по « наколке » жены (поженились ещё в училище, куда студентки торгового техникума ходили на танцы), она оказалась местная и сильно тосковала по родной деревне.
Сначала Паша был просто дачником – держал участок в четыре сотки и домик на пятнадцатом километре железной дороги. А потом в селе купил хибару с прилежащим к ней безразмерным огородом и стал, как и я, вроде сельского жителя.
У него между делом сын вырос. Хороший сынок, умный, окончил факультет, где на компьютерщиков учат. В армии служил – надо год после вуза, а его на полтора года задержали, потому что замену не могли найти. После армии не раздумывая женился, мигом Паше внука сварганил (а всё это время жил отдельно – в съёмном жилье, где подешевле, в Кировском да на Руднике) и стал говорить: мол, родители, может, квартиру разменяем?
Хрен тебе, сказал Паша сыну, не для того я столько лет по Союзу мотался, чтоб трёхкомнатную улучшенной планировки менять на что попало. Вот машину бери – она мне без надобности. А я лучше себе дом в деревне построю. А ты помогай.
Помогает сынок слабо. Потому что дом уже четвёртый год строится. Но уже под крышей, вода проведена, окна вставлены. Сейчас Долгановы сенцы строят – больше, конечно, Паша, а сын только помог нижние венцы на фундамент поставить. Ну, вообще-то это самое трудное, там цельное дерево, брус, а выше можно из плах, те полегче.
А из супруги Пашиной помощник никакой – у неё астма: сроду не болевшая баба занедужила каким-то воспалением по-женски, ей не тот укол вкатили по ошибке и теперь, значит, задыхается, чуть чего. И только в деревне ей легшает ...
У Паши во дворе деревообрабатывающий станок. Хоть и сроду он столяром не был, но всю столярку сам поделал: оконные и дверные блоки, половицы, вагонку – чердак зашить. Вот сенцы доделает, потолок опилками завалит, печь поставит и можно будет внутри штукатурить да красить.
Сам дом, конечно, не такой, какие нынче богатые строют: два да три этажа, да балконы, да башенки. Домик его простой, сделан « глаголем » , то есть как бы буквой « Г » , а внутри того буквенного уголка – сенцы. Из шпал – они дешевле и не так гниют. Будет в Пашином доме кухня, зал и спальня. Им со старухой хватит. И внучка приютят, когда приедет.
Плохо, что у Паши бани нету. Ему плохо – а мне хорошо. Я свою баню истоплю и его позову. Захода по три в парную сделаем, а потом отдыхаем с пивком. То Паша, то я по банному случаю бегаем в пивбар за разливным « Жигулёвским » , тут наши вкусы сходются: и он это пиво обожает, и я, потому что в остальные чёрте чего намешано, и дрожжи, и крупа, и карамель какая-то, в « Жигулёвском » , сваренном по советским рецептам, ничего лишнего быть не должно, только солод с хмелем, это, скажу я вам, самое честное пиво.
Баня да пиво – они ж для разговору. А разговор у Паши один: не для того я по Союзу мотался, чтоб заслуженную квартиру делить на клетушки. Вот, гляди: я дом строю ...
ОПЯТЬ ВОРОВСТВО
Нынче меня подпёрли.
Это вот как бывает: сбивается бригада ночного жулья шакалить по дворам, стайкам да баням – нет ли чего из цветных металлов. Один останавливается поодаль – при нём мотоцикл с коляской. Остальные под дверь сеней чего-нибудь ставят. Или в пробой воткнут железку. Собаку шуганут лопатой – нету такой собаки, чтоб ничего не боялась. И спокойно шарят.
Им всё надо. Алюминиевые фляги никто на дворе уже не оставляет. Медной проволокой дверь на чердак закрутил, чтоб коты не лазили, – нет проволоки. Банные тазики – все в дом. Поднос дюралевый во дворе забыл – и попрощался. Последнее, что у меня утащили – стульчик алюминиевый. Даже не стульчик, просто калека – всего-то спинка да три ножки, под четвёртой кирпичи, а вместо сиденья – кусок доски. Но ещё рабочий – был прислонен к стене летней кухни и я любил вечерами на нём сидеть, глядя за речку – там лес, каждое время года разный.
Ну, и не только металл воруют, любое другое сопрут, что есть.
А когда припирают, это уже как бы контрольный осмотр – не забыли ли чего прошлым разом. Это как на грибном месте прощальный обход – всё ли срезал, не оставил ли грибок-другой. Так и эти. Крысятники, иху мать.
Крысятники, потому что у своих воруют. Меня навещают, я это точно знаю, младшие Дулетбаевы, чей домик на заречной улочке, от меня видать. Наркоманы, нигде никогда не работали, вид у них – только что ветром не шатает, вечно « раскумариться » надо.
Раз их участковый поймал – бабку одну тутошнюю ограбили. Прямо днём. Та в огороде копалась, старая глушня, а они все чашки да ложки с вилками из летней кухни потырили. И тазик старинный варенье варить – медный, таких сейчас нет.
Ничего участковый не сделал ворам. Тем более, ущерб невелик – надо, чтоб было больше тысячи рублей, тогда уголовное дело заведут. К тому же они всё на приёмный пункт утащили и сдали и уже по новой обкурились.
Ну, пообещали бабке, что больше к ней не придут.
Потом одного брата убили где-то на Пионерке – это так называют посёлок при бывшей шахте « Пионер » . А другой нашёл новую компанию для промысла. Только не повезло им, потому что вместе со мной они подпёрли ещё и бабку Макухину, а к ней внуки из города приехали побаниться. И хоть время было самое глухое, около четырёх утра, когда самый выносливый спит без задних ног, Макухины учуяли воров, подпёртую дверь выбили да обоих и повязали.
До утра посадили в погреб. Утром проверили – сидят, скулят. Знакомые: Дулетбаев да покойного Мишки Беккера сын, как зовут, не помню. Тоже дурак тот ещё, прости господи.
Думали, что с ними делать. На другое утро надумали: раздели, отвели на перекидной мостик, там по утрам много народу собирается скотину в стадо отправлять и привязали к столбам, на которых тот мост держится. А у каждого на пузе написали « кузбасслаком » , которым красят только канализационные трубы: « Крыса » .
Мне их не жалко. И пускай на безработицу и на « перестройку » свой разбой не сваливают. В деревне безработицы не может быть. Сади картошку, заводи огород, держи какую-нибудь живность, хоть козу, хоть поросят, и проживёшь. Но огороды зарастают бурьяном, покосы быстрый осинник забивает, раньше в деревне три стада коров было, сегодня – одно. И все жалуются: жить, мол, плохо ...
Сельсоветчица Сафронова на разные работы местных бездельников приглашает: заборы красить, чертополох косить – никто не идёт, говорят, мало, дескать, заплатит, каких-то сто рублей.
Скажи ты, ей-богу, какие они привередливые, уже сотню за деньги не считают. Неужто наша металлическая рухлядь больше приносит? Наверное – приносит. Иначе б не держалось в деревне целых два приёмных пункта. Да и не пункта вовсе – разрешения ж нет.
Разрешение есть у « босса » , который в городе. Его и Сафронова, и сам участковый боятся, он друг районного начальства. Потому, значит, и не закрываются нелегальные пункты ...
Гляди, скоро опять подопрут, новая « бригада » появится.
СОБАКИ
Первая у меня была кличкой Дина. Щенком подобрал у магазина: вся мокрая, заплаканная, мордочка остренькая. Цвет – чёрный с жёлтыми подпалинами, чуть-чуть не полицейский английской породы, только, конечно, дворняга. Но понятливая до ужаса, только что не разговаривает.
Год с ней прожили в городской квартире, а по весне я и Дина переехали в деревню.
Часто ходили мы с ней по лесу. Она сначала всё оббегает, а как утомится – пристраивается сзади и бредёт за ногой. Я шаг делаю, а ей галошей (я почти всегда в глубоких галошах хожу – удобно) хлоп под челюсть, а челюсть – клац! Мне смешно и она зубы скалит – улыбается.
Спросишь у неё: « В лес пойдём сегодня? » , – она скулить. Очень любила лес. А ещё любила купаться, и как только отпущу с цепи – бегом на речку. А там вода грязная, после пруда, где раньше летняя дойка была, и Дина подхватила какую-то паршу. Шерсть начала слазить.
Жена моя, век ей не прощу, побрезговала и попросила мужиков Дину пристрелить. А те и рады.
Увели её на обрывке цепи. Стреляли раз пять. И раза три попали. Но всё равно Дина убежала – полуживая.
Пришла домой на следующий день и стоит у забора – цепь за штакетину зацепилась. Я её: « Диночка! Диночка! » . А она упала на бок и тут же померла ...
Потом у меня был пёс Аман. Сосед Колодников говорит, мол, что ж ты это собаку человеческим именем называешь? А ты сам, говорю, как своего зовёшь? Джек? А кот у тебя Васька? Это, что ж, не человечьи, что ли, имена?
И потом я же из уважения. Даже у собаки должно быть хорошее имя. Вот один мой приятель назвал котёнка Нежилец. Правду сказать, котёночек был дохленький, глазки закисшие, не жилец, короче. Так и назвали непутёвого непутёвой кличкой. И никудышный он стал кот.
А настоящий, человеческий Аман – это ж Тулеев, к нему всей деревней уважение, его каждый знает и все за него голосуем. Или за кого скажет – такой человек редко ошибается, ему и доверие.
Аман же, который пёс, был мне большой друг и товарищ. Зимой ночью выйду покурить, присяду на скамейку, специальная дерюжка для этих целей выносилась, чтоб не застудиться, Аман подойдёт, на валенок приляжет и дышит теплом. И мы вместе смотрим на звёзды.
У Амана тоже случилась невесёлая судьба – убило его машиной на шоссе.
Больше ни с кем я из собак так не сдружился и всех последующих называл Пиратами – самое популярное в деревне собачье имя, тут через одного Пираты. Последний Пират, однако, оказался сучкой, ну я всё равно переименовывать не стал – пускай будет Пиратка.
Первого Пирата съели – был тут один любитель. Тоже пенсионер. Ходит по людям познакомиться да поговорить. А сам с собаками знакомится. Глядь, а потом пса на дворе нету.
Как раскрыли это его хобби, так все пострадавшие (а их немало оказалось) отказали собакоеду в своём общении. И я тоже матом его понужнул, чтоб даже не заглядывал на наш конец.
Съеденный Пират ужасно любил морковку. Вот вымою я парочку оранжевых, отскребу от грязных морщинок и начинаю грызть своими вставными зубами. Пират аж подвывает от зависти, так ему морковки охота. Ну, ешь, коли охота. Ест и ещё просит. А потом говёшки кладёт оранжевые.
Ещё один Пират долго не задержался, оторвался вместе с ошейником и сбежал на вольную волю. Теперь, значит, Пиратка у меня. Глупая собака. Неинтересно мне с ней. Ей бы пожрать да на грачей погавкать. Пустолайка. Когда воры пришли, даже не взвизгнула, разве ж это собака?
А Дину с Аманом я посейчас жалею.
ОПЯТЬ КАРТОШКА
Знали б вы, сколько с этой картошкой надо на своём огороде мытариться! Вот у нас с утра на лужайке около речки собрание: идут тётки в магазин да с магазина, сойдутся и обсуждают, дескать, когда начнут пахать да почём.
Рано вспашут – земля комками возьмётся, намаешься, пока расколотишь, а не расколотишь, так потом эти спекшиеся булыжины ни одна тяпка не берёт, семь потов прольётся, когда полоть будешь. Позже – ещё хуже, у нас ветер по речке, как в трубе, – всю влагу враз выдувает, а какой толк картошку в сухую землю класть – спечётся, ровно в духовке.
Вот и угадывай.
Да ещё ж не от тебя зависит, когда пахать будут – техника ж не твоя. И платить надо. Нынче у нас до полусотни рублей за сотку брали. Вот и считай: десять соток – полпенсии.
Мне-то её сколько надо на зиму. От силы пару мешков. Ну, мешков пять-шесть в город – своим. Самое большое – две сотки под неё отвести и хватит. А остальную землю тогда куда девать? Неспортивно получается, как у меня дочка говорит.
Вот и сажу. А потом смекаю – кому бы её продать, проклятую?
Я у одного мужика, ещё в советское время, правда, видел в деревне сад: вместо картошки-моркошки он огород всякими деревами засадил. Чуть не сто разных: и берёза с тополем, и клён с сосной и вообще чёрте какие – даже дубки были, я и не ведал, что они у нас расти могут. Ну, фруктовые: яблони, вишни, сливы. И ещё кусты – тут тебе и облепиха, и смородина.
Всё, короче, что может расти в наших краях, даже багульник.
В саду у него гнездились птицы и он знал их в лицо: тут овсянки живут, там пеночки, а на огородных задах, под-над речкой – соловей. Вечером выйдет в белой рубахе и слушает ...
А у нас одна картошка на уме.